Вошел и двинулся по узкому коридорчику. Шел-шел, шел-шел… А коридорчик все не кончается и не кончается. «Фигня какая-то», – недоумевал Самокатов, точно помня, что у Красавцевой крохотная однокомнатная квартирка. С крохотной прихожей.
Наконец коридорчик закончился дверью. Генка толкнул ее и вошел. И чуть было не споткнулся о гроб, стоявший на полу.
В гробу лежала Рита Курочкина.
– Ой! – ойкнул Самокатов.
– Ай! – айкнула в ответ Курочкина и поднялась из гроба. – Ну что ты, Генчик, на меня уставился? Мертвецов никогда не видел?
Самокатов в ужасе отступил.
– Куда же ты? – пошла на него Курочкина. – Давай поцелуемся.
Генка продолжал отступать. А Рита наступать. Все повторялось, как тогда – на платформе.
– Иди ко мне, Геночка, – манила его девочка. – Ты же хотел меня поцеловать.
– Я… пе-передумал, – выдавил Самокатов.
– Нет, дурачок, – погрозила ему Курочкина пальчиком. – Первое слово дороже второго.
Генка уперся спиной в шкаф. Рита обхватила Генкину шею холодными пальцами. Самокатов весь напрягся.
– Расслабься, я не кусаюсь, – прошептала Курочкина и укусила Самокатова.
Вскрикнув от боли, Генка инстинктивно оттолкнул Риту. И она, задев ногой крышку гроба, грохнулась на пол.
– Сейчас ты за это заплатишь! – злобно закричала Курочкина. – Жизнью заплатишь!.. Эй, где ты там, мой сладкий монстр?!
Тотчас в коридоре раздались тяжелые шаги, дверь отворилась и в комнату вошел Купоросов.
– Я здесь, госпожа.
– Убей его! – показала Курочкина на Самокатова.
– С удовольствием. – В руке директора блеснула старинная бритва с перламутровой ручкой.
Бежать! Скорей бежать!.. Самокатов, сам не зная как, очутился в коридоре. И помчался. Позади него слышался громкий топот. Генка на бегу обернулся и чуть было не завопил от ужаса. Потому что его преследовала целая толпа скелетов.
Самокатов размахнулся и кинул в них фонарик. БА-БАХ! – рванул фонарик, будто граната. И скелеты превратились в груду костей.
А Генка понесся дальше. Но теперь за ним катился гроб на колесиках.
КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ… – клацала гробовая крышка.
ВЗЖ-Ж… ВЗЖ-Ж… ВЗЖ-Ж… – визжали колесики.
Генка вбежал в какую-то комнату. И это оказалась та самая комната, из которой он только что убежал. Помимо Курочкиной и Купоросова тут была еще и Нестерова. С петлей на шее.
– Геннадий, – строго сказала она, – ты когда собираешься двойку по русскому исправлять? Имей в виду, если ты ее не исправишь, за год у тебя будет тройка. И отец не купит тебе навороченный айфон.
– А зачем покойнику айфон? – оскалился Купоросов в мерзкой улыбочке и, помахивая бритвой, направился к Генке.
Внезапно в руках у Самокатова по-явился… автомат. Удивляться было некогда. Генка передернул затвор и – тра-та-та-та-та-та-та-та… в директора. Самокатов буквально изрешетил Купоросова. А тому хоть бы хны.
– Ха-ха-ха! – хохотал Купоросов. – Меня так просто не убьешь, дружок. Меня вот как можно убить… – И, резко взмахнув бритвой, директор перерезал себе горло. Послышался булькающий звук, и из горла Купоросова хлынула… нет, не кровь, а зеленая жидкость, типа зеленки.
Ужас сковал Самокатова. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком. Как сквозь вату, он услышал слова Курочкиной:
– Агафон Евлампиевич, достаньте мне его сердце.
– Позвольте, я достану, – вызвалась Нестерова.
Генка почувствовал, как ледяные пальцы учительницы вошли в его грудь, словно в воду, и обхватили сердце, будто клещами…
– Прошу, Ритуля, – сказала Екатерина Васильевна.
И вот уже трепещущее Генкино сердце лежало на ладонях у Курочкиной.
Все поплыло у Самокатова перед глазами и под ногами. И он… проснулся.
Самокатов сидел у себя дома в кресле. Губа болела. Подскочив к зеркалу, Генка увидел, что она распухла от укуса. Именно от укуса, потому что на губе ясно виднелись следы зубов. «Чьих зубов?» – спросил себя Самокатов. Либо он сам прикусил губу во сне. Либо… Либо это сделала Курочкина. Но тогда это был никакой не сон. Как же не сон, если он проснулся. «Спокойно, парень, – сказал себе Генка. – Надо разобраться».
И Самокатов принялся в очередной раз разбираться.
Значит, так. Утром он пошел в школу. Из школы они с Максом поехали на Фарфоровскую. С Фарфоровской – отправились на собачье кладбище. Оттуда Генка начал слежку за типом в черном, и тот привел его в квартиру Красавцевой. Затем пришел Горох, придумал фишку с минированием дома и звякнул в полицию. Потом они хотели лезть в квартиру, но Макс наткнулся на полицейского, и в квартиру полез один Генка… Ну и с какого момента начинается сон?.. Вот как узнать?
Самокатов осенило: да у дяди Феди спросить!
Генка помчался на улицу. Дворник подметал двор.
– Здрасьте, дядь Федь, – поздоровался Самокатов.
– Да уж здоровкались сегодня, – по своему обыкновению проворчал дядя Федя.
«Ага-а, – понял Генка, – значит, разговор с дворником – не сон. Идем дальше…»
– Дядя Федь, а вы не знаете, кто в сто тринадцатой квартире живет?
– Так ты ж, паря, меня об этом уже спрашивал.
– Когда?
– Да минут двадцать назад.
– Ой, а я и забыл… Ну ладно, дядь Федь, не буду вам мешать.
Самокатов вернулся к себе. «Двадцать минут… двадцать минут…» – стучало у него в голове. Выходит, после разговора с дворником он пришел домой, бухнулся в кресло и незаметно для себя уснул. И все, что было потом – приход Макса, звонок в полицию и так далее, вплоть до того момента, когда Нестерова вынула из Генкиной груди сердце, – был сон…
Или не сон?.. Самокатов осторожно потрогал кончиком языка укушенную губу. Вот блин! Все так запуталось-перепуталось, ни фига непонятно – где сон?.. где не сон?..
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля… – заиграл мобильник.
– Алло, – ответил Генка.
– Я-а тебя-а убью-у… – раздался в трубке замогильный голос.
Самокатов ни капельки не испугался.
– Эй, Горох… – сказал он.
– Я-а не-е Горо-о-х, – продолжал дурачиться Макс. – Я-а Ку-у-рочкина.
– Кончай прикалываться. Ты откуда звонишь? С Фарфоровской?
– Нет, из дома, – уже своим обычным голосом ответил Горохов. – Только что пригнал с Фарфоровской.
– А теперь гони ко мне. Я тебе кое-что расскажу.
– Про типа в черном?
– Про все. Тут такая шизуха!
– Шизуха?
– Ага. Полная.
Через пять минут (ребята жили рядом) Макс был у Генки.
– Что это у тебя, Самокат, с губой? – сразу заметил Горохов.
– Курочкина укусила.
– Чего?! – вытаращился Макс.
– Того…
И Генка рассказал все с самого начала и до самого конца.
– Вот так фишечка! – присвистнул Горохов. – Значит, я тебе во сне говорил, что тип в черном каждый день на кладбище таскается?
– Ага… А что?
– А то, что так оно и есть: тип приходит на кладбище каждый день. А то и два раза в день.
– Да уж, – со вздохом сказал Самокатов. – Сплошной неврубон.
– Зато интересно! – с жаром воскликнул Макс.
– Кому интересно, а кому и не очень. Как вспомню свое сердце на ладонях у Курочкиной… Бр-р-р… – Генку передернуло.
– Кстати, я тебе дельную мысль во сне подкинул, – сказал Горохов.
– Когда придумал в полицию звяк-нуть?
– Нет, когда говорил, что твоим сознанием из соседней квартиры управляют.
– А-а, психотронное оружие…
– Ну может, и не психотронное. Но какая-то фигня там определенно имеется.
– Какая фигня?
– С помощью которой тобой манипулируют.
– Кто манипулирует?
– Этот тип в черном.
– А зачем? – не понимал Генка.
– Фиг его знает… Слушай, а у тебя в самом деле есть ключ от той квартиры?
– Да, есть.
– Так давай залезем. Может, чего-нибудь и нароем.
– Давай. А когда?
– Завтра. Как только тип на Фарфоровскую умотает.
– А если он неожиданно вернется? – выдвинул Самокатов тот же довод, что выдвигал и Горохов в его сне.
– Я за ним пойду, а ты в квартире пошуруешь. А если он повернет, я тебе звяк-ну. Годится?
– Годится! – кивнул Генка. – Только давай я за ним пойду. А ты в квартире пошуруешь. Что-то мне в лом опять туда лезть.
– Так это ж во сне было.
– Ну и что.
– Ладно, – согласился Горохов, – я полезу. А ты сядешь ему на хвост.