Пожилая дама в чёрном старомодном, закрытом под самое горло, платье второй час тихо сидела в приёмной Министра иностранных дел Советского Союза. Миловидная стройная секретарь с любопытством рассматривала ордена и медали, украшавшие грудь посетительницы.
Орден Ленина, два других ордена и ещё медали.
Орден Трудового Красного знамени, Орден Ацтекского орла. Это мексиканский орден – секретарь слышала о таком, когда училась в МГИМО. «И ещё Большой крест ордена Святого Олафа, это точно какой-то скандинавский орден, скорое всего Норвежский, – подумала девушка. – Да, бабулечка эта много чего повидала на своём веку, раз смогла собрать такой иконостас. И почему же министр её не принимает. Странно все это».
Мысли секретарши оборвал звонок начальственного телефона.
– Там у тебя в приёмной посетительница сидит, – рокотал в трубку министр. – Сделай так, чтобы она ушла. Я все равно её сегодня не приму. Занят я. Понятно? Давай. Расстарайся. Чему тебя в дипинституте учили, вот и примени свои знания на практике. – В трубке послышались гудки отбоя.
Девушка медленно опустила трубку на рычаг. Помолчала с минуту, потом повернулась к посетительнице.
– Александра Михайловна, к большому сожалению, министр не сможет вас сегодня принять. У него чрезвычайно плотный график. Разве что завтра или лучше послезавтра, я вас запишу, хотите? А сейчас я вызову для вас дежурный автомобиль, он доставит вас домой.
Женщина поднялась, поправила и без того идеальную причёску, затем решительно открыла дверь в кабинет министра.
– Андрей, – обратилась она к министру, пропуская обычные в таких случаях слова приветствия. – Через неделю у меня юбилей. Ты вероятно об этом факте еще не информирован. Однако тебе должно быть известно, что я обитаю в квартире, не дающей возможность принять всех моих друзей и знакомых. Посему, я убедительно прошу тебя незамедлительно дать распоряжение о предоставлении мне на один вечер Дома приёмов, того самого, что на Спиридоновке.
Впервые за многие годы министр не нашёлся, что ответить. Он встал и молча слушал эту решительную даму.
«Парадигма, валькирия. Ей богу валькирия», – подумал он, а вслух произнёс:
– Александра Михайловна, вы не волнуйтесь, пожалуйста. Я один этот вопрос решить не могу, мне надо посоветоваться с товарищами. Искренне надеюсь, что просьба ваша будет удовлетворена.
На его столе зазвонил спасительный телефон. Министр с явным облегчением взял трубку. Наконец-то он имел возможность не смотреть в глаза этой удивительной женщины.
***
В своей автобиографической книге Александра написала: «Маленькая девочка, две косички, голубые глаза. Ей пять лет. Девочка как девочка, но если внимательно вглядеться в её лицо, то замечаешь настойчивость и волю. Девочку зовут Шура Домонтович. Это – я».
В те уже далёкие от нас годы гороскопами особо не увлекались. Сдаётся мне, что обыватели просто не подозревали об их существовании. Родись наша Александра на век позже, по всей вероятности она написала бы в своих дневниках гораздо лаконичней: «Я – Овен! И этим всё сказано».
У маленькой генеральской дочки было практически всё – персональная комната, няня-англичанка, великолепные, а главное, приходящие на дом учителя. Понятное дело, будущее у нашей героини было более чем определённое – блистать на балах, удачно выйти замуж за молодого человека из своего сословия, ухоженные, сытые дети, поездки в загородную усадьбу и, конечно же, на воды, за границу. Однако всем известно, что человек предполагает, а господь располагает. В свои семнадцать лет юная мадмуазель отказала молодому генералу, императорскому адъютанту Тутолмину.
«Мне безразличны его блестящие перспективы. Я выйду замуж за человека, которого полюблю». Ни в тот момент, ни когда-либо после, слова нашей героини не будут расходиться с её делами.
Обаятельная Шурочка, будучи в Грузии, познакомилась с будущим офицером Владимиром Коллонтаем и, не обращая внимания на бурное негодование родителей и прочих родственников, взяла да и вышла за него замуж. Молодой супруг оказался человеком чрезвычайно порядочным и к тому же весьма перспективным, но главное его достоинство заключалось в том, что муж души не чаял в своей спутнице жизни. Казалось бы, живи да радуйся, что ещё требуется для простого женского счастья, но не тут-то было. Закадычная подруга, а по совместительству большевичка Елена Стасова, убедила Александру, что семья и тюрьма – по сути своей одно и то же. И только постоянно занимаясь революционной работой, можно обрести полное и абсолютное счастье. Слушая Елену, Александра решила для себя, что любовь к сыну – простой эгоизм, а любовь к законному супругу, так это вообще непозволительная роскошь и пустая трата времени.
Вернувшись из МИДа домой, Коллонтай облачилась в свой старый, но всё ещё сохраняющий подобие экстравагантности халат, заварила себе чаю и опустилась в потёртое кресло, стоящее у такого же старого письменного стола с резными ножками. Открыла толстую коленкоровую тетрадь с пожелтевшими от времени листами.
«Итак, начнём с того, что семейная жизнь мне совсем опостылела», – начала она перечитывать давным-давно написанные строки.
«Да, да, именно так – опостылела. Муж, ребёнок, обыденные домашние дела, то, к чему стремятся все женщины – не моё. И надо честно себе в этом признаться. Да, мне хочется признания, мне нужно восхищение, но не одного человека, не мужа. Мне хочется признания многих, мне хочется признания масс. А виновата в том моя лучшая подруга Ленка Стасова. Это она показала мне другой мир. Мир борьбы, мир постоянной борьбы и будущих побед. Если бы мы мои любимые родители и любящий супруг часом узнали о том, в какую компанию попала их любимая Шурочка, то, вероятнее всего, у них бы волосы встали дыбом от этого ужаса. Но моя тайна, конечно же, была им не ведома. Даже со сводной сестрой Женей нельзя было посекретничать, мало ли что.
Ленка такая необычная, она уже в полной мере прожженная и циничная революционерка. А я всего лишь её верный курьер. Вожу какие-то посылки, письма, запрещённую литературу разным неизвестным личностям. Как заправский заговорщик использую при передаче пароли и отзывы. Как же все это опасно и романтично.
Мне надо, обязательно надо быть свободной.
Повседневные хозяйственные и домашние заботы заполоняют весь день, из-за этого я не могу больше писать повести и романы. А вечером, когда маленький сын засыпает, я тут же мчусь в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу этого удивительного Ленина.
Все. Решено. Я уезжаю. Буду учиться, буду, в конце концов, заниматься тем, что мне нравится.
Совсем скоро наступит новый двадцатый век. И люди изменятся, они не могут не измениться, и я буду им в этом помогать.
Я в Европе, в тихой и ухоженной Швейцарии. Я студентка местного университета.
Выбрала лучшее, что здесь есть. Семинар знаменитого профессора Геркнера. Наконец-то я имею возможность удивительно много читать. И ещё одна маленькая радость. Мои статьи с завидной регулярностью появляются в весьма солидных журналах.
Пишу по большей части о Финляндии – о проектируемых реформах, об экономике, о рабочем движении. Мне говорят, что я стала авторитетным экспертом по этой стране.
Я дружу с европейскими знаменитостями – Розой Люксембург, с Плехановым и его женой.
Там, в далёком Петербурге, скончалась матушка. Ездила на похороны. С супругом не встречалась, а зачем. Прошлого не вернёшь. А семейные скандалы – это удел слабых людей. Да и к тому же сынишка живёт не с ним, а с дедом.
Каутский и Лафарг выразили мне свои соболезнования и тут же предложили написать очередную работу, по моей излюбленной теме – русское рабочее движение в Финляндии.
Моя небольшая брошюра «Финляндия и социализм», надо признаться, имела мало толка. Горячие призывы к финнам принять самое широкое участие в восстании, в свержении царского режима остались не услышанными.
Теперь по прошествии стольких лет, надо признаться, что финнам жилось очень хорошо, спокойно и комфортно под защитой русского монарха. И мои пламенные революционные идеи и воззвания их абсолютно не трогали. Зато мне брошюра с призывом к вооружённому восстанию грозила, в лучшем случае, ссылкой в Сибирь».
На столе рядом с тетрадкой стояла фотография в выцветшей от времени рамке. Женщина нежно взяла её в руки, нежно погладила, затем почему-то положила на стол вниз изображением. Посмотрела куда-то на потолок, после чего вернулась к своему занятию.
«Начало первой Мировой застало меня и сына Мишу в Германии. – Александра Михайловна
читала, едва шевеля губами, время от времени поднося палец ко рту, дабы смочить палец и таким образом перевернуть слежавшийся от времени лист. – Наш совместный отдых этим летом в курортном городке Коль-груб закончился интернированием на основании того, что мы имеем гражданство вражеской страны, следовательно, можем быть потенциальными шпионами. Вместо отдыха в тихом городке с минеральными источниками я и сын оказались в душном переполненном бараке. Будущее не предвещало ничего хорошего. Я переживала не столько за себя, сколько за сына. О том, на что мне пришлось пойти, чтобы решить эту проблему, вспоминать совсем не хочется. Однако уже через два дня меня выпустили с формулировкой «враг царского режима – друг великой Германии». Однако сын Миша все ещё находился в заточении. Опять пришлось пустить в ход известные женские средства и материальные сбережения. Наконец, с большим трудом удалось вызволить Мишу, правда, с предписанием – немедленно покинуть страну.
Легко сказать «покинуть страну». А как это сделать. Поезда в Россию более не ходят, во Францию тоже. До Италии далеко. Решено – будем пробираться в Швецию. Она в этой войне не участвует, там есть друзья, они наверняка помогут. Денег едва хватило на билеты в вагоне третьего класса до морского побережья. Еще небольшое усилие, и мы уже вне войны, мы в Швейцарии. Долги надо отдавать, жить на что-то надо. Я засела за сочинение рукописей и статей. С головой окунулась в революционную работу. Шведские власти до ужаса боялись революционных потрясений. В каждом русском они видели если не террориста, то уж точно политического радикала. Короче, случилось то, что должно было случится. Правда случилось гораздо раньше, чем я предполагала.
За активную антимилитаристскую пропаганду, а именно, за мою статью в известном и популярном журнале, уже в ноябре 1914 меня в очередной раз арестовала теперь уже шведская полиция. Отвезли в крепость в городе Мальмё. А затем не мешкая выслали из страны, не дожидаясь решения суда, на что ушло бы немалое время. Меня выгнали из Швеции по личному указу короля Густава V.
Выгнали навсегда, без права когда-либо ступать на шведскую землю. В очередной раз встала проблема – куда податься. В почти родную Финляндию нельзя, это, скажем так, почти Россия со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Друзья помогли добраться до Норвегии. В холодной и дорогой стране с большей силой начала сказываться долгая разлука с Россией и бездеятельность. У меня началась самая что ни на есть настоящая депрессия. Стала писать всем о своём одиночестве и ненужности. Отвечали скупо и мало. В основном утешали. Спасение пришло оттуда, откуда меньше всего ждала.
Меня неожиданно пригласили приехать с лекциями в Соединенные Штаты Америки, к тому же, сам Ленин поручил мне перевести его книгу и, главное, попытаться издать в Штатах. Если бы вы знали, с каким удовольствием я выполнила его задание, да и лекции имели бешеный успех. В это трудно поверить, но я объехала 123 города и в каждом прочитала по лекции, а то и по две. «Коллонтай покорила Америку!» – это заголовки почти всех газет нового света.
В Америке мне удалось устроить сына Мишу через своих знакомых на один из военных заводов. Эта операция позволила освободить его от призыва в действующую армию.
Наконец настал долгожданный момент. В далёкой России царь Николай отрёкся от престола. Ильич сразу же прислал мне письмо с настоятельной просьбой как можно быстрее возвращаться на Родину. Однако к этому письму была приложена шифрованная записка, содержащая более чем деликатное поручение. Надо было через Норвегию доставить в столицу бурлящей России один весьма увесистый чемодан. Предполагаю, что в нем были деньги, которые Ленину выделило Германское правительство на революцию в нашей стране.
А через некоторое время приехал и сам Ленин в том самом пресловутом запломбированном вагоне в окружении ближайших соратников.
Почти сразу меня избрали в исполком Петроградского Совета.
Знакомые сообщили мне о смертельной болезни бывшего мужа. Увы, на его похороны приехать не смогла, печально, но факт, те окаянные дни я была целиком поглощена революционной работой. Да к тому же столичные газеты следили за каждым моим шагом и в один голос называли меня Валькирией Революции. О моих вдохновенных речах на митингах в то время ходили легенды. Где бы я ни появлялась, меня везде встречали восторженными криками.