Привлекательность частной клиники, в которую я привожу Настю, в удобном расположении и отсутствии очередей. А еще в том, что там работают те же врачи, что и в государственном учреждении. То есть люди с огромным практическим опытом.
Полное обследование занимает около часа, хотя врач, едва осмотрев ногу, сразу ставит диагноз. А после просто его подтверждает.
У Насти действительно оказывается растяжение связок голеностопного сустава. И ей повезло, так как первая степень позволяет ограничиться на сегодня давящей повязкой, обезболивающим и мазями, которые нужно купить. Ногу нельзя беспокоить и нагружать. Через два дня можно начать делать ванночки, массажи и лечебную гимнастику, да и то если возникнет необходимость.
– И как вас так угораздило: хоть бы зима… – вздыхает врач, закончив перечислять курс действий на ближайшее время. – Хотя у начинающих спортсменов так часто бывает. Или вот вчера с производственной травмой была стриптизерша…
Настя впивается в мою руку пальцами, как будто не в силах вспоминать о случившемся.
– Переходила через дорогу, – поясняет она и добавляет прежнюю жалобу: – С этим такси часто так неудобно…
– Да, конечно. – Доктор бросает в ее сторону задумчивый взгляд и благоразумно не пугает юную пациентку, как неудобно бывает в троллейбусе или маршрутке. – Кстати, на случай, если вам все-таки понадобятся процедуры, а ездить каждый день на них будет доставлять неудобство, у нас есть вип-палаты, и…
– Нет уж, спасибо! – выпаливает девушка, даже не обдумывая такой вариант, и бросает на меня умоляющий взгляд.
– Будем уповать на волшебные мази, – смягчаю ее резкий отказ.
– Да, я справлюсь, – заверяет она. – Мне нельзя долго болеть!
И так как заверяет она не доктора, а меня, на этот раз задумчивый взгляд летит в мою сторону. Пожимаю плечами: сам пока не могу разобраться, что происходит.
– Ну что, идем? – спешит Настя.
И мужественно собирается скакать на одной ноге, держа в руках туфли, в которые не может влезть из-за повязки. Доктор участливо предлагает кресло до выхода. Качнув головой, чтобы стряхнуть с себя этот бред, беру у него визитку, подхватываю девушку на руки и несу до машины.
Настя поворачивается к окну и всю дорогу молчит – наверное, лекарство действует хорошо. И слава богу, а то сегодня я не удивлюсь, если она вдруг поинтересуется, подвезу ли я ее домой или высажу на обочине.
Она ведет себя странно. И я пытаюсь припомнить какие-нибудь звоночки, поясняющие это ее непривычное поведение.
Ни фига толкового в голову не приходит.
Выныриваю из мыслей, заметив, как пролетаю мимо зеленого знака аптеки. Выскакиваю за мазями, которые посоветовал доктор. И вроде бы отсутствую всего ничего, но к моему возвращению Настя успевает уснуть.
И выглядит при этом так трогательно и беспомощно, что мне становится ее жаль. Жаль оставлять одну в пустой квартире. К тому же на ночь у меня она уже оставалась, так что, в принципе, ничего нового.
Правда, подъехав к дому, задумываюсь: с этим ее странным настроением не решит ли она, что, несмотря на травму, я настаиваю на том, чтобы ночь прошла бурно.
– Приехали? – Настя устало открывает глаза, всматривается в окно и оборачивается ко мне с такой светлой улыбкой, как будто я вручил ей подарок. И говорит уже другим, бодрым голосом, полным воодушевления: – Приехали!
Снова взяв ее на руки, несу осторожно, чтобы случайно не задеть ее ногу. Но такое ощущение, что нога беспокоит только меня. Настя крутится на руках, прижимается ко мне, едва не заползая мне под рубашку, и жарко, с придыханием шепчет:
– Будешь моим доктором этой ночью? А я буду очень, очень плохой медсестрой.
Она начинает целовать меня в подбородок, опускается к шее, а потом так заводится, что к моменту, как мы достигаем квартиры, я остаюсь практически без рубашки.
Настя с жадностью водит горячими пальцами по моим плечам, дышит в ключицы, проходясь по ним языком, и настроена так решительно, что я едва попадаю ключом в замочную скважину.
Где-то на подкорке сознания мелькает мысль, что лучше остановиться.
Но гаснет от жара нового поцелуя. Страстного, жадного, на который я отвечаю с таким же пылом, словно мы успели друг по другу сильно соскучиться.
«Словно», – мелькает еще одна мысль в подсознании. «Словно» – это ведь…
– Хочу тебя, – торопит меня срывающийся голос любовницы.
Мы вваливаемся в прихожую сплетенным клубком, наполняем притихшую квартиру новыми тенями и сбившимся дыханием.
Темно.
Горячо.
И хорошо, несмотря на то, что как-то бессмысленно…
На пол падают туфли. Тут же прячутся под моей рубашкой, полетевшей следом за ними. Слышится звон ключей.
Но все эти звуки как отголоски.
Настя вцепляется в мои волосы, тянет к себе, трется неудовлетворенной кошкой о мою грудь.
И я тоже хочу стать ближе.
Хочу сбросить брюки, хотя бы расстегнуть молнию, потому что в джинсах становится тесно.
Краем сознания понимаю, что нужно дойти до постели: там будет удобней. Мне похрен, но Насте удобней.
Но она не собирается ждать. Целует лихорадочно, жарко, заставляя на хрен забыть обо всем.
И, кажется, сама обо всем забывает, потому что в какой-то момент, когда я завожусь настолько, что начинаю тихо слетать с катушек, Настя неожиданно издает странный писк.
Удивленный и жалобный. Мало напоминая в этот момент жадную кошку, уверенную в себе. Скорее незаслуженно пнутого котенка, который наивно доверился более сильному.
– Твою мать… – замерев, смотрю на ее ногу, которой она ненароком прижалась к стене, и наконец выныриваю из этого наваждения.
– Лева… – шепчет Настя, поглаживая меня по щекам. – Ничего, уже все прошло… Ничего, мне не больно… не останавливайся… пожалуйста, не останавливайся…
– Нет уж, – выдохнув, чтобы скорей успокоиться, объявляю наши дальнейшие планы. – Ужин, ванна и сон. Сегодня медсестра обойдется без доктора.
Она пытается спорить, но я усаживаю ее на пуфик, включаю свет, разуваюсь, убираю бардак, который мы устроили три минуты назад. Оставляю девушку на кухне, быстро переодеваюсь и прихожу к ней.
На ужин у нас разогретая еда из мексиканского ресторана и задумчивые взгляды Насти, которые я ловлю на себе время от времени. Она вежливо интересуется, как у меня прошел день. Я по привычке отмахиваюсь фразой «отлично». И она удовлетворенно кивает. О важном поговорили, галочка.
Пробует несколько тем, на одной нейтральной мы останавливаемся. Я комментирую неохотно, так как мне скучно слушать о тусовочной жизни, участвовать в которой нет ни времени, ни желания. И Настя говорит за двоих, делая вид, что все в порядке, что так все вокруг и общаются.
Когда тема себя исчерпывает, я бросаю пробный шар со своей стороны. Настя легко его ловит, но вскоре начинает тихо зевать, стараясь, чтобы я не увидел и не подумал, что вогнал ее в скуку.
Пробуем еще пару тем.
Просто пробуем – не за что зацепиться.
Мы не привыкли так много общаться друг с другом. И знаем друг друга слишком поверхностно.
А еще Настя боится разочаровать меня. И понятия не имеет, что вместо ее согласных кивков я бы куда больше порадовался, если бы она перестала смотреть на меня чуть виновато, а вздернула подбородок и открыто сказала: «Что за чушь ты несешь? Не видишь, я и так хочу спать! Ты что, хочешь ускорить процесс?»
Время неспешно переваливает за полночь.
Настя пьет мятный чай, а я вгрызаюсь в энчиладу с соусом чили и какао, кручу на языке обжигающий вкус и неожиданно понимаю, что перец…
Мне не хватает острого, красного перца.
И речь не о блюде.
Остаток ночи тянется так, как будто время и вовсе остановилось.
Изначально я планирую лечь на диване, но Настя просит, чтобы я остался, уверяя, что вдвоем нам будет удобно. И поначалу действительно все нормально: кровать довольно большая.
Но с каждой минутой я чувствую, что девушка медленно придвигается ближе и ближе, а после недвусмысленно опускает руку вниз, скользя по моему телу ловкими пальчиками.
– Спи, – перехватываю ее ладонь.
– Лева, я осторожно, – мурлычет она, – я просто хочу, чтобы ты расслабился. И я лягу так, что мне будет не больно. Я даже шевелиться не буду.
От картины, которую рисует воображение, становится мерзко. Но Настя, думая, что уговорила меня, предпринимает очередную попытку.
– Спи, – повторяю ей.
И, не обращая внимания на обиженное сопение, ухожу в гостиную на диван. Неудобный, непривычный диван – наверное, потому и сна ни в одном глазу.
Остаток ночи тщетно пытаюсь вспомнить, кто уговорил меня выбрать этого монстра.
И только практически под утро наконец отключаюсь – мгновенно, как будто кто-то нажал на мой личный рубильник.
Правда, снится какой-то бред. Как будто я хожу по пустым магазинам, в которых нет ни покупателей, ни продавцов, тщетно ищу красный перец, а его нет. Любые специи, любые приправы, любой товар, кроме красного перца.
И вдруг, когда я устаю искать то, что мне нужно, и думаю, не обойтись ли тем набором, что уже есть, замечаю на полке именно то, что искал.
На вид – обычный мешочек, но, даже не раскрывая его, я знаю, уверен, что это именно то, что мне нужно. И уже тянусь за ним, как вдруг кто-то выхватывает его буквально у меня перед носом и невозмутимо мне сообщает:
– Я успел первым, все честно.
Мне хочется послать эту честность. Хочется послать человека, которого я даже не вижу. И который, словно издеваясь, развязывает тесемки на мешочке, подносит к моему лицу и насмешливо говорит:
– Тебе можно только смотреть. Трогать нельзя.
Я обхватываю этот мешочек двумя ладонями, пытаясь потянуть на себя, но добиваюсь только того, что перец попадает мне в ноздри, я оглушительно чихаю и… просыпаюсь.
«И что это было? – думаю, пока пытаюсь привыкнуть к мысли, что надо вставать. – Тоска по турецким базарам?»
Настя спит. Ее не будят ни мои шаги, ни звук воды в душевой, ни запах чая.
Прислонившись к косяку двери, подумываю окликнуть Настю, но она с таким удовольствием спит, что решаю пока все оставить как есть.
Большой город просыпается рано – разогнаться и выветрить какие-то смутные мысли, которые крутятся, но не хотят проявиться, не получается. Да и мелкий дождь, который срывается, не добавляет солнечных красок.
Серый асфальт убегает под шины колес, жмутся к обочине машины, которые опасаются развалиться даже на этой скорости минимум. К офису подъезжаю с единственной мыслью – попросить Снежану заварить чай, чтобы вдохнуть запах трав, лета, покоя, сбросить остатки сна, рассеять мутные мысли и включиться в работу.
Настроение и без того не из лучших, а тут вдобавок, оставив на стоянке машину, замечаю помощницу Пашки. На каблуках, а не в чешках, в которых прогуливалась вчера. В костюме – здесь вкус неизменен. Только на этот раз он красного цвета и так ее облегает, щедро позволяя оценить все окружности, что сразу понятно: она опять прогадала с размером!
Дефилирует с улыбкой, игнорируя взгляды встречных мужчин. Кивает ребятам из нашей компании, которые, в отличие от нее, спешат на работу. Длинные волосы распущены, несмотря на морось, которая сыплется с неба.
Но меня поражает не столько обратное преображение после свидания, сколько то, что в руках у нее горшочный цветок. Приличных размеров кактус, который она неприлично и бесстрашно прижимает к своему декольте.
Интерес, зачем ей цветок, подталкивает меня к тому, чтобы и сегодня воспользоваться не личным входом на территорию, а зайти как и все. К моменту, когда я захожу в шоу-рум, помощница Пашки уже пересекает его и начинает подниматься по лестнице.
Кивнув сотрудникам в ответ на приветствия и улыбки, иду следом за провокатором. А она поднимается медленно, успевает преодолеть всего пару ступеней, пока я также оказываюсь у лестницы.
Ну еще бы! Чтобы свободно переставлять ноги в такой узкой юбке, ее нужно задрать до талии минимум!
Услышав шаги за спиной, она оборачивается, машинально одаривая улыбкой, а потом настает узнавание.
– Доброе утро, – говорит вежливо, сухо, словно по протоколу.
Не собираюсь тратить время на еще одну ложь, да и ходить вокруг да около некогда: еще один пролет – и мы выйдем к нашему офису.
– Зачем вы тащите этот цветок? – спрашиваю то, чем она меня зацепила.
– Хотите помочь? – усмехается, не оглядываясь.
Но тут же качает головой, как будто от кого, от кого, а от меня помощи ждать не приходится, и, не утруждая меня повтором вопроса, наконец отвечает:
– Думаю, он станет прекрасным украшением нашей коллекции с Павлом Ивановичем.
Она первой поднимается на пролет, и у нее есть шанс просто уйти с моих глаз, не дразнить своей ложью. Но она неожиданно останавливается и оборачивается. И смотрит с вызовом, будто не просто готова к тому, что услышит, а ждет этих слов.
– У вас нет никакой коллекции, – поравнявшись с ней, делаю даме приятное – говорю то, что думаю. – У Павла Ивановича на цветы сильная аллергия. И, как личный помощник, вы должны это знать. Конечно, если вы хороший личный помощник.
К моему удивлению, она улыбается.
И, ничуть не смутившись, на этот раз весьма вежливо поправляет:
– У Павла Ивановича аллергия на пыльцу, к кактусам, тем более этого вида, это никак не относится. – Она, не поморщившись, прижимает колючий цветок к своему декольте. – Так что начнем мы нашу коллекцию с этого пушистого чуда.
Пушистое чудо, кажется, в шоке от возложенной миссии и крепких объятий, потому что, пользуясь случаем, пока помощница Пашки отвлекается на меня, сбрасывает на пол с десяток колючек, не меньше.
Этакий призыв от мужчины к мужчине.
Спаси! Помоги! Ты же знаешь, не все части тела у нас можно мять, не задумываясь!
Но испуганно замирает, когда на него устремляется взгляд новой хозяйки.
– Раньше нам было не надо, и так обходились, – продолжает она и, словно чувствует заговор, перекладывает кактус на другую руку. – Но вчера как-то нехорошо получилось!
Мелькает мысль: неужели сама расскажет, почему ее с такой радостью увольняли… Но нет.
– Руководитель компании, – она взмахивает указательным пальцем, – доверил мне такое важное поручение – полить в приемной цветы! А выполнить его не представлялось возможным! Да-да! Как раз то, о чем вы и говорили, Лев Николаевич, из ряда возможного-невозможного. Вот вроде бы и возможно – что тут такого, если секретарь польет в приемной цветочки, задание не из самых тяжелых. И в то же время возможности выполнить ваше поручение не было! И я вчера так расстроилась…
Она тяжко вздыхает, приковывая к своему декольте внимание уже не кактуса, а мое. Тот пока пытается отдышаться.
Я тоже чувствую некий сбой в организме. Смотрю на эту помощницу, которой нечем заняться без любимого хобби, и думаю: может, в скафандре ей было и лучше? В том убожестве у нее был только один редкий ценитель маленьких извращений. А если она появится в офисе в этом…
Мало того, что у нее декольте без малейшего комплекса. Юбка тоже о скромности даже не слышала. А высокие каблуки вызывающе притягивают внимание к стройным ногам. У нее же сто процентов отнюдь не колготки.
Чулки.
Наверняка на ней сегодня чулки.
Такое ощущение, что, открыв дверь в офисное крыло, она рассчитывает увидеть не коридор с кабинетами, а подиум из реалити-шоу.
И если она войдет… одна… улыбаясь, как невинная грешница, вот так, как сейчас…
У меня серьезные подозрения, что даже Тихон проснется и оставит без надзора компьютеры, чтобы взглянуть на нее.
А там, пользуясь его растерянностью и тем, что я ничего не увижу – дверь-то закрыта, – она вряд ли удовлетворится игрой с анкетами, а подсунет на изучение брачный контракт с какой-нибудь одинокой дамой приличного возраста.
Мне назло.
Злится же на меня.
Говорит вежливо, но злится и запомнила, что я называл ее секретарем, не иначе.
Но, судя по тому, что я вижу сейчас, это был незаслуженный комплимент. Ни один секретарь так себя не ведет.
Потому что по ее довольному взгляду так и читается: да-да, Лев Николаевич, ты все правильно понял! Вчера возможности выполнить твое дурацкое поручение не было, пришлось подыграть. Одну ночь позволить тебе почувствовать себя умным…
Небольшая уступка.
Зато сегодня я тебе доказала наглядно, что для меня такого словосочетания, как «возможное невозможно», не существует. Да и вообще, эти твои якобы распоряжения…
– Мне пора, – говорит она, – хочу еще заскочить к нашему программисту.