В своём доме Наташа с сыном давно уже жили лишь по выходным, только зимой она забегала к себе через день, чтобы протопить печь. К деду Петька явился весь в пыли, таща за собой портфель размером ровно в половину мальчишки. С недавнего времени чуб у мальчика стал завиваться как у старорежимного приказчика, из-за чего Петька выглядел шкодой, а тут ещё и весь помятый, одно слово – воробышек-хулиган.
– Откуда ты пришло, такое чудо?! – вопросил дед Ефим.
Сечкин-отец лишь недавно сам расстался с чубом, заменённым на лысину. Причём, волосы в свои шестьдесят три года имел природные, без единого седого волоска. Несмотря на своё казачье происхождение, внешность у Сечкина была заурядной мужиковской. Красавцем Ефим не был, но лицо имел приятное, добродушное, улыбчивое. Добротой и победил милашку Дашеньку, как звали будущую жену Ефима в рыбацком посёлке.
– А! – махнул рукой мальчик, отправив пинком портфель в угол прихожей. – Учебный год закончился, а за лето я вырасту. Разве не вырасту?
– Обязательно вырастешь, – подтвердил дед.
– И эта форма мне не понадобится.
– Философ! – язвительно изрёк дед. – Переодевайся быстро, пока наши бабы тебя не увидели. А то закончится твоя философия в углу на горохе.
– Уже и подраться нельзя… – недовольно проворчал внук.
– Стоять! – рявкнул дед. – С кем дрался?
– Со всеми…
– За что?
– Они меня косым дразнили.
– Ну?
– А я не косой, я косоглазый!
– Кто кого? – дед спрятал улыбку за нарочитым зевком.
– Ничья, – вздохнул Петька. – Я как за дрын ухватился, так они все и сбежали. Ну не буду же я с дрыном за ними по всему посёлку носиться? Завтра продолжим. Дрын я у калитки оставил. Ты его не трогай!
– Я его не трону, – пообещал Ефим Родионович, – я его выкину куда подальше! Что это за причуда – дрыном! Убить кого надумал? На кулачках надо, по-пацански!
– Ага, по-пацански… А если я маленький, а их много?! – недовольно проворчал Петька.
Он подошёл к деду и забрался к нему на колени.
– Они фильм посмотрели «Джентльмены удачи». Где Крамаров – Косой. Ну, и меня стали звать Косой. Дед, скажи, а вот косоглазый Крамаров же стал знаменитым? А я разве не смогу? – Петька прижался к деду. – Ну скажи!
– Ты подожди в артисты записываться! – усмехнулся дед. – Попробуй сначала что-нибудь посерьёзнее, мужское, так сказать. Ну а коли не получится, то тогда и в крамаровы можно податься.
– Они что, все глупые там, эти артисты? – удивился мальчик.
– Поди не Ломоносовы! – фыркнул в усы дед.
– Да? – Петька задумался. – А я буду как Крамаров. Папка меня увидит в кино, и ему станет стыдно, что он нас бросил!
– Э-хе-хе! – тяжело вздохнул Ефим Родионович. – Боюсь, внучек, что твоему папке такое чувство как стыд неведомо… Беги давай переодеваться!
Он снял Петьку с колен и подтолкнул в сторону детской комнаты. А сам загрустил.
У Наташи сразу не заладилось с Андреем. Сечкин переживал, он сам фактически навязал дочери этот брак. Не смогли они с матерью её, дочку единственную, отгородить от страданий. А всего-то и нужно было – не лезть в её личную жизнь. А с другой стороны – как не лезть, если она сама себе цену не сложит? Видели, что дочка горда и свободолюбива.
– Что ты переживаешь? – успокаивала мужа жена. – Ты же не знаешь, как оно там у них… Ты же в постели с ними не бывал…
– Так-то оно так, только я же вижу… Нет промеж них любви. Как испарилась куда-то…
А потом сколько они Наташу на замужество подталкивали. И мужики попадались добротные, без гнили. Но, вот, упёрлась и ни в какую, как будто её на костёр тащили. А Петька рос, ему уже нужен был отец. Дед, конечно, тоже мужчина, но отец, всё одно, ближе. К нему и отношение другое и обучение от него полезнее. Времена-то меняются. К чему Петьке дедовские навыки, полученные в эпоху, когда и электричества не было?
– Опять они его обижают?! – возмутилась Наташа, когда Ефим Родионович обмолвился о драке внука. – Ну ничего, я с осени приду работать, я им там всем покажу!
Ей уж и вправду не терпелось. Осталось летом сдать «госы», а договориться о месте работы она успела – в школу к сыну. Учительница по рисованию была в пенсионном возрасте и держалась в школе только по просьбе директрисы.
– Да ты не о том! – скривился отец. – Чего ты в мальчишеские дела лезешь, женщина? Не убьют! Я тебе про отца его.
– Где я отца ему возьму?! – поджала губы Наташа. – Лучше без отца, чем с таким как Коноплёв!
– Ну, это не моё дело. Сама разбирайся в своей личной жизни. Я тебе за просто так рассказал, без смыслу, – закончил разговор дед Ефим и уткнулся в газету.
Перед сном Ефим Родионович поговорил с женой. Как-то же надо было дочь в чувство приводить? Негоже женщине без мужа, а сыну без отца. Не по-людски и перед односельчанами срамно. Обсудили они всех местных женихов, да всех и забраковали: тот пьёт, этот гуляет, третий драчливый, четвёртый беспутный.
– В город ей надо, – решила Дарья Петровна. – Чего бабе с дитём на парубков кидаться? Нужно вдовца искать или разведённого, чтоб понимал мужик, в чём его счастье.
– В чём? – заинтересовался Ефим Родионович.
– А ты не знаешь? – фыркнула жена.
– Может и знаю… А ты об чём?
– Иди ужо ко мне, забывчивый мой, – Дарья Петровна обняла мужа, притянула к себе. – Напомню!
Эх, кто бы и Наташе напомнил! Она мужчин сторонилась, да уж прямо надо сказать – боялась, крест на себе поставила. Думала, что не хватит ей той самой женской мудрости, позволяющей слепить из простого мужика с традиционным набором причуд и пороков отличного семьянина. А других-то в посёлке и не было. А раз не хватит, то зачем ещё раз в этот омут – совсем утопиться? Оттого и любовь всю – на сына…
Да и вокруг что: пьянство, семейные ссоры, измены, драки. У той же подруги Веры от праздника к празднику то губа разбита, то фингал под глазом, то шишка на лбу, а то и нос сломан. А такая любовь была! Казалось Наташе, что мужики перевелись. Не было таких, как её отец. Но женское своего раз от раза требовало, тогда Наташа, повыв тихонько в подушку, чтобы не слышали родители и Петька, вставала, доставала из шкафа бутылку коньяка…
Вот, ведь, странное дело: женщина одинокая, сама себе хозяйка и мужиков полно вокруг свободных и на любовь охочих, так нет же… Не о чести думала Наташа. Какая честь, когда уже ребёнок имеется? Не осудил бы её никто. Полно было и женщин гулящих и девок, с пути праведного сошедших. Не хотела она сердце своё пошлостью губить. Понимала, что раз отдалась без любви, второй раз и любовь утратит ценность, а любить хотелось, чтобы как у всех. Чем она хуже?
Как-то перебрала и на работу явилась с тяжёлого похмелья. Вера, пришедшая за покупками, удивилась: «Ты бухала, что ли?»
Наташа смутилась и покраснела.
– Понятно! Мужика хотела, – догадалась Вера.
– Очень нужно! – фыркнула Наташа.
– Нужно, если бухала, – задумалась Вера. – Слушай-ка, Мишка, который механик у твоего на шхуне, давно на тебя виды имеет.
– Мне за него его Люська все космы повыдёргивает! – усмехнулась Наташа.
– Да где та Люська и где ты?! – возмутилась подруга. – Нашла с кем себя сравнивать!
Люська была известной распутницей в Порт-Стрелке. За глаза мужики звали её наставником юных самцов.
– Не хочу! – Сечкина поморщилась. – Переживу как-нибудь. Не я первая, не я последняя.
Правда с тех пор пить перестала. Стала читать всякое, желательно не про любовь. Постепенно даже взяла себя в руки, полностью сосредоточилась на подготовке к выпускным экзаменам, думам о мужиках в её голове совсем не осталось места. Но…
В тот злополучный день в самом конце мая восемьдесят второго, выйдя из дома за водой к колодцу, она вдруг обнаружила, что в усадьбу напротив вселяются новые жильцы. Дом пустовал два года, казался мёртвым уже окончательно. Ан вишь!
Наташа оставила вёдра и коромысло на скамье у калитки и подошла, чтобы поздороваться.
И остолбенела: новыми соседями были полковник Рукавишников и его жена.
Отец Виталия хоть и был «небожителем», но родился и вырос в деревне. Когда небо ему закрыли по состоянию здоровья, он спустился с небес и ощутил в себе нечто крестьянское. Ему захотелось возиться с землёй. И жена его тоже считала, что старость должна быть активной, а активной она может быть только на земле. В этих местах Рукавишникова прожили более десяти лет и привязались к ним душой и сердцем.
Наташа родителям Виталия представлена не была. Считалось неприличным девушке ходить в дом к парню. Такое право имела только невеста. Сам Виталий родителям об отношениях с Наташей не говорил. Он вообще не рассказывал им никогда о своих амурных делах. Понятное дело, Наташа Рукавишниковых знала. Да к тому же, мама Виталия была председателем родительского комитета школы. На школьных спектаклях все почести отдавались актёрам и режиссёру. Сечкина была в стороне. Виталий почему-то не выделял Наташу, а она была скромницей. Ей было уютно в тени чужой славы.
Павел Аркадьевич был ростом невелик, но крепок, как бочонок. Его седые волосы на «вольных хлебах» отросли и образовали на голове кучерявый стожок. Внешность у лётчика была типичной финно-угорской – то ли мордва, то ли чудин. Виталик пошёл в маму, унаследовав от отца только сочные губы. Мама Виталика за последнее время чуть располнела, но оставалась всё такой же миловидной, как раньше. Она всегда носила короткую причёску, предпочитала юбкам брюки или джинсы, а волосы красила так часто, что и сама забыла, кто она – шатенка или брюнетка. Сейчас она была рыжеволосой, как лисья шкура.
– Вы к кому, женщина? – поинтересовалась у подошедшей Наташи.
– Здравствуйте, Ирина Максимовна, с новосельем вас! Я ваша соседка из дома напротив. Мы – Сечкины.
– А вы не Наташа ли?
– Наташа, – та отчего-то смутилась.
– Так это вас Виталик должен был везти в Москву? – Ирина Максимовна приблизилась вплотную.
Сечкина отступила на шаг, сохраняя дистанцию:
– Это была предварительная договорённость. Он не сказал мне, когда должен был приехать. Я не успела бы подготовиться к отъезду. А потом… Он не очень-то и хотел…
Она выпалила все это скороговоркой, но Ирина Максимовна её поняла.
– А ты хотела? – спросила она.
Хотела ли она? Наташа покраснела, засмущалась, стала ковырять траву носком туфельки.
– Я уже замужем, – ответила, глядя в землю. – Была. У меня сын. Обращайтесь, если понадобится помощь. Мы запросто, по-соседски…
Развернулась, забрала вёдра и ушла к себе во двор. Разнервничалась. Вот оно опять… Вспоминала она все эти годы Виталика? Вспоминала. Мечтала о нём? Мечтала. Винила себя, что сама не пошла навстречу? А вот тут уж фиг с маком! У каждой влюблённой женщины есть красная черта, через которую ни она сама не переступит, ни своему возлюбленному не даст переступить.
Весь вечер мысли вертелись вокруг Виталия. Когда-нибудь он должен будет приехать к родителям. Наверняка уже женат. Как ей себя вести? А вдруг?..
Ничего. Если объявится, Наташа уйдёт с сыном к тётке, жившей в районе рыбозавода. Так сказать, от греха подальше. На этом и успокоилась бы, но Ирина Максимовна в тот же вечер пришла почтение засвидетельствовать. С Ефимом Родионовичем и Дарьей Петровной новая соседка была знакома хорошо. Сечкины всегда были в родительском комитете школы, начиная со своего первенца. Ирина Максимовна принесла коробку шоколадных конфет московской фабрики – редкостную по тем временам вещь. Сечкины поставили самовар. Сели в саду в беседке.
– А что же Павел Аркадьевич?
– Устал просто. Ну, теперь уж позже познакомится непременно, он ведь не бука у меня, мы ещё по-соседски посидим с вами не раз, – Ирина Максимовна улыбалась открыто, не верить ей резона не было.
– Да чего ждать следующего раза? – удивился Ефим Родионович. К конфетам положили то, да другое, вот и застолье… вот и соседей полон двор. Рукавишникова ушла и вернулась с мужем, одетым по форме и полной авоськой водки.
– Вот это разговор! – оживились мужики.
После тройки тостов народ запел. Затем и гармониста вытребовали, перешли к танцам. Рукавишникова вызвалась помогать хозяйкам. Как-то остались с Наташей наедине в кухне, Ирина Максимовна поинтересовалась:
– Наташенька, а почему вы моего Виталика бросили?
– Я бросила?! – возмутилась Сечкина. – Он ко мне в те дни даже не подошёл! Пропьянствовал с друзьями, а обо мне и не вспомнил. Ну и пусть!
– Хм! – Рукавишникова прикусила губу и задумалась, оставив Наташины возмущения без комментариев.
Уже поздно вечером при расставании Ирина Максимовна обмолвилась. Сечкины враз протрезвели.
– А ведь могли мы с вами породниться, если бы наш Виталик не сбрендил!
– Вот как?! – Сечкины уставились на Наташу, требуя объяснений.
– Не сложилось, – пожала плечами дочка. – И уже не сложится.