Был холодный день, сырой и неприветный. Рано стало смеркаться. Я спустился с горы по крутой дорожке, большей частью вившейся в глинистом ущелье, стоял один на берегу озера и зяб.
С холмов, по ту сторону озера стлался туман, дождь устал, и, обессиленные, падали еще отдельные капли, уносимые ветром.
На берегу лежала полувытащенная на гравий, плоская лодка. Крепкая, чисто выкрашенная и сухая. Весла казались совсем новыми. Немного поодаль стояла сторожка, сколоченная из еловых досок, незамкнутая и пустая. На косяке двери висел на тонкой цепочке старый медный рожок. Я подошел и дунул в него. Раздался тягучий тусклый звук и лениво уплыл куда-то. Я дунул еще раз, дольше и крепче. Потом сел в лодку и стал ждать, не придет ли кто-нибудь.
На озере была тихая рябь. Маленькие волны со слабым плеском подходили к тонким стенкам лодки. Мне было свежо, и я плотно закутался в свой широкий, влажный от дождя, плащ, скрестил под ним руки и стал глядеть на поверхность озера.
Посредине, темной массой выступал из свинцовой воды небольшой островок, похожий скорее на большую скалу.
Если б он принадлежал мне, я построил бы на нем четырехугольную башню, в несколько комнат. Спальня, гостиная, столовая и библиотека… Посадил бы там сторожа, который смотрел бы за домом и каждую ночь зажигал в верхней комнате огонь. Я продолжал бы, конечно, скитаться по белу свету, но знал бы, что меня ждет всегда приют и уют. В далеких городах я рассказывал бы молодым женщинам про мою башню на озере.
– И сад есть? – спросит, быть может, одна.
И я отвечу:
– Не помню, право… Я уже давно там не был. Хотите, поедем вместе?
Она пригрозит мне пальцем и засмеется, и взгляд ее светло-карих глаз вдруг затуманится. Впрочем, глаза у нее, быть может, и синие или черные, и смуглое лицо и смуглая шея, а платье на ней темно-красное, опушенное мехом.
Если бы только не было так холодно! Во мне закипало неприятное раздражение… Какое мне дело до черного скалистого островка… Он до смешного мал, и ничего на нем строить нельзя. Да и зачем… И что мне из того, что какая-то молодая воображаемая мною женщина, которой, если бы она действительно существовала, я показывал бы мою башню, если бы обладал таковою… Что мне из того, что эта женщина блондинка или брюнетка, и не все ли мне равно, отделано ли ее платье мехом, кружевами или просто аграмантом? Словно, с меня не довольно было бы и аграманта…
Бог с ним, со всем… Не надо мне ни меховой обшивки, ни башни, ни острова… Только хлопот наживешь…
Мое раздражение брезгливо развеяло мои фантазии, замолчало и как будто улеглось.
– Скажи, пожалуйста, – заговорило оно опять, немного спустя, – чего ради ты торчишь здесь, в глухом месте, в сырую погоду, на берегу какого-то озера, и зябнешь?
Но тут заскрипели по гравию шаги, и низкий голос окликнул меня. Это был перевозчик.
– Долго ждали? – спросил он, – когда я помогал ему сдвинуть лодку в воду.
– Порядочно-таки… Ну, теперь двинемся!
Мы вставили две пары весел в уключины, отчалили, повернулись, наладили ход и молча и сильно заработали веслами.
Оттого, что тело мое согрелось, и от мерных твердых движений изменилось и мое настроение, и зябкое, вялое недовольство быстро рассеялось. Лодочник был высокий, худощавый человек, с седой бородой. Я знал его, он когда-то много раз меня перевозил; но он меня не узнал.
Нам предстояло грести с полчаса. Когда мы выехали на средину озера, совсем уже стемнело. Мое левое весло при каждом взмахе скрипело в ржавом кольце, вода неровно с глухим шумом ударялась о носовую часть лодки. Я снял с себя плащ, потом скинул и куртку, а когда мы подъезжали к другому берегу, стал уже потеть.
Огни с берега играли теперь на темной воде, дрожали и мелькали ломаными линиями, но было от них больше мерцанья и сверканья, чем света… Мы причалили к берегу, перевозчик обмотал якорную цепь вокруг толстого столба. Из черной арки ворот вышел с фонарем таможенный сторож. Я дал ему обнюхать мой плащ, расплатился с перевозчиком, оправил свой костюм и пошел.
Не успел я сделать двух шагов, как вспомнилось мне вдруг забытое имя перевозчика, и я крикнул ему:
– Покойной ночи, Ганс Лейтвин! – и ушел, а он приставил руку к глазам, что-то забормотал и изумленно глядел мне в след.