Полет в Москву был долгим и нудным. После Шеннона почти все как по команде уснули. Оболенцев одновременно с завистью и ненавистью вслушивался в свистящие, сопящие, рычащие звуки. Ему хотелось точно так же, закрыв глаза, безмятежно уснуть. Но каждый раз, когда он их закрывал, бесконечный калейдоскоп событий минувших дней выстраивался в цепочку, мозг включался в работу, анализировал, сопоставлял, делал выводы, неизменно вырывая его из безмятежного состояния. Оболенцев даже пытался отвлечься, считая идущих слоников. Однако после десятого или пятнадцатого животного обязательно возникал Майер. Когда же ему удавалось усыпить и Майера, чей-то вулканический храп обязательно взрывал установившийся в салоне общий звуковой фон, и Оболенцев, открывая глаза, каждый раз про себя чертыхался.
В Москве ему повезло больше. В Шереметьеве Карпеца встречала служебная «Волга», и тот любезно предложил подвезти его домой.
Бессонная ночь давала себя знать. Поэтому, прежде чем связываться с Ярыгиным, Оболенцев принял дома контрастный душ, лишь потом, завернувшись в махровый халат, стал звонить приятелю.
Ярыгин сразу же снял трубку, будто ждал его звонка.
– Говорите! – требовательно сказал он.
– Сколько сбросишь за добровольное признание? – пошутил Оболенцев.
– Кирилл! – обрадовался Ярыгин. – Что так быстро вернулись, Кирилл Владимирович? – ехидничал он. – Не иначе, вас объявили «персоной нон грата»!
– В гости к тебе собираюсь!
– В гости не получится! Ремонт я затеял.
– Не вовремя! – не сдержавшись, вздохнул Оболенцев.
– Это почему же?
– Скоро поймешь! – хмуро заметил Оболенцев. – Встречай, через час буду! А то вашего автобуса ждать – никакого терпения не хватит.
– Встречу, куда я денусь! Только без оркестра и цветов. Но коньяк будет.
– Жаль, конечно! – уныло проговорил Оболенцев. – А я так надеялся на оркестр и цветы!.. Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок! Еду!..
Подарки другу были уже приготовлены, дорога известна.
Через полчаса Оболенцев стоял на перроне и в огромной толпе ждал посадки на электричку.
«Смог бы я вот так мотаться каждый день в электричке и автобусах? – иногда думал Оболенцев. – Или нашел бы относительно спокойную работу неподалеку от дома, чтобы дорога занимала минут тридцать?»
Но на эти вопросы у Оболенцева не находилось ответов. Ему было трудно представить себя на месте Ярыгина, ибо он вырос в центре Москвы.
«Впрочем, – подумал Оболенцев, – Ярыгин частенько является на работу на мотоцикле. Так что времени на дорогу у него уходит вдвое меньше».
Оболенцев, пожалуй, был единственным пассажиром без солидного багажа – пластиковая сумка с подарками не в счет.
Рюкзаки и объемистые сумки бросались в глаза, куда ни кинь взгляд. Все они были набиты продуктами: разнокалиберные батоны колбас, синюшные куриные ноги, пакеты молока.
«Страна сошла с ума! – размышлял он, глядя на вывозимое из столицы продовольствие. – Не так давно село снабжало горожан продуктами: молоком, сметаной, творогом, яйцами, мясом и птицей… Об овощах и говорить было нечего. А теперь в село все тащат из города. Это уже не смешно. Что за идиотская политика, когда крестьянину выгоднее не производить, а покупать в городе. Крестьянский труд – физически самый тяжелый. И времени занимает много – почти все часы, оставшиеся от работы в колхозе или совхозе, приходится тратить на подсобное хозяйство. А отдача? Столько препон, что выгодней покупать продукты в городе, а по вечерам смотреть телевизор, благо он сейчас есть почти в каждой сельской семье».
Люди вокруг выглядели усталыми, озлобленными и измученными. Оболенцев физически ощущал повисшую в воздухе напряженность. «Грозы еще нет, – думал он, – но уже доносятся издали раскаты грома, предупреждающие ее».
Время от времени вспыхивали перебранки: кто-то кому-то наступил на ногу, кто-то не уступил старушке место, и окружающие набрасывались на виновника, как свора голодных собак.
«Ни одного улыбающегося лица! – печально размышлял Оболенцев. – Довели народ…»
Однако оставалось совсем немного времени до встречи с Ярыгиным, и следовало продумать все способы для того, чтобы уговорить друга пожертвовать своим отпуском, полученным за два, а то и за три года, и заняться делом, которое им не удалось довести до логического конца несколько лет тому назад.
Оболенцев с трудом выбрался из электрички, получая вполне ощутимые тычки в спину от разгневанных «добытчиц» с рюкзаками и необъятными сумками, заполонившими не только салон вагона электропоезда, но и все тамбуры.
«Прет, как оглашенный!», «Сила есть, ума не надо!» – это были самые безобидные реплики.
На перроне Оболенцева никто не встретил. Вместе с ним сошло совсем немного людей. Основная масса ехала дальше. Но и те, кто вышел, были под завязку нагружены продуктами.
«Если за пятьдесят километров от Москвы уже ничего нет в магазинах, то что же творится в глубинке? – задал себе сакраментальный вопрос Оболенцев, на который сам же и ответил: – То же самое – ничего!»
Он подождал, пока схлынет толпа нагруженных, подобно вьючным животным, местных жителей, и вновь огляделся.
Но ни у первого, ни у последнего вагона Ярыгина не было.
Чертыхаясь, Оболенцев направился к автобусной остановке, но стоило ему сойти с перрона, как он сразу заметил стоящего возле мотоцикла Ярыгина.
Тот тоже увидел Оболенцева и энергично замахал ему ярко-красным шлемом. Второй такой же, предназначавшийся для Оболенцева, висел на руле мотоцикла.
Этот крепыш в кожаной куртке, похожий на революционного комиссара, всегда вызывал в Оболенцеве только светлые чувства – от друга шел поток положительной энергии.
Ярыгин, оборачиваясь и поглядывая на мотоцикл, рискнул пойти навстречу Оболенцеву.
Друзья крепко обнялись и троекратно расцеловались.
– Вроде не похудел! – ревниво оглядывая Оболенцева, заметил приятель. – Всю валюту небось на еду потратил?
– На наши суточные там не разгуляешься! – усмехнулся Оболенцев. – Один раз поесть в кафе, даже не в ресторане. Пришлось брать с собой обычный паек командированного плюс кипятильник.
– Где наша не пропадала – садись, прокачу! – Ярыгин кивнул на заднее сиденье мотоцикла.
Оболенцев надел шлем и поудобнее уселся на заднем сиденье.
– Ты почему не встретил меня на платформе? – поинтересовался он, вспомнив о своих мытарствах.
– Попробуй оставь мотоцикл без присмотра! – грустно заметил Ярыгин. – Мигом упрут!
Оболенцев расхохотался.
– И это у лучшего опера? – удивился он.
Ярыгин так рванул с места, что дальнейший разговор стал невозможен. К тому же у мотоцикла не было глушителя и он трещал, как крупнокалиберный пулемет. Да и неровности дороги не располагали к беседе, особенно когда несешься во весь дух.
Оболенцев уже знал манеру езды друга. Тот в свое время занимался гонками и уверенно перескакивал рытвины, лихо брал повороты, почти не снижая скорости, так что Оболенцеву приходилось крепко к нему прижиматься, чтобы ненароком не вылететь из «седла».
Компания «трудных» подростков с сигаретами в зубах замерла как вкопанная, всматриваясь сквозь клубы пыли в быстро удаляющийся мотоцикл.
А Ярыгин уже совершил последний вираж и резко затормозил возле подъезда одной из хрущоб.
Когда смолк треск мотоцикла, Оболенцев почувствовал себя, как солдат после тяжелого боя с превосходящими силами противника. Он с таким блаженством внимал тишине, что Ярыгин не выдержал и рассмеялся.
– Балдеешь? – спросил он, улыбаясь.
– Это наслаждение! – громче обычного проговорил Оболенцев. – Особенно после твоего крупнокалиберного пулемета, почему-то называемого мотоциклом.
– Ты же читал в романах: «Протарахтел мотоцикл…» Точно так же пишут о пулемете! Подожди меня, я сейчас спрячу машину в гараж…
– Гараж купил?
– Гараж соседа, разве я тебе не говорил?
– Нет, Маши дома нет?
– На работе, но придет пораньше, я ее просил.
– Зачем? – поморщился Оболенцев.
– Кормить тебя будет. Я мигом! «Жди меня, и я вернусь, только очень жди».
Действительно, Ярыгин не задержался. Минут пять-семь прошло, не больше, как он присоединился к Оболенцеву.
– Все в порядке! Пошли пить коньяк.
– Здоровье в порядке, спасибо зарядке! Можно и выпить.
– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет! – подхватил Ярыгин.
Они поднялись на второй этаж, где в двухкомнатной «распашонке» жил Иван Ярыгин с молодой женой. Впрочем, и Ярыгина назвать старым было никак нельзя – около сорока.
Оболенцев сразу заметил, что одна из двух смежных комнат квартиры приготовлена для ремонта: мебель из нее была вытащена в гостиную. Оболенцеву очень нравился громадный платяной шкаф красного дерева.
– Ты зачем наследство далеких предков вытащил в гостиную? Никак к ремонту готовишься?
Ярыгин почему-то обиделся:
– Это «наследство далеких предков» – предмет восхищения антикваров. А ты говоришь…
– Ничего я не говорю! Я сам им восхищаюсь!
– Да ну! В следующий раз приглашу подвигать его из этой комнаты обратно, на место.
– Можем это сделать прямо сейчас.
– На что это ты намекаешь? – нахмурился Ярыгин.
– Тонкий намек на толстые обстоятельства! – засмеялся Оболенцев.
– Садись в кресло, – приказал Ярыгин, усаживая друга у журнального столика, на котором томились перевязанная шпагатом коробка с тортом и бутылка обещанного коньяка «Белый аист».
Оболенцев удобно устроился в кресле.
– Что это ты ремонт затеял? – притворно удивился Оболенцев, оглядывая давно требовавшую ремонта комнату. – Вполне еще пару лет можно было пожить.
– Некоторые и под мостом живут, – заметил Ярыгин, – вообще никакого ремонта не требуется. Кому что нравится!.. Не томи, рассказывай, как они там, за бугром, справляются с кризисом перепроизводства?..
Ярыгин хлопотал без устали, накрывая на стол с проворством, которое сделало бы честь любой хозяйке. Он вытащил из холодильника заранее нарезанные закуски, уже разложенные по тарелочкам, и завершал приготовления к трапезе, тщательно протирая полотенцем бокалы.
– Кризиса перепроизводства я, каюсь, не заметил, – зевнул, услышав газетный штамп, Оболенцев, – но, думаю, Ванюша, не так успешно, как мы…
– Если ты даже кризиса перепроизводства не заметил, – многозначительно протянул Иван, – значит, наверняка ездил по заданию Комитета Глубокого Бурения.
– Если в этой конторе раньше времени узнают об одной моей встрече, – честно предупредил друга Оболенцев, – мне от моего начальства точно не поздоровится.
– Да ну! – протянул насмешливо Ярыгин. – Не знал, что мой друг – тайный «досидент».
– Не проговорись самому себе во сне, – засмеялся Оболенцев. – А то узнаешь и «послесидента».
– Понял, перехожу на прием, – сразу стал серьезным Ярыгин. – Рассказывай! Но для начала давай выпьем за твой приезд!
И он, разлив граммов по тридцать, не дожидаясь, пока друг возьмет в руки свой бокал, выпил залпом.
– Присоединяйся, присоединяйся! – пригласил он товарища. – Не манкируй!
Оболенцев видел, что Ярыгин уже догадался, зачем он приехал к нему. С одной стороны, он понимал, что тому льстило, что он примчался к нему чуть ли не с аэродрома, но с другой…
И Оболенцев решил несколько отодвинуть разговор о деле. Он охотно присоединился к празднеству и выпил так же одним глотком свою порцию коньяка.
– Закусывай, захмелеешь! Толком рассказать дело не сможешь.
Оболенцев, действительно проголодавшийся после дороги, стал активно истреблять снедь.
Ярыгин вновь наполнил бокалы, но на этот раз доза увеличилась вдвое.
– Не гони картину! Торопишься побыстрее выпроводить меня?
– Ты не в гостях, а на трезвую голову слушать тебя нет сил, – уже иронично продолжал он. – Вздрогнули!
Они быстро выпили до дна.
– Ну, теперь давай, старик, выкладывай все по порядку, пока не пришла Маша! – неожиданно предложил Ярыгин. – Не надо ей волноваться.
Оболенцев отодвинул от себя бокал и интригующе начал:
– Ты помнишь Майера?
– Можно ли забыть всесоюзную здравницу? – засмеялся Ярыгин. – Я слышал, он в Воркуте загнулся.
– В Воркуте загнулся, в Нью-Йорке разогнулся! – пошутил Оболенцев.
– Иди ты! Неужто бежал?
– Он уже в том возрасте, когда невозможно сбежать даже от опостылевшей жены, – усмехнулся Оболенцев.
– Выкупили?
– Откупился! Договорились по-человечески: что успел переправить племянникам на Запад, то – его, а что не успел – будь любезен…
– А слух пустили специально для нас?
– И подкрепили сугубо материальным удостоверением о смерти, – уточнил Оболенцев.
Когда Оболенцев закончил свой рассказ, Ярыгин закурил и, пристально посмотрев на друга, резюмировал:
– Слов нет! Одни междометия!
Наступила пауза. Первым нарушил молчание Ярыгин.
– Ну и куда ты меня, к черту, тянешь? – открывая настежь окно, чтобы проветрить накуренное помещение, возмущенно заговорил он. – Тебе, бобылю, ни в жизнь не понять – я же слово дал и теще, и Маше довести эту халупу до прямо противоположной кондиции… за этот вот разнесчастный отпуск. Отпуск у меня, Кирилл, отпуск!..
Оболенцев насупился. Он до сих пор тяжело переживал развод с женой, тосковал и не любил бывать дома, среди вещей, оставленных ушедшей к другому женщиной. Со временем он немного успокоился, и сердце не так екало, когда невзначай натыкался на вещи жены. Но в такие минуты настроение все равно портилось и он уходил из дома, бесцельно гуляя по хорошо знакомым местам. Такие прогулки приводили его в форму.
– Слушай, Ярыгин, там торгашей прикрывают парни из твоей конторы. И тебе безразлично не только это, но и то, что они нас тогда как пацанов кинули? – выпалил Оболенцев.
– Это еще бабка надвое сказала, кто кого кинул. Все, что тебе Майер поведал, проверять и проверять надо.
– Интересно, кто и когда даст тебе это проверять? – уже более спокойно продолжил Оболенцев. – Хорошо еще, что у тебя и у меня отпуска совпали. Мы можем втихаря все это провернуть. Если Майер не блефовал, найдем факты, установим людей, отыщем документы. Ты помнишь, когда все в отказ пошли, сколько эпизодов мы тогда прекратили? Сколько дел выделили в отдельные производства? Это же удача!
– Какая удача? Ты, по-моему, с тумбочки свалился, насмотрелся там американских боевиков и возомнил себя суперменом. Неужели для тебя удача, даже если это подтвердится, самому сунуть башку в пасть тигра? Причем не дрессированного, а самого что ни на есть дикого!
– Это, по-моему, не я насмотрелся, а ты в отпуске слишком задержался. Расслабился и дальше своего носа не видишь! – так же спокойно, но более твердо сказал Оболенцев. – Представь себе, что не мы сами это выявим, а сделает кто-то другой. Пусть даже случайно! И что тогда? Можем и с работы с тобой полететь, как сизые голуби. Так что, если хочешь спокойно спать, больше вкалывай и меньше отдыхай.
– Я знаю одно, что спокойно спит тот, кто меньше знает. А насчет работы пургу не гони… Это мы уже проходили…
– Ты, я вижу, совсем плох. Выйдешь из своего отпуска, всунут тебе чужие «висяки», и будешь в них опять колупаться до скончания века и еще неизвестно где, – продолжал дожимать друга Оболенцев, видя, как тот начал поддаваться, – на Крайнем Севере или Дальнем Востоке. А я тебе юг предлагаю – солнце и море.
Ярыгин, закинув руки за голову, отрешенно смотрел на кусок отставшей от стены штукатурки.
Оболенцев резко встал. Подойдя к Ярыгину, он, обняв его за плечи, азартно сказал:
– Вань, ты представь себе, какая, возможно, раскрутка пойдет, если все это правда.
В прихожей послышался щелчок дверного замка, и Ярыгин прямо на глазах помолодел. Просто в мальчишку превратился.
Он молнией метнулся в прихожую, где уже открылась дверь. И не успела она захлопнуться, как Оболенцев услышал звонкие и жадные поцелуи.
Выждав пару минут, он тоже показался в прихожей.
Из объятий Ярыгина высвободилась его жена, Маша. Взглянув на Оболенцева, она зарделась.
– Привет, Машуля! Ты чего это смущаешься? Муж-то, чай, законный, родной!
Маша была столь юна и свежа, что вполне могла сойти за дочку Оболенцева. Ей было двадцать пять. Сколько лет они были уже знакомы, даже дружны, а она так и не научилась говорить ему «ты», все время путалась – то «вы» скажет, то «ты».
– С чего это вы взяли, Кирилл, что я смущаюсь? – еще пуще покраснела Маша.
– Чем это я так провинился, что со мною говорят на «вы»? – спросил Оболенцев, состроив обиженную физиономию.
– А подарки не даришь! – поддел Ярыгин. – Из Америки ничего не привез.
Оболенцев хлопнул себя по лбу.
– Склероз проклятый! Спасибо, друг, что напомнил.
Оболенцев взял импортный пакет, который оставил здесь же, в передней, и торжественно вручил его Маше:
– Это только тебе, Машенька.
Маша, застеснявшись, не решалась взять пакет.
– Ты чего, Маш? Подарки от Кирилла принимать можно, в этом случае я не ревную. Что это там у нас?
Ярыгин выхватил пакет из рук Оболенцева и вытащил голубого слоненка с розовыми ушами.
– Спасибо! – протянула Маша.
– А ты откуда знаешь? Разве я успел тебе сказать?
– О чем ты? – не понял Оболенцев, глядя на смущенную Машу.
– О прибавлении семейства!
– Может, ты возьмешь сумки и отнесешь на кухню? – предложила сразу же переставшая смущаться Маша. – Или вы намерены держать меня в прихожей до второго пришествия?
Ярыгин засуетился, схватил хозяйственные сумки и потащил их на кухню, подмигнув по дороге Оболенцеву.
– Поздравляю вас! – опомнился Оболенцев, ошеломленный новостью. Откровение друга меняло все в его планах, и он сразу решил, что займется курортом в одиночку.
Маша переобулась в домашние туфли и, прижимая к груди слоненка, прошла мимо посторонившегося Оболенцева на кухню.
– Ваня хоть покормил тебя? – перешла она милостиво на «ты». – Выпить вы уже успели, как я чую.
– Ну, мы не такие уж и выпивохи! – заметил Оболенцев. – Не закусывая, не пьем!
– Я мороженые овощи купила, буду вас сейчас кормить солянкой, – донесся из кухни звонкий голос Маши.
– Замечательно! – одобрил Оболенцев. – Очень мне твоя солянка нравится.
Ему очень нравилась и Маша, но об этом он боялся и думать. Жена друга – табу!
Ярыгин, положив сумки прямо на пол, уже распатронил пакет с подарками Оболенцева.
– Нет, ты только посмотри, сколько тебе Кирилл подарков накупил! – ахал он. – Джинсы, кофточка, какая-то маечка…
– Маечка – тебе! – уточнил Оболенцев.
– Ура! – завопил Ярыгин. – И мне перепало!
Он развернул майку, на которой большими красными буквами было написано по-английски: «Я вас люблю!»
– Я вас люблю! – прочел Ярыгин. – Это даже я понимаю! Молодец! Мне теперь будет что надеть на курорте.
– На каком курорте? – строго спросила Маша. – О чем это вы здесь без меня договаривались?
– Да ни о чем мы, Маша, и не договаривались, – начал юлить Ярыгин, – так вот, о чем это я… ах да, Маша, пытался я тут Кириллу рассказать про вчерашний вечер, но так и не вспомнил… совсем память отшибло…
– Что у вас на сей раз? – спросил Оболенцев, с улыбкой глядя на притворство друга.
– И смех и грех, Кирилл! – ответила Маша, разгружая хозяйственные сумки. – Такой ор перед домом устроил: «Кругом ворье! Брежнев – маразматик!» И так далее…
– И только-то? Странно! – удивился Оболенцев.
– Куда ты хочешь его взять? – неожиданно серьезно спросила Маша. – Скажи мне честно, Кирилл!
Оболенцев взглянул на ее сразу ставшее усталым лицо и признался:
– Хочу попросить его недельку поработать вместе со мной в одном не очень трудном дельце!
Маша сразу почему-то успокоилась.
– Если с тобой, то я спокойна! С ним ничего не случится. Он такой безрассудный.
Она уже поставила на плиту большую сковороду, налила в нее подсолнечного масла и стала вскрывать пакеты с морожеными овощами.
– Через десять минут за стол! – скомандовала. – А пока можете пить свой противный коньяк.
– Он совсем не противный, – возразил муж, дергая за рукав Оболенцева и приглашая его продолжить, раз разрешение получено. – Жаль, что тебе сейчас нельзя.
– Ей нельзя тяжелые хозяйственные сумки таскать, – заметил Оболенцев.
– А я и не таскаю, – улыбнулась Маша. – Овощи легкие, пакеты только объемные. Десять пакетов – это всего лишь пять килограммов.
– А два раза по пять – это уже десять! – укоризненно подсчитал Оболенцев.
– Это же в двух руках, – игриво уточнила Маша.
– Наши женщины – самое большое наше достояние, – заключил Ярыгин, усаживая Оболенцева обратно к журнальному столику допить бутылку. – У тебя просто дар какой-то. Теперь-то я понимаю, как ты кандидатскую защитил, – сказал он, наливая в бокалы коньяк, – ты кого хочешь уболтаешь…
– Давай я один займусь этим делом. Я не знал, что у Маши будет ребенок.
– Между прочим, у меня тоже, – с деланой обидой в голосе заметил Ярыгин.
– Тебе с твоим железным здоровьем родить – раз плюнуть! А Маша – хрупкая. Ее беречь надо!
– Она сама определила свою судьбу, когда за сыщика замуж выходила. Я ее честно предупредил.
– Любящую женщину предупреждать об опасностях бесполезно. Только разжигает костер любви.
– Красиво как ты стал говорить, стоило побывать на гнилом Западе, – усмехнулся Ярыгин.
Маша решительно прервала их беседу и позвала ужинать. Словно сговорившись, мужчины прекратили всякие дебаты и молча поглощали пищу.
Маше это молчание надоело, и она стала рассказывать о своей работе в поликлинике, где уже целый год работала участковым терапевтом.
– Вы никогда не задумывались, почему люди дают взятки? – спросила она неожиданно.
Мужчины, вполуха слушавшие ее до этого, встрепенулись.
– Неужто тебе предложили? – удивился муж.
– Причем, как ты понимаешь, без малейшего намека с моей стороны! – твердо заявила Маша.
– Какую сумму? – спросил Оболенцев.
– Ты имеешь в виду деньги? – растерялась Маша. – Нет, это была коробка хороших конфет.
– С точки зрения закона это – не взятка! – пояснил Оболенцев. – Взятка – это использование должностным лицом служебного положения в корыстных целях. А ты, насколько мне известно, лицо не должностное.
– Хватит, хватит! – запротестовала Маша. – Я не взяла ту коробку конфет.
– Молодец! – похвалил ее Ярыгин. – Стойкий товарищ.
Оболенцев с нежностью посмотрел на жену друга, которая поражала его отсутствием в ней меркантильности, наивностью, верой в добро.
«Вот такую тебе надо было искать, – грустно подумал он, – а ты погнался за красотой, длинными ногами, стройной фигурой».
Маша устало зевнула, и Оболенцев воспользовался случаем, чтобы договориться с Ярыгиным о дальнейших шагах по распутыванию сложного дела.
– Может, мы отпустим хозяйку отдохнуть?
– Конечно, Машенька! – обрадовался Ярыгин. – Иди-ка ты баиньки. Тебе надо выспаться, завтра у тебя утренняя смена, рано вставать, а ребенку нужна здоровая мама, с крепкими нервами.
Маша была рада возможности отдохнуть, к вечеру она чувствовала себя сильно уставшей.
Она попрощалась с Оболенцевым и удалилась в спальню, где только кровать и осталась – вся мебель была вынесена в гостиную.
Мужчины, оставшись одни, молчали.
Оболенцев смотрел в окно на черное, без единого просвета небо, прислушиваясь, как дождь ритмично барабанит по карнизу.
А Ярыгин, прикрыв на всякий случай дверь, рассматривал кухню, словно прикидывал, во сколько ему обойдется ремонт. Особенно его заинтересовал опасно нависший над газовой плитой кусок штукатурки.
Внезапно Ярыгин очнулся и засуетился. Он достал фаянсовые кружки, поставил их на клеенку канареечного цвета с разноцветными кружочками. Затем извлек большой кофейник и заварил крепчайший кофе.
– Куда тебе ехать в такой ливень. Оставайся у нас. Обговорим все как следует.
Веки у Оболенцева смыкались. Бессонная ночь брала свое. Но ему очень хотелось довести разговор до конца.
– А кто-то здесь сказал что-то против? – подражая одесскому акценту, проговорил Оболенцев. – Я могу и в кресле спать, особливо после такого коньяка. А если еще и кофе угостят с остатками этого божественного напитка, то будет совсем хорошо.
Заваренный кофе Ярыгин разлил по чашкам.
Оболенцев, не любивший очень горячий кофе, стал дуть на него, а приятель, воспользовавшись его молчанием, опять усомнился в предстоящем деле.
– Действительно у тебя ценный дар! – удивленно повторил он. – Любого уговоришь. Вот только информатор у тебя на сей раз уж больно ненадежный… Прокольчик может получиться.
Ярыгин весело посмотрел на Оболенцева. Тот неуверенно пожал плечами, мол, поживем – увидим.
– Нет, скажи, – не отставал он от друга, – как ты в конторе объяснишь: бывший делец, к тому же откинувший копыта в совдеповской тюрьме, передает из-за рубежа ценную информацию… Да тебя…
И Ярыгин многозначительно провел ребром ладони по горлу.
– Ну, ладно, хватит куражиться, – перебил его Оболенцев. – С информатором ты прав. Мне, может, ничего в конторе и объяснять не придется, Майеру нет смысла клепать на других… А потом, если все подтвердится, мы найдем процессуальные основания для возобновления следствия.
– Они же его обобрали как липку. Унизили! Желание отомстить – достаточно сильный стимул.
– Ему нет смысла врать! – вновь повторил Оболенцев. – Он рискует куда больше, чем мы. Пока что мы себе только прогулку на юг устраиваем, а он уже является носителем очень горячей информации…
Кофе подостыл, и Оболенцев стал жадно пить, предварительно плеснув в чашку немного коньяка.
– Кстати, дорогой мой друг Ваня! – шутливо добавил он. – В отпуске надо иногда посещать курорты… К тому же у тебя билет, если мне не изменяет память, бесплатный…
– Билет-то бесплатный, – ворчливо заметил Ярыгин, – а суточные кто оплатит? Майер?
– Ну, о суточных не беспокойся, это я беру на себя! – пообещал Оболенцев.
– То-то у меня вчера левый глаз чесался! – неожиданно озорно воскликнул Ярыгин. – Не-ет! Помнит Бог о младенцах, пьяницах и операх.
Он подошел к ящику для овощей, сколоченному под окном кухни.
– Если об операх, то лишь с божественной музыкой, – пошутил Оболенцев.
– А душа поет всегда божественное, – пропел Ярыгин, копаясь в ящике.
Через пару минут он извлек оттуда завернутый в тряпку продолговатый предмет, в котором опытный взгляд Оболенцева сразу же распознал пистолет.
И это был действительно – Стечкина.
Ярыгин был очень доволен произведенным впечатлением. Подбросив на ладони оружие, он направил его в сторону окна и, как бы целясь, стал потихоньку поднимать вверх.
– Ладно! Давай спать, – устало обратился к другу Оболенцев. – Завтра в путь-дорогу.
Ночи были еще холодными, поэтому Ярыгин принес приятелю теплый голландский плед и односпальный матрац на раскладушку. Знал его пристрастие спать с раскрытым окном.
– Утепляйся, пока мы не на всесоюзном курорте!
Заснули они, едва головы коснулись подушек.