Чтобы ты служил в танковом полку и не умел водить танк? Такого не бывает. Вот наш комполка, как только его назначили на эту должность (а он пришел к нам из штаба тыла округа), сразу же так и заявил на первом разводе:
– При мне даже повара, даже санитары, даже каптёрщики будут водить танк! Чтоб в боевом полку да кто-то не умел водить танк? Да такого не бывает! Всякие приданные и прикомандированные – всех за рычаги! Солярки мне не жалко! Мне жалко тех, кто не умеет водить танк! Тот, кто у нас отвечает за политработу, умеет водить танк? Ах, умеет, а стрелять? Стрелять из танковой пушки, наводить и стрелять?
Я вас всех заставлю проявлять уважение к боевой учебе! Наш полк стоит на передовых рубежах, в нем не должно быть уклонистов! Начбой[1] с понедельника доведет до всех, значит, до единого, расписание занятий по вождению танка. Зампотех[2]: чтоб к завтрашнему дню были дополнительно подготовлены три машины. Зам по МТО[3]: чтоб учебные танки были заправлены по горловину. Инструкторами по вождению боевой техники назначаю ротных командиров!
На том историческом разводе стоял в строю полковой доктор. Как и все – при погонах и сапогах. Майор Ефимов Пал Сергеич, начальник МСЧ – медико-санитарной части.
На полу у окна в скромном кабинетике майора Ефимова стояли две двадцатилитровые химические бутыли, почти доверху набитые однообразными белыми таблетками. На одной бутыли была наклеена маленькая этикетка: «от головы». На второй – «от живота». Ей-богу, это не анекдот! Приходит, например, к майору Ефимову солдат и жалуется на боль в горле. Майор дает ему в ладошку три таблетки из первой бутыли. Другой приходит, жалуется на ушиб локтя. Где локоть находится? На уровне живота. Получай, родной, три штучки из бутыли № 2!
Но если уж произойдет что-то вовсе непредвиденное, как то растяжение голеностопного сустава, то счастливчик получит и того и другого поровну. Шесть таблеток кого угодно поставят на ноги!
При всем этом майор Ефимов на уровне окружного госпиталя считался неплохим специалистом и душой любой компании.
Раз командир приказал, надо приказ выполнять. Тем более, что о почине нашего комполка замполит немедленно доложил в штаб округа, где почин поддержали и поощрили. Еще до выполнения собственного приказа комполка получил благодарность лично от командующего округом. А у командующего целых три генеральских звезды и адъютант в чине полковника.
По расписанию, составленному начбоем, пришла очередь на вождение доктора Ефимова. Доктор Ефимов о танках точно знал, что они железные и зеленые. Еще доктор Ефимов знал песню «Три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой». Но в армии приказ – закон. Не успел доктор ни заболеть, ни в отпуск сходить. Захлопнулась мышеловка как раз за четырнадцать дней до отпуска, а по плану боевой подготовки научиться водить танк нужно было за десять дней.
«Господи, избави мя от мук сих!» – пришептывал побелевшими губами майор, приближаясь к зеленому чудовищу. Для начала ему нужно было понять, как добраться до места механика-водителя – через верх или прямо с фасада?
За тучные и безбедные годы службы при прежнем командире майор отъел знатное пузцо, не предполагающее погружения внутрь танка через люк, сконструированный под поджарого бойца.
Танкистами в те времена были преимущественно маленькие и юркие туркмены. Как их ни отмывай после чистки пушки, они оставались такими же чумазыми, как и до того. Как ни цеплялся доктор за холодную пушку, один из чумазых (а для доктора бойцы были все на одно лицо) помог двум другим собратьям по разуму утрамбовать майора на водительское сиденье, что-то подкрутил, завел дизель и оставил бедного обучающегося один на один с бесчувственной бандурой.
В нечеловеческих муках пролетели девять дней беспросветной учебы. На завтра был назначен зачет, на который пригрозился лично прибыть комполка. Он и прибыл: красномордый от ветра, в белых ворсистых валенках, в вонючем овчинном тулупе.
Январь заканчивался необычайными для тех мест холодами. Те места были около города Мукачево, в Закарпатье. Розы померзли в палисадниках, а Закарпатье всегда славилось своими вьющимися розами. К танку притронуться было страшно, того и гляди намертво примерзнешь. А в ночь перед зачетом в жизни майора Ефимова произошло чрезвычайное происшествие.
Жил-поживал майор Ефимов в съемном домике с палисадником. Жил уже почти год один, поскольку жена его бессовестно бросила. Сочла пагубным пристрастие доктора к медицинскому спирту. Медицинский спирт, который положено было использовать на всякие притирки-примочки, сотворил с майором сущее чудо: нос совсем не старого товарища майора приобрел цвет спелой клубники, а по скулам разбежались веточки сосудиков, придавая облику полкового военврача неистребимый шарм Деда Мороза.
При отсутствии теплой жены в жестких тисках полигонного обучения майор затосковал, пригласил в гости какую-то подозрительную компанию, в которой числились девицы с низкой социальной ответственностью, причем целых три штуки. Отдыхали дружным коллективом в дворовой баньке, где принимали внутрь тот самый неразбавленный медицинский спирт. Там и уснули.
Кому теперь какое дело, кто и что недосмотрел по пьяни, но в два часа пополуночи банька загорелась. Те, кто в баньке, продолжали спать мертвецким сном, пока от треска горящего дерева не проснулся кто-то из соседей и не вызвал пожарных. Пожарные приехали, пробрались сквозь дым в горящую снаружи и уже горячую внутри баньку, вытащили на мороз сонного тучного майора в исподнем и три штуки снулых подозрительных девиц вовсе без исподнего. Девиц снабдили тлеющими одеялами, добытыми в той же баньке, и втиснули в стылую кабину пожарной машины, так как прикрыть их срам и защитить от уличного холода огнеборцам более было нечем. Относительно сухими и пригодными к дальнейшей носке оказались только сапоги товарища военврача, который в суматохе куда-то исчез.
Скрывая недоумение, отчего это банька загорелась таким необычным способом – снаружи, пожарные тушили ее добросовестно, пролили все закоулки и щели, а чтобы пакля между бревнами не тлела, щедро облили сруб снаружи. К утру банька стала похожа на сказочную ледяную избушку Деда Мороза, вся так и искрилась и красовалась кружевом из голубых сосулек.
Материализовавшегося из ниоткуда, но вполне одетого и основательно подкопченного майора и заодно подозрительных девиц сердобольные пожарные развели и развезли по местам постоянной дислокации, а наутро, как вы помните, у майора зачет по вождению танка.
По полигону безраздельно гулял январский ветер. Танк неодобрительно урчал на холостых оборотах, ожидая от майора осознанных действий. Инструктор, командир второй роты, капитан Коля Котельников, трусливо оглядывался на торчащего у смотровой вышки комполка, у которого ветром приподнимало овчинный воротник и трепало полы тулупа.
– Давай, Пал Сергеич, давай, родной! – простонал Коля, хорошо представляющий возможности майора по части вождения. – Смотри на меня, я тебе помахивать буду «лево-право», чтоб ты КШ[4] не подавил.
– Эх! – выдохнул в ответ майор, безнадежно заклиненный в щели между открытым люком и водительским сиденьем.
Места для рук и ног майору совсем не осталось, не то что двигать рычаги и нажимать на педали! Кое-как, нащупав нужное, что за предыдущих девять дней научили нащупывать, майор дал газ, и танк, дергаясь, как припадочный и обдавая Колю соляровым чадом, пошел прямо на КШ.
– Сбрось газ, – закричал, зарыдал Коля Котельников, – тормози, мать твою-перемать! Стой, эскулап, стой, шалава, командир сюда бежит, сейчас башку тебе и мне оторвет к едреней бабушке!
Лучше бы Коля не произносил последних слов! Майор уже совсем было вспомнил, где нужно нащупать, что не нажимать и чего не тянуть, чтобы остановиться, но упоминание о комполка произвело обратный эффект. В медицине это называется «полная амнезия». А по-нашему – полная потеря памяти.
Танк, ускоряясь, правой гусеницей передавил все до единого КШ, ограничивающие коридор учебного задания. Не сбавляя хода, рванул на целину и, взрывая вихри снега, понесся к неглубокому оврагу на самый край полигона.
Комполка, запыхавшись, остановился в колее от гусениц, не в силах догнать свихнувшегося майора. Он круто повернулся к ротному, который подбегал с заранее открытым ртом и с рукавичкой, застывшей у виска.
– Товарищ капитан, – отчеканил полковник, краем глаза убедившись, что танк упал в овраг, но не перевернулся, – под трибунал я вас не отдам, но сгною на полигоне, укатаю, как мороженого леща, если этот ходячий клистир за пять дней не будет водить боевую машину как по ниточке!
За неполных десять минут майора выкорчевали из танка и привели пред ясны очи комполка. Тот сидел в жарко натопленном цокольном помещении наблюдательной вышки, разбросав полы тулупа и широко раздвинув колени. В этике такая поза означает крайнюю степень сексуальной агрессии. Но ничего ужасного, чего так опасался майор, не последовало. Комполка встал, приблизил к майору свою красную продутую рожу, прищурил глаза и спросил:
– Что, танк горел?
– Н-никак нет, не горел, т-товари-ищ полковник, – пролепетал обескровленный Пал Сергеич.
– А отчего это от тебя горелым угольем несет? – уточнил вопрос полковник, подозрительно оглядывая майора с ног до головы.
Сбоку к полковнику приблизился замполит и стал что-то нашептывать ему на ухо.
Комполка, по мере получения конфиденциальной информации, сначала с недоумением, а потом и с нескрываемым интересом стал присматриваться к полковому доктору.
– Так, значит, трое их было? – уточнил он, обращаясь непосредственно к майору.
Тот с перепугу сначала ничего не понял, а когда сообразил, что в настоящий момент отрывания башки к едреней бабушке не предвидится, ответил, шмыгнув красным носом и скромно потупившись:
– Так точно, товарищ полковник, трое. Три штуки, товарищ полковник.
Удовлетворенный ответом, комполка повернулся к ротному Котельникову, который сизым голубем топтался у выхода:
– Гони сцепку из двух танков к оврагу. Машину вытянуть и мне доложить. А этого, – он кивнул в сторону потупившегося майора, – назначаю тебе лично в ученики. За пять дней выучишь его так, как никого в жизни не учил. Он, оказывается, у нас молодец, орел! Вишь, ты: три штуки! Молодец!
Комполка покрутил головой и совсем миролюбиво хмыкнул. Запахнув тулуп, он в сопровождении верного замполита, оттеснив плечом Колю Котельникова, который впал в столбняк, вышел на мороз.