…порыв сорвал с креста ворону, протащил несколько метров, но птица пересилила ветер, сумела встать на крыло и с раздраженным криком заскользила наперерез потоку. Через кладбище, полускрытое колышущимися кронами берез. Через разрезанный рыжей лентой дороги луг, в центре которого червем извивался ручей в ложе из камышей. Туда, где противоположный берег круто взмывал вверх, упираясь в огороженную балюстрадой полукруглую площадку, аллею, обсаженную ровными рядами тополей. И дальше – к трехэтажному особняку с жестяной, исчерченной ребрами швов крышей.
– …так что ничем помочь не могу, сами понимаете, – покачал головой директор.
– Да понимаю, конечно, – вздохнул капитан Сапегин. – Но все-таки, если не против, я бы поговорил с охраной.
Сапегин пришел в детский дом один, Федоров отказался, взял на себя разговор с деревенскими. Капитан тогда посмеялся над коллегой, а теперь понимал, что участковый, оказывается, оказался хитрее. Сидел напротив него директор, Николай Васильевич Шубин. Типаж – престарелый профессор-чудак из советского фильма. Щуплый, лысый, румяный и, судя по ряду признаков, не совсем физически здоровый. Нервничал, защищая детей. При разговоре наклонял голову, словно прицеливался боднуть собеседника, – и тогда очки в массивной коричневой оправе угрожающе свешивались с тонкого хрящеватого носа: вот-вот упадут. Директор постоянно поправлял их резким, точным ударом пальца по дужке. И ведь, что главное, вопросы задавал острые, прямые.
– Вы что, правда подозреваете кого-то из моих ребят? – Морщинистые щеки тряслись от возмущения.
– Господи, да никого я не подозреваю! – Сапегин не выдержал взгляда, отвернулся. – У меня нет фактов, понимаете? Работа такая: ходить и задавать вопросы. Покажите мне преступника – я его арестую. Без вопросов. А если нет такого – тут уж приходится вынюхивать. Вот вы бы на моем месте что делали?
Шубин на секунду задумался, придвинулся к столу. Машинально выровнял большую чернильницу на мраморной подставке.
– Я бы? Ну, знаете… наверное, нужно дать описание иконы во все антикварные салоны?
– Точно, – согласился Сапегин.
Директор наклонил голову и ткнул блестящей лысиной в направлении капитана:
– Предупредить таможню, чтобы не вывезли за рубеж!
Лысина у директора была гладкая, весело поблескивающая, как новогодняя игрушка.
– Правильно, – согласился Сапегин. – Вам бы к нам, с таким знанием матчасти.
За спиной директора, на стене, висели крупные фотографии в рамках. Судя по подписям, выпускники детдома. Фотографии советского периода, это было видно по каким-то неуловимым чертам: то ли стилистика, то ли одежда, а может быть, и даже скорее всего, сами выражения лиц: и мужских, и женских. Чем-то они отличаются от современных. Сапегин поймал себя на том, что всерьез пытается это понять. И вроде бы понял: сейчас люди на фото смотрят перед собой, а раньше все будто бы разглядывали что-то вдали.
– У вас наверняка есть картотека преступников, специализирующихся на подобных кражах, – отвлек его от мыслей директор.
– И убийствах, – саркастически добавил Сапегин.
– Ну да, – Шубин немного смутился, – да, конечно. Но все-таки цель-то, несомненно, икона.
– Не знал о ней никто, кроме местных, – напомнил капитан.
– Надо с местными и разговаривать!
Директор боднул воздух и впечатал в стол сморщенный изогнутый палец. И этим же пальцем стукнул по очкам, снова съехавшим к самому кончику носа.
– Вот мы и разговариваем. Вы местный. И дети у вас тут местные. В том числе и неблагополучные. Или нет? Мне известно, что шесть ваших воспитанников состоят на учете в милиции. А один выпускник два года назад сел за убийство.
Все-таки хороший директор у детдома, отметил про себя Сапегин, когда увидел, как, спрятав глаза, покраснел, вжался в кресло Шубин.
Маленький был кабинет, но очень светлый: широкое сводчатое окно почти во всю стену – угадывается в нем старорежимная породистость, нерациональный шик. Но краска на раме отстает пластами, кляксами проглядывает темно-коричневое дерево. И батарея внизу под стать раме: с черными сколами, потеками ржавчины на сочленениях. Шкаф, сейф да стол. На столе, между прочим, порядок: только чернильница да часы. А сам стол тоже, видимо, из дореволюционной эпохи: с резными элементами, массивный и очень дряхлый.
– Ну а что мы можем-то? – пробормотал наконец Шубин. – Пакость одна по телевизору. И в жизни мерзко стало. Повылазило откуда-то мрази. Мальчишек всегда тянуло в дурные компании.
– Вот, – согласился Сапегин, – в том числе и про плохие компании. Если не они, так их друзья могут быть причастны. Вы не будете отрицать, что ваши воспитанники знаются отнюдь не с профессорскими детьми?
– Да, к сожалению, – снова покивал директор. – Больной вопрос, знаете ли. В советское время их лихо брали в оборот. Комсомол, профсоюз, райком… У нас раньше собственная мастерская была. Готовили плотников, неплохих, кстати. И был интерес. А теперь ничего нет. Теперь только один интерес – деньги. А зарабатывать не хочется. Хочется как в кино: шел по улице, нашел чемодан с долларами, разбогател, улетел на Канары. Зачем работать, если где-то лежат пачки денег? Да и кем работать?
– Тем же плотником, – сказал Сапегин.
– Плотником на красивую жизнь, что в кино показывают, не заработаешь, – кисло улыбнулся Шубин. – И не учим мы больше плотников. Развалилась мастерская. Кто на такую зарплату пойдет? Вот отучатся они в школе, выпустим мы их – и всё. И нет никому до них дела. Тут еще одна сложность. Каждому нашему выпускнику полагается однокомнатная квартира. От государства. Все-таки Подмосковье, не Урюпинск какой, понимаете? Большая ценность. Хорошо, если кто-то себе мужа или жену на эту квартиру поймает… Лучше бы уж в общежитии жили.
– А что так?
– Звонил я тут как-то одному парнишке. Хороший был парень, Васька, добрый, тихий… Так вот, снимает трубку незнакомый мужик. Я спрашиваю Василия. Нет его. А когда будет? А никогда: продал квартиру и уехал. Куда? Неизвестно. И это далеко не первый случай.
– Так нужно следить, проверять. – Сапегин втянулся в тему.
– Кто будет этим заниматься? По какому праву? Человек совершеннолетний. Что хочет – то и делает. Кто мы ему?
– Как кто? Вы – его семья. Он тут всю жизнь прожил.
– Вы в детстве не мечтали о самостоятельности, чтобы родителей не слушаться? – Директор вернул очки на переносицу и внимательно посмотрел на Сапегина увеличенными линзами глазами. – Вот! Так и они. Многие, конечно, поддерживают контакт, навещают. У нас тут в штате, кстати, почти все – бывшие наши воспитанники. Но всех на работу не возьмешь. Пытаемся что-то в голову вбить, подготовить. Но слова – одно, а реальность… Ладно, увлекся я, простите. Что вы еще спросить хотели?
Сапегин не сразу смог переключиться. Помолчал, собираясь с мыслями.
– Вы бы, это… на очки резинку, что ли, наденьте, – посоветовал он. – Что ж они падают-то?
– Привык уже, – пожал плечами директор.
– В ту ночь все дети были на месте?
– Разумеется.
– И Игорь Старостин?
– А почему именно он? – насторожился Шубин.
– Потому что он, как мне известно, постоянно бегает в деревню. К некоему Томину. Не знаете?
– Знаю. И не поощряю. Но и не запрещаю! – с вызовом закончил директор и размашистым ударом вернул съехавшие очки на переносицу.
– Он по ночам к нему сбегал?
– Было дело, – признал Шубин. – Пресекли. С Иванычем поговорили.
– С кем?
– С Томиным. Федор Иванычем. Он понял и повлиял. Еще вопросы?
– Кто был в ту ночь охранником?
– Миша. Сейчас его нету.
– А где он?
– Сам не знаю. Третий день на работу не ходит.
– Не странно? – удивился Сапегин.
– Странно, – кивнул директор, снова поправив очки. – Но не смертельно, надеюсь. Миша, он, между нами говоря, запойный.
– Кто теперь вместо него?
– Завхоз наш, Вадим Алексеевич. Нужен?
– Если вы не против.
– Пойдемте, провожу.
В длинном коридоре пахло школьной столовой, откуда-то снизу доносился разноголосый гомон детей. Сапегин подождал, пока директор запрет дверь, и двинулся следом за ним. Мраморный пол звонко откликнулся на шаги, необычное, какое-то объемное эхо заметалось под потолком. С одной стороны – глухая, крашенная серой краской стена, с другой – череда сводчатых окон. Коридор пересекал арки, расположенные на равном расстоянии между оконными проемами. По верху стены, метрах в трех над полом, тянулся замысловатый лепной узор.
Погода то ли налаживалась, то ли портилась: ветер порвал пелену сизых облаков на длинные рваные лоскуты, в прорехах периодически высверкивало солнце. И тогда в коридоре как будто зажигался свет, а полуоблетевшие, неопрятные тополя за окном казались еще более жалкими. Сквозь рощицу проглядывал спуск до оврага и вдалеке, в окружении желтых березовых крон – луковица купола с ажурным крестом. Ветер крутил над церковью стаю ворон.
– Ваш завхоз той ночью тоже дежурил? – спросил Сапегин в спину директору.
– Нет. Михаил тогда как раз последнюю смену отработал.
Коридор уперся в лестничную площадку. Чугунные ступеньки с чугунными перилами – все в завитках и узорах – тянулись вниз. Наверх вела лестница поскромнее – узкая и без узоров
– Вот туда, – показал директор вверх. – Пойдемте, представлю.
– Давайте я сам.
– Как угодно. Тогда пойду в столовую, распоряжусь. Накормить вас надо.
– Бросьте.
– Нет-нет. У нас дети сами готовят. Для них гостя за стол усадить – это важно. Закон гостеприимства. Вы не отказывайтесь. И похвалите. Если, конечно, понравится.
Директор пошел вниз. Сапегин последил, как его сгорбленная, кургузая фигура преодолевает спуск, и поднялся по ступенькам. Наверху оказалась небольшая площадка перед двустворчатой дверью с начищенной до искристого блеска медной ручкой в форме львиной морды. Сапегин как-то машинально вместо того, чтобы постучать, пару раз поднял и отпустил вставленное в нос льва кольцо – звякнуло.
– Войдите!
Маленькая комната. Противоположная от входа стена представляла собой полукруглый эркер с двумя широкими окнами. В этой нише располагался стол. Справа у стены – диван. Слева – еще одна дверь.
– Вы Вадим Алексеевич Морозов?
– Да, это я.
За столом сидел плотно сбитый человек лет сорока. Русые волосы, зачесанные на прямой пробор, свежевыглаженный костюм, гладкое овальное лицо – офисный клерк-статист из американского фильма.
– С кем имею честь?
– Капитан Сапегин, следователь. Насчет иконы.
– Любопытно, – улыбнулся Морозов, показав ровные зубы. – Присаживайтесь. Каким боком следствие вписало меня в картину преступления?
– Пока никаким.
– Обнадеживает это ваше «пока».
Капитан присел напротив хозяина, на вежливо скрипнувший стул. Был Морозов слишком стандартен, глазу не за что зацепиться – и это раздражало Сапегина. Аккуратный, как манекен на витрине. Разве что на столе беспорядок: папки, тетрадки, пара раскрытых книг. Большая бутылка на деревянной подставке с роскошной, детально проработанной моделью яхты внутри. Возле дивана, у входной двери – книжный шкаф с массивными резными ножками: книги втиснуты в несколько рядов, некоторые, кажется, вот-вот упадут. Паркетный пол с густым слоем лака, будто воду кто разлил. И очень светло – из-за эркера, конечно. Ну и солнце как раз снова выглянуло из-за туч.
– Вы ведь в курсе событий, произошедших в деревне? Похищение иконы…
– Да-да, конечно.
– Мне сказали, что охранник детдома, дежуривший в ту ночь, пропал.
– Ну, так уж сразу пропал. Семченко, между нами говоря, таким вот образом пропадает пару раз в год… Понимаете?
– Понимаю, – кивнул Сапегин. – И тем не менее. Вы можете сказать, все дети были на месте в ту ночь?
– Разумеется. – Морозов перестал улыбаться. – Я всегда делаю обход после отбоя. Это примерно в двадцать три ноль-ноль.
– А вы тут ночуете?
– Ну, вообще-то у меня дом в деревне. Но да, я предпочитаю здесь. – Морозов показал на дверь в боковой стене.
Дверь эта была тоже двустворчатой, вроде той, что вела наружу, но значительно у€же: если открыть только одну створку, завхоз, наверное, и не пролез бы. Под белой краской на дереве виднелись следы каких-то объемных узоров.
– На кого же вы дом-то оставляете?
– Ни на кого, – вздохнул Морозов. – В том-то и дело. Один я. Так что все хозяйственные хлопоты проще решать здесь. Да и на работу вставать удобнее.
– А в ту ночь охранник, Семченко, был на месте?
– В полночь примерно я его видел. У него в комнате, рядом с вестибюлем.
– Он должен всю ночь караулить, не спать?
– Теоретически, наверное, да. Но у нас тут не режимный объект.
– То есть теоретически кто-то мог проскочить мимо него.
– Да, но этот кто-то еще должен иметь ключ от входной двери.
– Мог взять у охранника…
– Тогда проще спуститься по простыне из окна. На втором этаже у нас решеток на окнах нет. Из туалета, например.
– Значит, выбраться можно?
– При желании все можно, – улыбнулся Морозов. – Но только где-то примерно в три часа ночи я шел в мужской туалет за водой. Бессонница у меня. Простыни на окне не было.
– А после трех?
– Но это уже неважно, я так понимаю. К тому времени уже все было сделано, разве нет?
– Откуда такая осведомленность о времени преступления?
– Это деревня. Тут все всё знают.
– Понятно. А вообще, никто из ваших детей особого интереса не проявлял к иконе? Ну, в церковь, например, вдруг зачастил…
– Постойте, вы что же, всерьез…
– Вы меня извините. Мы уже на эту тему объяснились с товарищем директором, не хотелось бы повторяться. Так что давайте я буду задавать вопросы, а вы просто на них отвечайте.
На окно, громко скрежетнув когтями по жести карниза, опустилась растрепанная ворона, крутанулась вокруг себя, наклонила голову, блеснув внимательным глазом – будто рассматривала повернувшихся на звук людей, – и, немелодично каркнув, сорвалась вниз. Сапегин, когда шел к детдому, снаружи этого эркера и не заметил.
Дом представлял собой типичную дворянскую усадьбу в классическом стиле – длинное двухэтажное здание, выкрашенное в желтый цвет. Ровно посередине вход, под массивным фронтоном с четырьмя колоннами. Симметричные ряды чередующихся квадратных и сводчатых окон… Наверное, кабинет завхоза смотрел на задний двор. Хотя странно: капитан Сапегин не был специалистом в вопросах архитектуры, однако ему казалось, что такой элемент, как эркер, никак не вписывался в композицию здания.
– Это у вас позднейшая пристройка? – спросил он насупившегося завхоза.
– Что, простите? – дернулся Морозов.
– Эркер.
– А, вот вы о чем. – Завхоз обрадовался вопросу, оживился. – Это, знаете ли, весьма любопытная история.
– Вот как?
– О, да. Тут за перелеском железная дорога проходит. Меньше километра до нее. Вот оттуда аккурат в это окно в незабвенном восемнадцатом году прилетел фугасный снаряд, выпущенный бронепоездом с гордым названием «Смерть паразитам». Часть стены осыпалась. Потом, при ремонте, было решено сделать с угла еще один выход. Так и получился этот чудный кабинет.
– Что-то не слышал я про гражданскую войну под Калугой.
– Да что вы! – Морозов всплеснул руками. – Можно сказать, что гражданская война именно у нас в Калуге и началась. Первый документально зарегистрированный случай расстрела Совета солдатских депутатов контрреволюционными силами. Но, впрочем, вы правы. Боевых действий тут особо не велось. Просто проездом выбили контру из усадьбы генерала Шепелева, заодно и дом буржую попортили…
– Интересуетесь историей?
– Преподаю нашим детям краеведение.
– Ну тогда хватит. – Сапегин выставил ладонь. – Про краеведение мы с вами потом как-нибудь. А сейчас давайте про детей.
– Никто никуда не ходил, никто иконой не интересовался. – Голос Морозова поскучнел. – И вообще, товарищ капитан, наши дети не воруют.
– Ой ли?
– Именно так. Не обучены.
– Хотелось бы верить.
– Ну вот и верьте, – невежливым тоном посоветовал завхоз.
Снаружи звякнуло кольцо дверной ручки, скрипнули петли, в кабинет всунулась белобрысая голова – паренек лет десяти. С любопытством уставился на капитана, ощупал взглядом фигуру: видимо, искал кобуру.
– Чего тебе, Курдюков? – спросил завхоз, выглянув из-за Сапегина.
– Сказали, чтобы дядьку милиционера в столовую позвал.
– Да, точно! – снова обрадовался Морозов. – Вам обязательно надо попробовать стряпню наших хозяек.
– Ну ладно, пошли. – Сапегин поднялся.
Ребенок распахнул дверь. Морозов пошел вместе с капитаном. Чугунные ступеньки лестницы откликнулись на шаги низким гулом.
– Дядька, ты к нам пришел подземный ход искать?
Паренек нисколько не стеснялся незнакомого человека, даже наоборот – держался к нему поближе, пару раз брал за руку, направляя в повороты.
Вдоль длинного коридора первого этажа были развешаны картины: нелепые и добрые пейзажи и портреты – произведения детей. Картины располагались ровно напротив окон, и когда из-за туч выглядывало солнце, контуры оконных решеток четко отпечатывались на рисунках. Сапегин мимоходом отметил, что смотрится это весьма мелодраматично.
– Какой подземный ход? – спросил он у паренька.
– В подвале. Он через овраг и кладбище идет. В церковь. По нему мертвецы ходят. Они священников убили.
– У вас есть подземный ход? – обернулся Сапегин к завхозу.
– Мифы и легенды детдома.
– Дядя Вадим, вы же сами его искали! – возмутился ребенок.
– Не говори глупости, Александр! – строго сказал Морозов. – Понимаете, товарищ капитан, есть у местных поверье, что существует секретный тоннель, ведущий из усадьбы в церковь. Для наших воспитанников искать подземный ход – традиция, передающаяся из поколения в поколение.
Они свернули за угол – и сразу окунулись в запахи и звуки большой кухни. Паркет под ногами сменился кафелем.
– Неужели еще не нашли? – поинтересовался Сапегин у ребенка.
– Нашли. Только подвал заперт все время. Ты меня усынови, я тебе покажу.
– Курдюков! – фыркнул Морозов.
– Я подумаю над твоим предложением, – серьезно ответил Сапегин.
– А пистолет у тебя где?
– Пистолет? А зачем…