Марша Хэмилтон спала в своей постели. Теплое утреннее солнце желтыми брызгами ложилось на ее обнаженные плечи, на покрывало, на пол из наборной серой керамики. Тем временем в ванной комнате Джек Хэмилтон усердно брился, невзирая на гудящую боль в покалеченной руке. Зеркало, покрытое паром и каплями воды, отражало пенную пародию на его привычное лицо.
К утру дом стих и пришел в себя. Большая часть саранчи, явившейся прошлым вечером, куда-то расползлась; лишь изредка сухой стрекот напоминал о том, что сколько-то насекомых еще осталось в стенах. Все выглядело нормальным. Мимо дома прогрохотал молочный фургон. Марша сонно вздохнула и пошевелилась, не просыпаясь, выпростав одну руку из-под одеяла. На заднем крыльце Дурачок Нинни как раз собирался войти в дом.
Очень осторожно, контролируя каждое свое движение, Хэмилтон закончил бриться, ополоснул бритву, обработал тальком скулы и шею и потянулся за чистой белой рубашкой. Лежа без сна этой ночью, он постановил для себя, что начнет именно в этот момент – сразу после бритья, чистый, причесанный, одетый, абсолютно бодрствующий.
Неловко опустившись на одно колено, он сложил ладони вместе, закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал.
– Дорогой Господь, – сказал он невеселым полушепотом, – мне стыдно за то, что я сделал с бедной мисс Рейсс. Если Ты не против, то можно Ты простишь меня?
Он оставался коленопреклоненным еще примерно с минуту, прикидывая, достаточно ли этого. И дошло ли послание по адресу. Но мало-помалу уколы злости вытеснили его робкое раскаяние. Это было так неестественно, взрослому человеку преклонить колено! Это было недостойной, унизительной позой для взрослого… И он к ней совершенно не привык. От досады он добавил к своей молитве заключительную часть.
– Скажем честно – она это заслужила. – Его хриплый шепот поплыл по тихому дому. Марша снова вздохнула и свернулась калачиком. Скоро она уже проснется. Во дворе Дурачок Нинни озадаченно скребся в дверь и удивлялся, отчего она никак не открывается.
– Вдумайся в то, что она сказала, – продолжал Хэмилтон, тщательно подбирая слова. – Именно такие взгляды, как у нее, привели в итоге к лагерям смерти. Человек она негибкий, с компульсивным типом личности. А от фелинофобии[2] один шаг до антисемитизма.
Ответа не было. Да и какого ответа он ждал? Конкретно – какого? Он и сам был не уверен. Ну хоть чего-то. Какого-то знака.
Может быть, просто не дошло. В последний раз, когда он хоть как-то соприкасался с религией вообще, ему было семь лет, и это был полузабытый класс воскресной школы. Предыдущим вечером он постарался тщательно изучить вопрос, прочел все, что нашлось в доме, но не нашел ничего конкретного. Лишь понял, что по вопросу существует обширная литература. Точные формулировки, протокол… Похоже, что это обещало быть потруднее, чем спор с полковником Эдвардсом.
И все же в чем-то сходным.
Он все еще пребывал в коленопреклоненной позе, когда за его спиной раздался звук. Быстро обернувшись, он заметил чей-то силуэт, осторожно пробирающийся через гостиную. Человек в свитере и брюках; молодой негр.
– Это вы и есть мой знак свыше? – саркастически спросил Хэмилтон.
На лице чернокожего читалась крайняя усталость.
– Вы помните, кто я. Я экскурсовод, привел вашу группу на площадку. Я обдумывал произошедшее пятнадцать часов без перерыва.
– Вы ни в чем не виноваты, – сказал Хэмилтон. – Вы упали вниз, точно так же, как и все мы. – Поднявшись на затекших ногах, он вышел из ванной комнаты в зал. – Вы завтракали?
– Я не голоден. – Негр пристально посмотрел на него. – Что вы там делали? Неужели молились?
– Да, в самом деле, – признался Хэмилтон.
– Это естественно для вас?
– Нет. – Он поколебался, но закончил: – Я не молился с восьми лет.
Чернокожий задумался.
– Меня зовут Билл Лоус. – Они обменялись рукопожатиями. – Вы поняли, в чем дело, очевидно. Когда до вас дошло?
– Где-то между вчерашним вечером и сегодняшним утром.
– Случилось что-то необычное?
Хэмилтон рассказал про пчелу и дождь из саранчи.
– Причинно-следственную связь заметить было несложно. Я солгал – и был наказан. А перед этим я сквернословил – и тоже был наказан. Причина – и следствие.
– Зря тратите время в молитве, – коротко сказал Лоус. – Я пробовал. Толку ноль.
– А вы о чем молились?
Лоус с ироничной усмешкой ткнул в свою черную кожу чуть выше воротничка.
– Догадайтесь с одного раза. Но все слишком непросто… всегда так было и всегда будет.
– Я слышу сильную обиду в ваших словах, – осторожно ответил Хэмилтон.
– Ну это было серьезным шоком. – Лоус прошелся по комнате. – Простите, что я так к вам вломился. Но дверь была не заперта, и я рассудил, что вы уже встали. Вы ведь занимаетесь исследованиями в области электроники?
– Да, это так.
Ухмыльнувшись, Лоус сказал:
– Тогда здравствуй, брат. Я выпускник физического факультета. Это мне и помогло стать экскурсоводом. Нынче трудно устроиться по специальности: большая конкуренция. – Он добавил: – Точней, так они говорят.
– А как ты догадался?
– Обо всем этом? – Лоус пожал плечами. – Да действительно нетрудно было. – Из кармана он извлек клочок ткани, развернул его и достал небольшой осколок металла. – Давным-давно моя сестра заставила меня носить это постоянно. Сейчас это уже стало привычкой. – Он бросил Хэмилтону амулет. На том были выгравированы уже порядком стершиеся за годы благочестивые слова о вере и надежде.
– Давай, – сказал Лоус. – Используй его.
– Использовать его? – Хэмилтон откровенно не понял. – Честно говоря, мне все это совсем непривычно.
– Твоя рука. – Лоус нетерпеливым жестом показал на нее. – Амулет сейчас работает. Приложи его к своей ране. Лучше сначала сними бинт: при непосредственном физическом контакте получается лучше. Соприкосновение, понимаешь? Я именно так залечил все свои переломы и ссадины.
Скептически и очень осторожно Хэмилтон отмотал край бинта. В утреннем свете свежая, влажная рана заалела кровью. Секунду помедлив, он приложил к ней холодный кусочек металла.
– Ну вот, пошло, – сказал Лоус.
Безобразная рваная рана начала исчезать. На глазах Хэмилтона кроваво-мясной цвет сменился бледно-розовым. Оранжевое сияние поползло по ране, порез съежился, высох и затянулся. Остался лишь белесый шрам, узкий и почти незаметный. Пульсирующая боль исчезла.
– Вот так, – сказал Лоус, протягивая руку за амулетом.
– А раньше он работал?
– Нет, никогда. Пустая болтовня. – Лоус убрал амулет в карман. – Надо будет попробовать оставить на ночь в воде несколько волос. К утру будут черви, само собой. Хочешь знать, как лечить диабет? Половину растертой жабы смешать с молоком девственницы, носить на шее в старой фланелевой тряпочке, которую сперва намочить водой из пруда.
– Так ты думаешь, что вся эта чушь…
– Да, будет работать. Все так, как у крестьян в поверьях. До сих пор они ошибались. Но теперь ошибаемся мы.
В дверях спальни появилась Марша в халате, волосы падали на ее лицо, глаза еще щурились от сна.
– О, – сказала она, узнав Лоуса. – Это вы. Привет, как дела?
– Спасибо, порядок, – ответил Лоус автоматически.
Протирая глаза, Марша обернулась к мужу:
– Как спалось?
– Я спал. – Но что-то в ее голосе, какая-то непривычная резкая торопливость, заставило его переспросить: – А что?
– Снилось что-нибудь?
Хэмилтон попытался припомнить. Он ворочался с боку на бок, метался во сне, ему чудились какие-то смутные фантасмагории. Но точно сказать не получалось.
– Нет, – признал он.
Странное выражение появилось на усталом лице Лоуса.
– А вам что снилось, миссис Хэмилтон? Что это был за сон?
– Да что-то вообще безумное. Строго говоря, это был даже не сон. Я имею в виду, ничего не происходило. Просто – было.
– Некое место?
– Да, место. И мы.
– Все мы? – напряженно спросил Лоус. – Все восемь?
– Да, – кивнула она убежденно. – Мы лежали там, где упали. Там внизу, на Беватроне. Все мы просто лежали ничком. Без сознания. И ничего не происходило. Время застыло. Ничего не менялось.
– А в углу там, – уточнил Лоус, – не было ли какого-то движения? Может быть, медики, санитары?
– Да, – повторила Марша. – Но они не двигались. Просто стояли на чем-то вроде лестницы. Застывшие.
– Они двигаются, – сказал Лоус. – Мне тоже это снилось. И сначала я тоже думал, что они не движутся, но нет. Движутся. Только очень медленно.
Повисло тяжелое молчание.
Напряженно ища объяснение, Хэмилтон медленно проговорил:
– Ну, судя по вашим словам… – Он пожал плечами. – Это травматические воспоминания. Момент шока. Он врезался в наши мозги, и мы никогда от него не избавимся.
– Но, – напряженно сказала Марша, – оно все еще продолжается. Мы все еще там.
– Там? Так и лежим на Беватроне?
Она кивнула с тревогой:
– Я это чувствую. Я в это верю.
Почувствовав крайнюю тревогу в ее голосе, Хэмилтон сменил тему.
– Сюрприз, – сказал он жене, демонстрируя свою свежевылеченную руку. – Билл просто зашел и сотворил чудо.
– Нет, не я, – категорически отказался Лоус, блеснув темными глазами. – В гробу бы я видал творить чудеса.
– Ведь это твой амулет сработал. – Хэмилтон удивленно потер свою руку.
Лоус еще раз взглянул на свой металлический амулет удачи.
– А может, мы просто погрузились в самую что ни на есть реальную реальность. Может быть, оно всегда было тут, в глубине?
Марша медленно двинулась в их сторону.
– Мы ведь все мертвы, правда? – спросила она хрипло.
– Похоже, что все же нет, – ответил Хэмилтон. – Мы все еще в Белмонте, штат Калифорния. Вот только это другой Белмонт. Кое-что изменилось там и тут. Что-то добавилось. И кто-то рыщет вокруг.
– Что же теперь? – спросил Лоус.
– Не спрашивай у меня, – сказал Хэмилтон. – Это не я забросил нас сюда. Очевидно, инцидент на Беватроне привел к этому. Чем бы это ни было.
– А я вам скажу, что будет дальше, – спокойно сообщила Марша.
– Что же?
– Я пойду и найду себе работу.
Хэмилтон поднял бровь.
– Какого рода работу?
– Любого. Машинисткой, продавщицей, телефонисткой. Чтобы нам не умереть с голода… ты помнишь?
– Я помню, – сказал Хэмилтон. – Но ты останешься дома и протрешь пыль с камина, поиском работы займусь я. – Он указал на свой свежевыбритый подбородок и чистую рубашку. – Я уже сделал пару шагов в этом направлении.
– Но, – взмолилась Марша, – ты ведь потерял работу из-за меня!
– А может, нам и не придется больше никогда работать, – задумчиво-иронически произнес Лоус. – А может, нам всего и нужно раскрыть рты и ждать, когда с неба спустится манна.
– Думаю, ты уже пробовал, – сказал Хэмилтон.
– Ну да, я пробовал. И не получилось. Но у некоторых получается. Нам вообще надо бы заняться и вычислить механику всего происходящего. У этого мира – или что уж это такое – есть свои законы. Да, совсем не те, к которым мы привыкли. Кое-что мы уже знаем. Амулеты работают. Это значит, что работает теперь вся система благословений. – Лоус задумался. – И возможно, проклятий.
– И спасения, – пробормотала Марша. Ее карие глаза расширились. – Господи Боже. Как вы думаете, Небеса реально существуют?
– Наверняка, – согласился Хэмилтон. Он зашел в спальню и мгновение спустя показался оттуда, завязывая галстук. – Но все это потом. Прямо сейчас я поехал в город. У нас на счету ровно пятьдесят долларов, и мне не хотелось бы помереть от голода, пытаясь запустить эту систему молитв.
Хэмилтон забрал свой «Форд Бизнес-купе» с парковки ракетного завода. Машина все еще стояла на месте с надписью «Забронировано для Джона В. Хэмилтона».
Он покинул Белмонт по Эль Камино Реал и полчаса спустя уже въезжал с юга в Сан-Франциско. Когда он запарковался на отсыпанной гравием площадке рядом с «кадиллаками» и «крайслерами» сотрудников EDA, Агентства по развитию электроники, часы над местным отделением Банка Америки показывали полдвенадцатого.
Здания Агентства располагались справа от него – белые бетонные кубы на фоне холмов растущего промышленного города. Когда-то давно, когда у него только вышла самая первая работа по продвинутой электронике, EDA попыталось переманить его из «Калифорния Мэйнтенанс». Корпорацию возглавлял один из лучших статистиков страны, Гай Тиллингфорд; блестящий и необычный человек, он к тому же был близким другом отца Хэмилтона.
Если ему суждено было найти где-то работу – это было именно здесь. И что важнее всего, EDA в настоящий момент не занималось военными разработками. Доктор Тиллингфорд, в прошлом бывший членом группы, создавшей в Принстоне Институт современных исследований (до официального роспуска этой группы), больше интересовался чистой наукой, нежели прикладной. И в результате именно EDA производило самые прорывные компьютеры, величественные электронные мозги, что использовались в промышленности и науке по всему западному миру.
– Да, мистер Хэмилтон, – сказала ему маленькая, но очень толковая секретарша, быстро перелистав его бумаги. – Я доложу доктору о вашем визите… уверена, что он будет рад повидаться с вами.
Хэмилтон напряженно расхаживал по холлу, потирая ладони и вознося краткую молитву. Молитва давалась легко; именно сейчас ее не приходилось выжимать из себя. Пятьдесят долларов в банке не та сумма, что позволила бы семье Хэмилтон продержаться долго… даже в этом мире чудес и дождя из саранчи.
– Джек, мальчик мой! – загремел зычный голос. Доктор Гай Тиллингфорд показался в дверях своего офиса, лучась приветливой улыбкой на постаревшем лице и протягивая руку. – До чего ж я рад тебя видеть! Сколько мы не встречались? Лет десять?
– Вроде того, – признал Хэмилтон. Они обменялись сердечным рукопожатием. – Отлично выглядите, доктор.
В офисе Тиллингфорда стояли в ожидании инженеры и техники, все как один молодые умники с короткими стрижками, при галстуках, гладко выбритые. Не обращая на них внимания, доктор Тиллингфорд провел Хэмилтона через ряд обшитых деревом дверей в свой личный кабинет.
– Тут мы можем спокойно поговорить, – сообщил он, плюхнувшись в огромное кресло, обтянутое черной кожей. – Я завел себе это помещение – что-то вроде личного места для уединения, где можно помедитировать и обрести второе дыхание. – Погрустнев, он добавил: – Похоже, что я уже не выдерживаю эти ежедневные жернова, как раньше. Пару раз в день приходится заползать сюда… чтобы восстановить силы.
– Я ушел из «Калифорния Мэйнтенанс», – сказал Хэмилтон.
– Да? – Тиллингфорд одобрительно кивнул. – Молодец. Дурное место. Слишком много думают об оружии. Они вовсе не ученые – они наемники правительства.
– Я не подавал заявления об уходе. Меня выгнали. – В нескольких словах Хэмилтон обрисовал ситуацию.
Какое-то время Тиллингфорд молчал. Потом он задумчиво поковырялся в зубах, озабоченно сведя брови домиком.
– Я помню Маршу. Милая девочка. Она мне всегда нравилась. Да, нынче всей этой безопасности стало слишком много. Но здесь об этом можно не волноваться. На текущий момент у нас нет контрактов с правительством. Башня из слоновой кости. – Он сухо хмыкнул. – Последний бастион чистого знания.
– Как думаете, я вам пригожусь? – спросил Хэмилтон, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало бесстрастно.
– Да почему бы и нет? – Как бы от нечего делать, Тиллингфорд достал небольшое молитвенное колесо и начал его раскручивать. – Я знаком с твоими работами… Конечно, лучше было б заполучить тебя раньше, честно уж говоря.
Заинтересованный, загипнотизированный, Хэмилтон уставился на молитвенное колесо Тиллингфорда. Он не верил своим глазам.
– Нет, ну есть, конечно, рутинные вопросы, – отметил Тиллингфорд, продолжая крутить колесо. – Да, рутина… но тебе не придется заполнять никакие письменные формы, я у тебя так спрошу. Ты ведь не пьешь, верно?
– Э-э-э, что? – беспомощно переспросил Хэмилтон.
– Понимаешь, в этом деле с Маршей все же есть определенная проблема. Конечно, нам нет дела до вопросов безопасности… но кое о чем у тебя мне все же придется спросить. Джек, ответь мне честно. – Тиллингфорд достал из кармана томик в черной обложке с золотым тиснением на нем – «Речения Второго Баба» – и протянул его Хэмилтону. – В колледже, когда вы участвовали в радикальных группах, вы ведь не занимались… скажем так, «свободной любовью»?
Хэмилтон был не в силах ответить. Обескураженный и притихший, он стоял, держа томик «Речений», еще теплый, только что из внутреннего кармана Тиллингфорда. Пара молодых умников EDA тихонько вошла в комнату; они остановились у дверей, уважительно наблюдая. В своих длинных лабораторных халатах они выглядели удивительно торжественно и покорно. Коротко стриженные головы их напоминали выбритые черепа молодых монахов… Странное дело, он никогда раньше не замечал, насколько эта популярная стрижка похожа на древние религиозные практики монашеских орденов. Эти двое ведь были типичными физиками-вундеркиндами, куда же девалась их обычная живость, дерзость?
– Ну и раз уж мы начали этот разговор, – сказал доктор Тиллингфорд, – пожалуй, стоит спросить вот еще о чем. Джек, мальчик мой, положи руку на «Речения» и ответь мне честно. Нашел ли ты Единственные Истинные Врата к святому спасению?
Все в комнате теперь смотрели на него. Он закашлялся, отчаянно зарделся, беспомощно попытался найти какой-то ответ.
– Доктор, – умудрился он произнести наконец, – думаю, что я зайду сюда как-нибудь в другой раз.
С озабоченным видом Тиллингфорд снял очки и внимательно взглянул на собеседника.
– Джек, ты плохо себя чувствуешь?
– Я очень сильно нервничаю. Потеря работы… – Тут же Хэмилтон добавил: – И другие проблемы. Мы с Маршей буквально вчера попали в страшную аварию. Новый отражатель не сработал, и нас окатило жестким излучением – там, на Беватроне.
– О да, – согласился Тиллингфорд. – Я слышал об этом. К счастью, никто не погиб.
– Эти восемь человек, – взял слово один из молодых аскетов-инженеров, – не иначе были ведомы Пророком. Они упали с очень большой высоты.
– Доктор, – хрипло сказал Хэмилтон, – не могли бы вы порекомендовать мне хорошего психиатра?
Лицо пожилого ученого буквально застыло; он явно не верил своим ушам.
– Кого? Мальчик мой, у тебя плохо с головой?
– Да, – ответил Хэмилтон. – Судя по всему.
– Так, мы обсудим это позже, – коротко сказал Тиллингфорд перехваченным голосом. Нетерпеливым жестом он отослал прочь двух своих инженеров. – Спускайтесь в мечеть, – велел он, – и медитируйте, пока я вас не вызову.
Те повиновались, одарив на прощание Хэмилтона внимательными задумчивыми взглядами.
– Ты можешь довериться мне, – тяжело сказал Тиллингфорд. – Я твой друг. Я знал твоего отца, Джек, и он был великим физиком. Таких больше не делают. Я всегда возлагал на тебя большие надежды. Что сказать, я был разочарован, когда ты стал работать в «Калифорния Мэйнтенанс». Но, конечно, всем нам надо склониться пред Волей Космоса.
– А могу ли я задать несколько вопросов? – Холодный пот стекал по шее Хэмилтона, прямо на его крахмальный белый воротничок. – Это ведь все еще научная организация, не так ли? Или?..
– Все еще? – Тиллингфорд был явно озадачен. Он вынул из безвольных пальцев Хэмилтона свою книгу. – Не понимаю, к чему ты клонишь, мальчик мой. Говори конкретно.
– Давайте скажем так. Я был оторван от жизни. Глубоко погрузившись в свою работу, я потерял контакт, связь с тем, что делают остальные в моей профессии. И, – закончил он отчаянно, – я совершенно не представляю себе, что происходит и в других областях. Может быть… вы могли бы кратко ознакомить меня со всеобщей картиной?
– Да, общая картина, – повторил Тиллингфорд, кивая с пониманием. – Что ж, обычное дело, потерять с миром связь – таковы издержки избыточной специализации. Честно говоря, я и сам не слишком многое могу тебе рассказать. Наша работа в EDA расписана довольно жестко, можно даже сказать, «предписана». У себя в «КалМэйн» ты разрабатывал оружие для использования против неверных – это просто и понятно. Абсолютно прикладная наука, ведь так?
– Именно так, – согласился Хэмилтон.
– А здесь мы работаем над вечной и базовой проблемой – проблемой коммуникаций. Наша работа – и поверь, это непростая работа – обеспечить фундаментальную электронную структуру связи. У нас есть электронщики – вроде тебя. У нас есть консультанты по семантике – лучшие в стране. У нас отличные исследователи-психологи. И все вместе мы составляем команду, работающую над основной проблемой существования человека – поддержанием надежно работающего канала связи между Землей и Небесами.
Доктор Тиллингфорд продолжал:
– Хотя ты, без сомнения, уже знаком с этим, я все же повторю еще раз. Прежде, когда коммуникация не была еще подвергнута строгому научному анализу, существовало множество систем, основанных на случайности. Жертвенные костры – попытки привлечь внимание Бога, раздражая Его обоняние и вкус. Очень грубый, совершенно ненаучный метод. Громкая молитва, распевание гимнов – необразованные классы до сих пор практикуют это. Ладно, пусть поют свои гимны и декламируют свои молитвы. – Он нажал какую-то кнопку, и одна из стен комнаты стала прозрачной. Хэмилтон увидел современную исследовательскую лабораторию, раскинувшуюся кольцом вокруг офиса Тиллингфорда: слой за слоем – люди и оборудование, самая лучшая техника и самые лучшие инженеры.
– Норберт Винер, – сказал Тиллингфорд. – Ты должен помнить его работы по кибернетике. И, что еще важнее, работа Энрико Дестини в области теофонии.
– Что это?
Тиллингфорд недоуменно поднял бровь.
– Но ты же специалист, мальчик мой. Коммуникация между человеком и Богом, конечно. Используя работу Винера, а также неоценимый материал Шэннона и Уивера, Дестини сумел построить первую реально действующую систему связи между Землей и Небесами в 1946 году. Конечно, в его распоряжении было все оборудование, оставшееся от Войны с Ордами Язычников, этими проклятыми поклонниками Вотана, восхваляющими священные дубы гуннами.
– Вы имеете в виду нацистов?
– Да, я слышал этот термин. Жаргон социологов, верно? И еще этот Отрицатель Пророка, этот Анти-Баб. Говорят, он жив до сих пор, где-то в Аргентине. Нашел эликсир вечной молодости или что-то в этом роде. Он заключил пакт с дьяволом еще в 39-м, ну ты помнишь. Или это было до тебя еще? Но ты все равно должен об этом знать – это история.
– Я знаю, – сказал Хэмилтон глухо.
– И все же были еще такие люди, что не видели огненной надписи на стене. Иногда мне кажется, что Верных стоит приструнить. Несколько водородных бомб туда и сюда да мощный поток атеизма, который просто не удастся остановить…
– Другие профессии, – напомнил Хэмилтон. – Как у них дела? Физика. Что насчет физиков?
– Физика как наука закончилась, – проинформировал его Тиллингфорд. – О материальном мире известно практически все – да и было известно столетия назад. Физика стала теоретической частью инженерной науки.
– А инженеры?
В ответ Тиллингфорд подтолкнул к нему свежий, ноябрьский номер «Журнала прикладных наук».
– Основная статья даст тебе отличное представление, я думаю. Этот Хиршбейн очень талантлив.
Статья называлась «Теоретические аспекты проблемы сооружения резервуаров». Ниже шел подзаголовок: «О необходимости поддержания постоянного источника чистой и неразбавленной благодати для всех крупных населенных пунктов».
– Благодати? – выдавил из себя Хэмилтон.
– Инженеры, – объяснил ему Тиллингфорд, – заняты в основном прокладкой линий снабжения благодатью для каждого бабиистского сообщества в мире. В каком-то смысле это перекликается с нашей задачей – держать открытыми линии коммуникации.
– И это все, чем они заняты?
– Ну, – признал Тиллингфорд, – существует еще постоянная необходимость строить мечети, храмы, алтари. Господь – суровый заказчик, ты же понимаешь; Его требования всегда крайне точны. Честно сказать – не для передачи, – я этим парням не завидую. Одна ошибка – и, – он щелкнул пальцами, – пуфф!
– Пуфф?
– Молния.
– О, – сказал Хэмилтон. – Действительно.
– Так что в инженеры идет довольно мало толковых ребят. Уровень смертности высоковат. – Тиллингфорд вгляделся в него с отеческой заботой. – Мальчик мой, теперь-то ты видишь, что ты действительно работаешь в отличной профессии?
– Я никогда в этом не сомневался, – хрипло сказал Хэмилтон. – Было просто интересно узнать, как дела у других.
– Я вполне доволен твоим моральным статусом, – сказал ему Тиллингфорд. – Я знаю, что ты из доброй, чистой, богобоязненной семьи. Твой отец был воплощенной честностью и скромностью. Я, кстати, до сих получаю от него весточки изредка.
– Весточки? – дрожащим голосом переспросил Хэмилтон.
– У него все совсем неплохо. Он, само собой, скучает по тебе. – Тиллингфорд указал на интерком у себя на столе. – Если только захочешь.
– Нет, – сказал Хэмилтон, непроизвольно отшатнувшись. – Мне все еще очень не по себе после того несчастного случая. Сейчас мне это не по силам.
– Как пожелаешь. – Тиллингфорд по-дружески хлопнул по плечу молодого человека. – Хочешь взглянуть на наши лаборатории? Позволь похвастаться: у нас есть на редкость хорошее оборудование. – Понизив голос до шепота, он признался: – Немало помолиться пришлось, впрочем. Те ребята с твоей прошлой работы, «КалМэйн», они тоже много шума подняли.
– Но оборудование досталось вам.
– О да. Ну, в конце концов, это же мы прокладываем линии связи. – Ухмыльнувшись и хитро подмигнув, Тиллингфорд повел его за собой к выходу. – Сейчас я сдам тебя нашему директору по кадрам… он оформит официальный прием на работу.
Директор по кадрам оказался веселым жизнелюбивым человеком; он радостно улыбнулся Хэмилтону, когда тот добрел до его кабинета для оформления бумаг.
– Мы с радостью примем ваше заявление о приеме на работу, мистер Хэмилтон. EDA очень нужны люди с вашим опытом. А уж если доктор знает вас лично…
– Проведи его без задержек, – дал поручение Тиллингфорд. – Отбрось всю бюрократию и переходи прямо к профессиональному тестированию.
– Хорошо, – согласился директор, вынимая собственную копию «Речений Второго Баба». Он положил книгу на стол, закрыл глаза, повел пальцем по страницам и открыл наугад. Тиллингфорд пристально всматривался через его плечо; о чем-то шепотом совещаясь, они вместе изучили найденный отрывок.
– Отлично, – сказал наконец Тиллингфорд удовлетворенно. – Добро получено.
– Безусловно, так и есть, – согласился директор по кадрам. Хэмилтону же он сказал: – Вам может быть интересно: это одно из самых чистых согласий, что я видел в этом году. – Быстро и деловито он прочитал: – Видение 1931: глава 6, стих 14, строка 1. «Да, Истинная Вера плавит храбрость в неверующем; ибо ему ведома мера гнева Господня; он знает, какою мерой наполняется глиняный сосуд». – Он с треском захлопнул том и вновь положил его на свой стол. Оба мужчины дружески улыбались Хэмилтону, излучая доброжелательность и профессиональное удовлетворение.
Полностью ошарашенный, не знающий, что и думать, Хэмилтон уцепился за ту тонкую, но крепкую нить, что и привела его сюда.
– Могу ли я спросить о зарплате? Или это тоже чересчур… – Он попытался обернуть вопрос в шутку. – Или это тоже слишком грубый и материальный вопрос?
На лицах его собеседников появилось непонимание.
– О зарплате?
– Да, о зарплате, – ответил Хэмилтон, чувствуя, что вот-вот сорвется в истерику. – Может, помните: это такая вещь, которую бухгалтерия выдает каждые две недели. Чтобы наемный персонал слишком не возмущался.
– Как и заведено, – сказал со спокойным достоинством Тиллингфорд, – сотрудники IBM будут пополнять твой кредит каждые десять дней. – Обратившись к директору по персоналу, он спросил: – Сколько там точно? Никогда не помнил этих подробностей.
– Я сейчас спрошу у бухгалтера. – Кадровик вышел из кабинета и почти сразу же вернулся с информацией. – Вам будет присвоен рейтинг 4-А. Через полгода вы получите 5-А. Как вам? Совсем неплохо для молодого человека тридцати двух лет.
– Что это такое 4-А?
После небольшой паузы директор по персоналу бросил потрясенный взгляд на Тиллингфорда, нервно облизал губы и ответил:
– IBM ведет Книгу Дебетов и Кредитов. Космические Записи. – Он взмахнул руками. – Ну знаете, Великий Неизменяемый Свиток Грехов и Добродетелей. EDA работает на Господа, следовательно, вы слуга Господа. Вашей оплатой будут четыре кредита раз в десять дней, четыре линейные единицы на пути к вашему спасению. IBM позаботится о всех деталях – в конце концов, ради этого они и существуют.
Это было логично. Глубоко вдохнув, Хэмилтон сказал:
– Прекрасно. Я забыл – прошу извинить мое состояние. Но, – отчаянно обратился он к Тиллингфорду, – на что мы с Маршей будем жить? Нам же придется оплачивать наши счета, да и просто питаться!
– Так как ты являешься слугой Господа, – твердо ответил Тиллингфорд, – все твои потребности будут удовлетворены. У тебя есть экземпляр «Речений»?
– Д-да, – сказал Хэмилтон.
– Ну так просто позаботься о том, чтоб твоя вера не иссякла. Я бы предположил, что человек твоего морального калибра, занимающийся такой работой, может молиться о получении и, соответственно, получать – как минимум… – он быстро прикинул, – четыре сотни в неделю. Как ты считаешь, Эрни?
Директор по персоналу согласно кивнул:
– Не меньше.
– Вот еще что, последнее, – заторопился Хэмилтон, увидевший, что доктор Тиллингфорд собрался уходить, решив вопрос ко всеобщему удовлетворению. – Я спрашивал у вас сегодня насчет психиатра…
– Мальчик мой, – остановился Тиллингфорд. – Насчет этого могу сказать тебе одно и только одно. Жизнь твоя – и ты вправе прожить ее как захочешь. Не хочу указывать тебе, что делать и что думать. Твое духовное существование полностью лежит между тобой и Единственным Истинным Богом. Но если ты планируешь обратиться к шарлатанам, и…
– Шарлатанам? – вырвалось у Хэмилтона.
– Это полусумасшедшие. Они годятся для профанов. Необразованные личности, как я понимаю, слетаются к ним в огромных количествах. Я видел статистику на этот счет; грустно даже и подумать, насколько ослеплена публика. Но тебе я советую вот что. – Он достал из кармана халата блокнот и карандаш, быстро нацарапал записку. – Это единственная верная дорога. Я думаю, что, если ты до сих пор на нее не встал, никакой разницы, к сожалению, уже не будет. Но нам велено продолжать пытаться. В конце концов, вечность – это очень долго.
Записка гласила: «Пророк Хорэс Клэмп. Гробница Второго Баба. Шайенн, штат Вайоминг».
– Именно так, – сказал Тиллингфорд. – Сразу на самый верх. Ты удивлен? Мальчик мой, это знак того, что я очень обеспокоен.
– Большое спасибо. – Хэмилтон автоматически спрятал записку в карман. – Конечно, как скажете.
– Я именно так и говорю, – повторил Тиллингфорд тоном абсолютной власти и уверенности. – Второй Бабиизм есть единственная Истинная Вера, мальчик мой; это единственная гарантия достижения Рая. Господь говорит через Хорэса Клэмпа и более ни через кого. Поезжай туда прямо завтра; на работу можешь выйти позже, это неважно. Если кто и может спасти твою бессмертную душу от огней Вечного Проклятия, так это Пророк Хорэс Клэмп.