Молчание
По отмирании воли смерть тела уже не может быть тягостной.
Лежу. Голова опущена на мягкую подушку, волосы слегка растрёпаны, прижаты с затылки и слегка точат у закругления так, словно вокруг моей головы распущено чёрное солнце. Моргнул. Как же можно интересно моргать – опускать эти небольшие складки кожи, покрывающие очи, закрывающие за собой зрачки, вызывая эти яркие сначала белые, потом синие блики, словно после яркой вспышки. А потом всё покрывается красным, среди чего можно увидеть еле заметные, полупрозрачные кружочки с точками внутри в удлинённых стручках, словно канальцах. Вновь открываются глаза, покрыв каждый зрачок новым слоем лёгких слёз, что не заметны и не дают очам высохнуть. Дыхание тихое, невероятно спокойное, что позволяет сделать открытый нос. Кожа стала намного бледной, нежели была, а борода достаточно обросла, но не ощутима. В молодости казалось, что, когда появиться растительность на лице это будет каждый раз ощущаться, становиться заметным и напоминать о том, что нужно вести себя иначе. Нет, такого не происходит, каждый старик часто ощущает себя также как ребёнок.
Губы сомкнуты. Они давно не открывались и лишь зубы, изредка, незаметно касаются друг друга, то расходятся в стороны под весом челюсти. Язык неподвижно замер на месте. Самая сильная мышца находиться в глубоком сне и не собирается из него выходить. Веки снова накрывают глаза, но на сей раз столь же быстро оголяют их. Перед очами предстал белый потолок с красивой лепниной с правой стороны, которая была сделана во время ремонта. Какие интересные узоры, по коим невольно бегают зрачки. Да, узоры всегда привлекали человека, эти интересные формы, вот бы только мои глаза их отчётливо видели, а не столь размыто. Хочется повернуть голову и обозревать комнату, но я не могу. Быть может позже удастся.
Дыхание чувствуется. Ощущается как каждый лёгкий поток воздуха наполняет лёгкие и грудь слегка вздымается, но вздымается так тихо. Если бы я мог увидеть это дыхание у милого щенка или у своего создания, я был бы невероятно счастлив. Но благо у меня есть память и есть фантазия, которые помогают мне даже лёжа парить в этих просторах, думать обо всём, о чём только пожелаю.
Жаль только, что это никто не услышит и я не смогу это никому сказать. Зрачки невольно опускаются чуть ниже, по сути, они видят стены с зелёными цветочками, но на самом деле они не смотрят на это. Незаметная лёгкая пелена слёз накатывает к глазным яблокам, но её столь мало, что даже не заметить. Кожа вновь покрывает их поверхности сметая с пути. Но одной удаётся пройтись ближе к переносите и постепенно опуститься на бледную щёку, на коей появилось с недавнего времени много морщин и тёмно-коричневых пятен. Она проходит по уровню выделенных скул, точнее их началу и пропадает в седых успевших растрепаться, усах.
Спине стало немного жарко, но головой то повернуть невозможно, что уж говорить о том, чтобы повернуться целиком. Лопатки прижаты к этой футболке, которая уже вторую неделю находиться на мне. Благо, что она тонкая. Наверняка на моей спине уже образовались десятки различных линий, но я их уже мало замечаю. Захотелось немного пошевелить ногами. Вот уж я старый дурак. Опять забыл об этом и дал мысленный сигнал им, но что удивительно, порой говорят, что душа внутри тела, словно в комнате. Быть может с точки зрения науки в это вериться мало, это я могу сказать как учёный, но сейчас, находясь в таком положении могу сказать, что это чувствуется. Вот поехал сигнал к ногам, а они не шевелятся, остаются всё в том же положении, но от них приходит какое-то эхо, как будто сигнал отразился от кожи и вернулся обратно.
Руги мои уже давно неподвижны и тихо мирно лежат, повёрнутые ладонями вверх, со слегка согнутыми пальцами. Ох уж эти длинные пальцы пианиста, на которых, кажется, вновь выросли ногти, впрочем, как и на ногах. Но теперь беспокоиться думаю об этом не стоит, благо они меня мало чем побеспокоят. Тишина вокруг. Только этот белый шум и лёгкие звуки птиц из-за окна со стороны балкона. Иногда только можно услышать со стороны спальни, вместе с дальними еле-еле приходящими звуками машин с дальней дороги. Как интересно играется свет, создавая тени на мне. Хоть это становиться моим развлечением, кроме как дышать и моргать. Разве что иногда приходиться проглатывать, при этом часто горло с таким напряжением это делает, словно это самое настоящее физическое упражнение. Моя кожа стала настолько тонкой, что я чувствую, как постепенно этот глоток проходит по пищеводу. О желудке я, уже давно позабыл, впрочем, как и проглатывать, из-за этого иногда кажется, что внутренняя часть моего горла уже успела настолько высохнуть, что трескается.
Гробовое молчание во время паралича
Удивительна эта жизнь, в ней можно быть и так – просто лежать, погружаться в размышления. Но жаль, невероятно жаль, что я не могу ими поделиться. Не могу кому-нибудь рассказать, не могу всё это записать на листочек или напечатать на компьютере. А как я мог печатать, когда я мог! Этому моему таланту завидовали многие, но что самое главное – как же я любил это занятие, почти не мог без этого. А теперь… Честно могу сказать, так хочу увидеть своего родного сына. Хотя быть может это уже бред сумасшедшего. Но знаете, признаюсь в одном – в детстве всегда мечтал испытать всё то, что испытала мама. Поэтому в какой-то мере – я счастлив, я благодарен провидению за это, ибо я лежу здесь, лежу тихо и спокойно.
Глаза закрылись. Закрылись надолго. Кожаная пелена вновь приоткрылась, но приоткрылась только отчасти и всегда остальную часть обзора прикрывают ресницы этой невидимой занавесью. Пальцы всё ещё не двигаются, дыхание уже почти не слышно и только иногда этот неугомонный живот что-то да скажет и потом вновь умолкнет. Хочется спать. Я уже долго спал, спал и по десять часов, и по пятнадцать, и даже по восемнадцать часов. Порой мне кажется, что скоро я так сильно усну, что никогда более не проснусь. А впрочем, это одна из самых мягких и тихих смертей, она мне нравиться. Вот бы только во сне я увидел свои мечты и почаще, увидел бы маму. А быть может я её сегодня увижу? А, мам? Ты же придёшь сегодня ко мне, да? Я очень буду тебя ждать. Как же я тебя люблю, мама. Не хватит мне мыслей сказать, мама, как же я тебя люблю и скучаю. Настолько, что я не в силах это даже вспоминать, ибо меня уже давно не должно быть, но эта работа удержала меня. А теперь, самое время.
Я лежу. Всё также продолжаю лежать, смотря то на стену, разглядывая зелёные цветы, то на белый потолок. Хорошо, что его сделали однотонным, ни одной неровности, а то бы я злился и ничего не мог бы сказать, лишь проклинал бы в мыслях. Тишина. Кто-то завёл машину – доноситься её гудение. Уши ещё достаточно хорошо улавливают эти звуки, и кажется ему стоит заменить масло, звук слишком тарахтящий. А впрочем, меня уже накрывает постепенно туманная усталость, пора оставлять этот мир новому поколению, ведь их время настало.
Вот бы… вот бы только среди этого нового поколения было и моё… Покрывало слёз становиться в разы толще, глазные яблоки заметно краснеют, набиваясь кровью и пустив две капли, которых настигает та же участь что и первых, веки продолжают моргать. После третьего такого акта моргания глаза вновь приходят в себя. Дыхание уже не становиться столь частым, а биение сердце не отдаёт на грудную клетку, виски и в районе горла, дальше от подбородка. Не задерживается само по себе дыхание, а то раньше издавался какое-то непроизвольный звук паровоза. Пусть уж лучше так, тихо. К тому же, зачем переживать, когда там можно быть вместе с теми, о ком мечтаю. Ведь там уже будет в разы лучше, если только Бог не тиран.
То, что он есть мне удалось понять, но на то, что он добрый очень надеюсь. Думаю, скоро и уверенность придёт, хотя скорее уже там. Веки вновь закрываются и закрываются сильнее. Хочется их открыть, но в ответ приходит только эхо. Яркие вспышки, сине-бирюзовые пятна становятся всё мутнее и мутнее, а эта красное покрывало с проходящими точками становиться всё более размытым, переходя в чёрные окрасы, словно второе внутреннее веко закрывает взор.
И вот среди всего этого пробуждается то ли воображение, то ли что-то ещё и я всё больше вижу то, что мне хотелось. Из души так рвётся – мама! Мама, забери меня… И вот она пришла, она пришла за мной, и я иду с ней, иду далеко-далеко, вижу её лицо, её светящиеся глаза, её широкую яркую улыбку, это тёплое выражение, это доброе слово – ягнёнок. Да, мама, я этот старик, твой ягнёнок бежит к тебе, мама. Из закрытых глаз протекают лёгкие линии слёз, дыхание замедляется, его почти невозможно ощутить, как и это невероятно частое, но и одновременно практически неслышимое биение сердца. Вот за мной пришли и я иду, иду туда, иду вместе. Как же я счастлив! Счастлив. Искренне. Уже невозможно различить сердце, хотя мысли отчётливы и красочны как никогда, пока из груди не выходит последний тихий выдох, после чего наступает радостное, призрачное, извечное и полное Молчание…