– Сколько ты его на нарах продержать сможешь, г-м? – холодно поинтересовался Артем Павлович, откидываясь в высоком кожаном кресле. Огромные напольные часы с боем, по величине трехкамерного холодильника, показывали без пятнадцати шесть. Стоило только взглянуть на их вычурные формы, перевести взгляд на обитые красным деревом стены и потолок, оценить изысканную мебель, стилизованную в духе французского ренессанса, как в мозгу, подобно газовым пузырям со дна гнилого болота, сами по себе всплывали всевозможные импортные словечки: разные там Лувры, Тюильри, Пале Ройали, Тадж-Махалы и прочие названия, какие только отыскивались в голове.
Впрочем, сам хозяин кабинета к царящей вокруг роскоши привык относиться с прохладцей. Приелась она ему. А потому и воспинимал окружающие его изыски – как должное.
Не говоря уже о том, что согласно внутрисемейному разделению обязанностей, сложившемуся в клане Поришайло, и не его то была забота. Ремонтом и планировкой этой квартиры, окнами на оперный театр, как впрочем, и всех предыдущих (тоже окнами не на мусорники), ведала и заправляла достойная половина Артема Павловича – Елизавета Карповна Поришайло.
Будь то райкомовская дача или обкомовская пяти-комнатная квартира в Липках, 3-х этажный особняк в Конче Заспе, с мраморным причалом, позволявшим, при необходимости, и линейный крейсер пришвартовать, вопросы строительства в семье Поришайло являлись прерогативой супруги Артема Павловича. И следует признать, – покоились на ее хрупких плечиках, как на железобетонном перекрытии.
На протяжении долгого и многотрудного пути, проделанного Артемом Павловичем по служебной лестнице, Елизавета Карповна приобрела такой внушительный опыт в производстве строительных работ, что играючи затыкала за пояс бывалых прорабов, а плиточников, каменщиков и штукатуров размазывала носами по их творениям легче, чем иные домохозяйки теплое сливочное масло – на бутерброды намазывают. Один вид Елизаветы Карповны, в особенности, если ей случалось надменно поджать губы, повергал работяг в ужас, временами перероставший в панику.
– Так сколько продержишь, г-м?
Задав вопрос, Артем Павлович откинулся в кресле, вместо которого вполне бы мог приобрести пару не самых плохих иномарок. Несмотря на разгар субботнего вечера, Артем Павлович был одет в строгий деловой костюм и светло-голубую, застегнутую на все до единой пуговицы, рубашку. Дряблую шею господина Поришайло украшал темно-сиреневый галстук. В сочетании с бледным, одутловатым лицом, аккуратным седым ежиком на голове и сложенными на животе пухлыми холеными ручонками, Артем Павлович немного напоминал дорогого покойника, тщательно подготовленного в последний путь.
Установленный на столе многофункциональный телефон работал в режиме громкой связи. Селекторные совещания с обязательной раздачей слонов проштрафившимся начальникам рангом ниже вошли у Поришайло в привычку. По-другому он с подчиненными разговаривал редко, разве что в самых экстренных случаях.
– Так сколько, Сергей Михайлович? – повторил вопрос Поришайло.
Полковник Украинский многозначительного засопел из динамиков:
– До понедельника – сто процентов, Артем Павлович.
Голос у Сергея Михайловича был безрадостным, какой впрочем, и положено иметь чиновнику, у которого и погоны, и мундир, и милое сердцу кресло оказались поставленными на карту. Со всеми вытекающими последствиями.
– До понедельника… Они уже и артистов разных задействовали. И депутатов подпрягли… Вмешается кто посерьезнее – Ледового придется отпустить. – Украинский умышленно сделал ударение на последней фразе.
«Пора бы и вам, Артем Павлович, подключаться, – с тихой злобой думал полковник. – Мне целиком понятно ваше желание и дальше загребать жар чужыми руками, только, похоже, что сам я Ледового за глотку долго не удержу. Не та глотка…»
– Придется отпускать, – мрачно добавил Украинский и умолк.
– Г-м… – ответил Поришайло и прикрыл глаза. Как уже известно читателю, Артем Павлович предпочитал, чтобы в случае провала операции на боевом тотеме[7] Виктора Ледового болтался скальп одного полковника Украинского. – Г-м…
Немного поиграли в молчанку.
– Хорошо, – наконец сказал Поришайло, хотя, на самом деле, ничего хорошего не видел. – Как там у тебя с камнями?
– Пока неизвестно, Артем Павлович. Сегодняшний обыск на квартире Ледового положительных результатов не дал. В головном офисе тоже глухо… Как в танке.
– Г-м… А что со шлюхой? – поинтересовался Артем Павлович, имея в виду Анну Ледовую.
– Ведем наблюдение, – бодро соврал Украинский.
На самом-же деле картина была несколько иной. Накануне, то есть в пятницу вечером, безымянный желторотый щенок увел Анну Ледовую, мерзавца Бонифацкого и их бесстыжую сводню – Кристину Бонасюк прямо из-под носа его людей. «Ловко, нагло и особо дерзко», – вертелось на языке Украинского. Но и это было не все. В ходе преследования беглецов одна из машин c людьми Украинского влетела под тяжелый «Камаз». После столкновения с грузовиком «Волга» годилась разве что в металлолом, а троих его бойцов довелось отвезти в больницу «Скорой помощи» на улице Петра Запорожца, с увечьями разной степени тяжести. Люди Сергея Михайловича с ног сбивались, разыскивая негодяев по всему городу, но четверка – как в воду канула. Разъяренный полковник вспомнил о несчастном Бонасюке:
– А ну-ка ко мне подлеца, живо!
Вась Вась опомниться не успел, как сидел на нарах. Следователь и Близнец вцепились в него пираньями:
– Кто он, твою мать?! Колись, сука! Где они могут прятаться? Говори, жирная сволочь!
Вась Вась буквально взвыл от страха и отчаяния. Он третий день сидел дома, приходя в себя после устроенной Следователем и Близнецом взбучки, так что знал не больше самого полковника.
– Я, поистине, все вашим товарищам доложил, – клялся Вась Вась, рыдая. – Как на духу… Мамой клянусь… И про Бонифацкого, и что он в Киев прилетает… Честное пречестное слово…
– Где твоя жена?! – напустился на Вась Вася Следователь.
– У кумы, – лепетал несчастный Вась Вась, – у Ани Ледовой.
Следователь с Беглецом переглянулись. Квартира Ледовых в центре города уже подверглась милицейскому налету, и оказалась пустой, как журавлиное гнездо в декабре.
– За нос нас решил поводить, да? – многообещающе зарычал Близнец.
– Поистине так! – взвизгнул Бонасюк. – Мамой клянусь! У кумы она! Аня звонила… – и Василий Васильевич сбивчиво, но точно пересказал свой недавний телефонный разговор с Анной Ледовой. – Аня сказала, – Кристя выпила лишнего, ну и отдохнуть прилегла… – жалобно добавил Бонасюк.
– Откуда Ледовая тебе звонила? – надвинулся на него Следователь.
– Из дому, поистине…
– Ну все, Бонасюк! – взревел Близнец, хватая Вась Вася за шиворот.
– Время звонка? – придержал Близнеца Украинский.
– По-честному не помню, – запищал Вась Вась. – Час назад. Или, поистине, полтора…
Украинский поманил Следователя пальцем:
– Давай живо на телефонный узел. Мне нужны все входящие звонки в его квартиру за сегодня.
– И исходящие тоже! – рявкнул Сергей Михайлович в спину заспешившего к двери Следователя.
Едва за тем захлопнулась дверь, полковник обернулся к Близнецу:
– А этого… В камеру, к чертовой бабушке.
Следователь оперативно управился с телефонами, но и тут Сергея Михайловича ждало разочарование, – Анна звонила с мобильного. Украинский присвистнул:
– Вот черт. Не прет так не прет. Навыдумывали техники разной, – никого толком за жопу не возьмешь.
Только утром в субботу метрах в четырехстах от ставшего фатальным для преследователей перекрестка обнаружились фрагменты пластикового бампера «БМВ». В руки Украинского угодил государственный номер золотистого коня Андрея Бандуры, но праздновать победу оказалось рано. Украинский созвонился с ГАИ, и вскоре стало известно, что «БМВ» зарегистрировано на имя некоего гражданина Помянского, уроженца Киева, владельца и директора колективного малого предприятия «Тинко», занятого сборкой и продажей персональных компьютеров.
Гражданин Помянский и чихнуть не успел, как сидел в кабинете Следователя, у которого откровенно чесались руки.
Из последовавшего допроса компьютерщика выяснилось, что свое золотистое «БМВ-325», 1979-го года выпуска он передал по генеральной доверенности некоему гражданину Протасову Валерию Викторовичу.
– Я его не знаю совсем, – божился перепуганный до смерти Помянский. И похоже было, не врал.
Временно пристроив Помянского в изолятор, Следователь с Близнецом заявились к оформлявшему сделку нотариусу. В результате этого визита (разговор с нотариусом вышел коротким, но содержательным и по душам), на стол полковника Украинского легли паспортные данные Протасова.
– Прописан в городе Припяти?![8] – застонал Сергей Михайлович и взялся за голову. – Ох и бардак, елки-палки.
Следователь с Близнецом – только таращили глаза.
– Ох и бардак…
Охваченный приступом ностальгии, Украинский припомнил дорогие сердцу советские времена, когда без прописочки киевской – ни на работу устроиться, ни угла снять. Не говоря уж о трудовой книжке, военном билете, справке из ЖЕКа по форме номер три, и прочих достижениях социализма, удерживавших граждан от чрезмерной самодеятельности посредством эдакой уродливой, но крепкой и надежной пуповины. Бери и дергай, кого захочешь, словно помидоры с грядки.
– Ох и бардак развели… Черт знает что… И как тут работать?
– А что такого, товарищ полковник? – не понял шефа Близнец.
– Забери от меня этого недоумка! – взревел Сергей Михайлович. Близнец отшатнулся к двери.
– Припяти?! – повторил Украинский в бешенстве. – Припяти, мать вашу за ногу!
– Товарищ полковник, – робко начал Следователь. – Этот Валерий Протасов – рэкетир, скорее всего. Я у задержанного Помянского по глазам видел – боится гаденыш – аж руки дрожат. Очень на то похоже, что машину Помянский за долги отдал. Или в счет штрафа… По понятиям ихним…
Украинский недоверчиво поглядел на Следователя:
– Да они все нас боятся, предприниматели эти хулевы. Любого прихлопнуть – проще мухи. Только копни – везде нарушения…
– Ну… – Следователь уставился в паркет.
Сергей Михайлович задумался. Не исключалось, что Следователь и дело говорил. По крайней мере, стоило проверить. Украинский связался с УБОП. Пока в «шестерке» готовили ответ, полковник выдернул из камеры Бонасюка и обрушился на него, как Минотавр на Тесея. Несчастный Бонасюк (язык Вась Вася к тому времени заплетался от страха, он почти ничего не соображал) сознался, что да, знает Валерия Протасова.
– Огромный такой, будто медведь, поистине. Только он на джипе катается…
– Что еще знаешь? – нависал над Вась Васем Следователь. – Живо колись!
– Ты Бонасюк доиграешься в молчанку! – вторил ему Близнец. – Я тебя, мать твою, в последний раз предупреждаю!
– Я, поистине… – стонал Вась Вась.
– Ты мне доупираешься! – грозил Следователь.
– Да я, по-честному…
– Адреса! Фамилии! Быстро давай! – сверкал глазами Близнец.
– Да я, мамой клянусь…
– Ну все, Бонасюк, сам напросился!..
В этот драмматический момент жизни Василия Васильевича на столе Следователя затрещал дисковый телефон. Следователь снял трубку:
– Капитан Журба слушает… Ага… Сергей Михайлович, Вас, – Следователь зажал ладонью микрофон, – супруга.
– Сережа?!
– Я.
– Ты еще на работе?!
– Ну да… – немного опешил Украинский.
– Ну как же так?! – взвилась Лида Украинская. – Ты же обещал?!
Сергей Михайлович всплеснул руками, потому что до него дошло.
– Ты же обещал?! Ну, как же так?!
Украинский хлопнул себя по лбу.
– Ты что, забыл?!
– Да не забыл я…
– Все уже за столом сидят. Мы тебя в дверь ждем, а ты на работе торчишь!..
Сергей Михайлович устало вздохнул. Конечно же, он не забыл, что у Светочки День Рождения. Как можно? И подарок доченьке лежал в машине. Просто столько всего навалилось.
– Зарапортовался я немного, Лида… – полковник потер виски, – запарка тут вышла…
– Ты когда будешь? – без особой надежды спросила Лида, за годы службы супруга в органах приученная буквально ко всему.
– Ох, не знаю…
– Хоть по телефону поздравь, – сказала Лида Украинская, сообразив, что полковнику домой не скоро. – Она с Игорем пришла. Только тебя и ждали…
Украинский снова вздохнул:
– Да, конечно. Передай трубочку.
Света полгода, как встречалась с Игорем. Парень учился в КПИ, и со Светкой Украинской познакомился совершенно случайно. «На каком-то там „сэйшене“, как у нынешних пионеров принято говорить…» Отношения у молодых людей потихоньку переросли в серьезные. Сергей Михайлович приглядывался к пареньку глазами любящего отца (крепко любящего), немного огорошенного тем обстоятельством, что ненаглядное чадо как-то совсем незаметно выросло из ползунков. «Как это все же быстро вышло…»
По мнению Украинского, Игорь вроде бы и ничего был парень. «Ничего-то ничего, но волосы эти. Что за волосы? Ну, никуда негодятся…» Волосы Игореши дочка ласково называла «хаером».
«Что за «хаер» такой?» – осуждающе бурчал Украинский. Ну, стиляга, и все…»
«Папочка, он неформал. Не-фор-мал», – поясняла полковнику Светлана.
«Что за неформалы такие, не пойму я? – спрашивал у дочки Украинский. Служба в КГБ осталась в прошлом, он отстал от жизни. – Они что, против парикмахерских?»
«Он компьютерщик, – просвещала отца Светлана, – на «АПРОДОСе» учится. У них половина факультета с такими волосами ходит».
«Что за «АПРОДОС» такой?» – для виду хмурился Украинский.
«Автоматическое проектирование объектов динамических систем, – озорно улыбалась Света Украинская, – ну, или что-то в этом же духе».
«А, – чесал затылок Сергей Михайлович, – динамических… Ну, это хорошо, что парень учится. Это правильно. Компьютерщик, да?»
Вообще-то, паренек пришелся полковнику по душе. В отличие от тех, что окружали доченьку в Академии. Те в большинстве были сытыми недоумками, беззаботными отпрысками обладателей тугих кошельков. И учеба до лампочки, не учеба, а времяпрепровождение, и дня не мыслят без бара или кегельбана какого. «Вот и хорошо, что технарь, – успокаивал себя Украинский. Технарям полковник симпатизировал. – Только волосы эти, – хоть постриг бы кто…»
– Алло, папочка?! – звонко выдохнула в трубку Светлана.
– Доця?! С Днем Рождения, доченька. Ты уж извини, что так вышло…
– Ну что ты, папочка…
Пока Украинский говорил в трубку, трое других участников сцены по эту сторону линии внимательно наблюдали за ним. Следователь с Близнецом – с показным умилением, а Вась Вась – со скрытой надеждой: «Авось, поистине, сердце полковника возьмет, да и растопится…»
Повесив трубку, Украинский опять вздохнул.
– Сергей Михайлович? Этого в камеру? – нарушил молчание Следователь.
– В камеру? – рассеянно переспросил Сергей Михайлович. – В камеру? – в голове полковника звонким колокольчиком еще звучал голосок доченьки.
– Ну да… – повторил Следователь.
Полковник Украинский задумчиво покосился на Вась Вася. Тот сидел, затаив дыхание.
– Да пожалуй, что нет, – негромко проговорил Украинский. – Этого мы отпускаем…
К началу седьмого, когда Украинскому пришло время звонить Артему Поришайло с докладом, стало совершенно очевидным, что Валерий Протасов, Александр Атасов, заика по кличке Армеец и младший член банды, которого подельники называли Андреем, – рэкетиры из группировки Виктора Ледового. Кроме того, этот самый Андрей, согласно описаниям «Глиняных голов» и Бонасюка, идеально подходил на роль негодяя, отличившегося в субботу после обеда в сауне.
– Всю малину мне обосрал, молодчик… – потрясал кулаками Сергей Михайлович. Беспардонная наглость, с какой молодой бандит обвел вокруг пальца его костоломов, похитив Анну Ледовую со товарищи, Украинскому, как это не парадоксально, даже подняла настроение:
– Погоди, – многообещающе нахмурился полковник, – погоди-погоди, пионер хулев!.. Попадешься в руки, пожалеешь, что мама не свет пустила…
Впрочем, докладывать Артему Павловичу о досадном проколе, случившемся у подчиненных, Сергей Михайлович не спешил.
«Ничего ничего. Пускай побегают. Где-нибудь, да засветятся, – куда они денутся…»
Поэтому он достаточно бодро отвечал патрону, что все под контролем, ведется наблюдение. Короче – злодеи под колпаком.
– Ведем наружное наблюдение, Артем Павлович…
– Смотри, г-м, не упусти их, Сергей Михайлович, – посоветовал полковнику Поришайло. – Не исключено, Анна нас прямо к камешкам приведет…
«Пустите воды напиться, а то так жрать охота, что переночевать негде, – мысленно ответил Украинский. – И партнера бывшего на нарах сгнои, и миллионы тебе на блюдечке подай… Аппетит приходит во время еды, да, Артем Павлович?..»
– Оперативных данных на это нет, – попробовал возразить полковник.
– Это у тебя нет, – оборвал полковника Поришайло. – При малейшем изменении обстановки – немедленно информируй.
«Спешу и падаю», – злобно огрызнулся Украинский.
– По моей информации, Артем Павлович, Ледовой с супругой – как кошка с собакой живут. Постоянные ссоры, скандалы, иногда – с мордобоем. Маловероятно, Артем Павлович, чтобы при таких натянутых, мягко говоря, отношениях, муж жене столь круглую сумму денег доверил…
– Я тебе не говорю – «доверил». Я говорю – «приведет». При чем одно к другому, г-м?… – процедил в микрофон Поришайло. – А авантюрист Бонифацкий, по-твоему, даром вокруг Анны Ледовой вращается?! Свет клином сошелся на шлюхе сорокалетней?!
Вместо ответа Украинский закусил губу.
– Ладно, Сергей, – холодно бросил Артем Павлович. – Держи меня в курсе. – Поришайло качнулся в кресле вперед и пальцем оборвал соединение.
Распрощавшись с Сергеем Михайловичем, Поришайло некоторое время сидел неподвижно, словно какое-то языческое изваяние. Затем встал и неторопливо направился к бару. Извлек хрустальный фужер, бутылку армянского коньяка, тарелку с нарезанным дольками лимоном и стограммовый пакет сыра ломтиками. Установил спиртное с закусками на поднос и напевая «Комсомольскую богиню» Булата Окуджавы вернулся к креслу. Плеснул коньяк в фужер, полюбовался на свет, отхлебнул немного, подержал во рту и только потом сделал первый глоток. Прикрыл глаза, наслаждаясь блаженной теплой волной, медленно распространившейся по телу. Потянулся за сыром с лимонами, слегка пересыпанными тусклыми кристаллами сахара. Откусил и скривился от сковавшей рот оскомы.
– Г-м. Г-гм.
Сделал второй глоток. Отчего-то, совершенно неожиданно для себя, вспомнил закадычного приятеля молодости Левку Филяшкина. С Левкой они в комсомоле начинали, еще, г-м, при Хрущеве. Поришайло усмехнулся одними уголками губ. Забавный был паренек. Шебутной. А лимоны с сыром под коньяк были коронным Левкиным блюдом. Без них ни одна комсомольская пьянка не обходилась, а пьянки тогда – частенько случались. Славные были времена.
Поришайло попридержал было руку, потом как бы отмахнулся от самого себя и снова наполнил фужер. Славное времечко, что ни говори. Молодость всегда в радужных красках вспоминается. Даже шахтерам, г-м. А тем более, если провел ее так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. Как и учил матерый комсомолец Николай Островский, который еще и сталь обожал закалять.
– Славные, – вслух повторил Поришайло. Особенно, если не своды штольни или прокатный стан вспоминаются, а лето в комсомольских здравницах. Черноморское побережье Кавказа, либо Крым, на худой конец. Пирожки с вишнями – по пять копеек, вино молодое, шашлычок – вечером. Пляж отдельный, от прочего народа забором отгороженный. Море вроде и общее, а все равно – приятно. Женщины из прислуги понятливые. И без лишней скромности, г-м, чтобы долго уговаривать не приходилось. Незабываемое чувство торжества, когда к первому в жизни закрытому партийному распределителю прикрепили. Первый распределитель – как первая, г-м, любовь. Только слаще еще. Пускай для самого низового звена, для холуев, можно сказать. Ничего, г-м. Лиха беда – начало. Главное, что приобщился к касте избранных, хотя бы полноздри, но засунул в кормушку, из которой сильные мира сего хлебают. Хотя бы одной пяткой – но влез на первую ступеньку того самого паровоза, г-м, что вперед летит. Согласно известной революционной песне. Летит, как птица. Прямо по головам разного быдла внизу, радующегося зарплате в сто рублей, квартирам в хрущевках и поганой мокрой колбасе, добытой в результате трехчасового стояния в очереди.
«Странно, – нахмурился Поришайло. – С чего это я, г-м, покойного Филяшкина вспомнил?..»
А неплохой был парень. Весельчак. Балагур. Приколист, как в нынешние времена молодежь выражается. Душа любой, г-м, компании. Гитарист.
Долгое время Филяшкин верховодил студенческими строительными отрядами. Курировал, от комсомола. И, видимо, отламывалось ему там недурно. Денег у Филяшкина всегда было – пруд пруди. По тем скромным временам. По крайней мере, когда гнать валюту за бугор получалось далеко не у каждой шишки, а за особнячок пятиэтажный, с бассейном, г-м, и расстрелять могли, под горячую руку.
«М-да… Лева Филяшкин… Светлая, г-м, голова…»
– Дурак ты! – сказал как-то Левка Поришайло. Они после баньки отдыхали. Пили пиво из поллитровых граненых кружек, сейчас такие – днем с огнем не сыщешь… Заедали осетриной. Пару бутылок казенки не забыли с собою прихватить, чтобы послебанное закусывание деликатесом не превратилось в банальную обжираловку.
Ерш развязал Филяшкину язык, которым тот, впрочем, и в трезвом виде, порой, болтал как помелом.
– Дурак ты, Артем… – в лоб заявил Филяшкин Поришайло. – Дурак в квадрате… Что ты задницу рвешь – «Фигаро здесь, Фигаро – там»?..[9] Кому это надо? И себе жить не даешь, и начальству – неуютно…
Молодой Поришайло обратился в слух.
– Хочет дядя «хрю-хрю» кукурузу в заполярье сажать – пускай себе сажает. Флаг ему в руки. Наше дело – телячье. Знай себе – поддакивай… Ритуальные завывания шаманские, которые идеологический отдел ЦК КПСС производит – ретранслируй в массы, и все!.. «Фигаро здесь, фигаро там»… Дурак ты.
– Лева, – начал Поришайло, – дык…
– Да не дык, – оборвал Филяшкин, – а повторяй, как попугай, и все дела. Я вот, со своими стройотрядовцами, в этом году на Северном Кавказе был…
– Ну и что там?
– Так вот там, Тема, над Кубанью, на высоком берегу, здоровенными, выкрашеными белой краской валунами надпись выложена.
– Какая надпись? – насторожился Артем. Несмотря на то, что выпил немало, он сидел и терзался одной мыслью: «Вдруг Филяшкин на КГБ работает? Сиксотом? Доверенным лицом? Сразупосле беседы в баньке – за оперативный отчет засядет?». Среди комсомольцев стукачей было, как ныне ВИЧ-инфицированных среди педерастов, так что…
Поришайло пообещал себе, что сразу после сауны ринется в ближайшее КГБ. Филяшкина следовало упредить.
– Так какая надпись? – трезвея на глазах, переспросил Артем.
– ТЕЧЕТ ВОДА КУБАНЬ-РЕКИ – КУДА ВЕЛЯТ БОЛЬШЕВИКИ, – голосом Левитана[10] продекламировал Филяшкин.
– Ну и что с того?..
– А ничего, – обрадовался Лева. – Ни-че-го. Ездят вокруг, пешком ходят, и у виска никто не кружит. Это потому, что так надо! Усек?
Поришайло кивнул.
– Говорит Никита Хрущев, что коммунизм к 80-му году для всех построят – ты и поддакивай. Ты что, не понял, Тема, что он, коммунизм гребаный, для нас с тобой – уже построен?.. Ладно… Давай еще по одной…
– Коммунизм для коммунистов придуман, – продолжал Филяшкин после того как они, цокнувшись, опустошили по рюмке, запив водку пивом. – Уфф… И уже построен в общем и целом. Для меня, тебя и тех, кто выше вскарабкался.
Филяшкин прервался, оторвал кусок белого рыбьего мяса и сунул в рот. Глаза его слезились. Лицо раскраснелось:
– Уфф… Меня, Тема, вставило. Уфф…
Левка содрогнулся от мощной отрыжки, вытер жирные пальцы о скатерть и снова с жаром заговорил:
– Наша главная задача, Тема: из обоймы не выпасть. В народ… Не выпадешь – ништяк. Выпадешь – хана. – Филяшкин указал пальцем вниз. Жест получился похожим на тот, каким зрители гладиаторских боев отправляли павшего бойца в загробный мир. К Харону.[11] На угрюмую речку Стикс.[12] «К бенинойбабушке, г-м». – И вверх ползти, по возможности. Потому как, чем выше влез – тем больше коммунизма. Жирнее икра в пайке, шикарней квартира, чище пляж, слаще шампанское…
Поришайло автоматически, по молодости лет и согласно отработанным с детства рефлексам, яростно замотал головой.
– Не согласен я…
– Мудак ты, – беззлобно выругался Филяшкин. – Коммунизм давно есть. Причем это такая вещь хорошая, что на всех ее не хватает. Хорошего – всегда мало… Не говоря уже о том, Тема, что кто-то ведь и говно за нами выгребать должен. Усек?.. Не самим же за лопаты браться?.. А?..
– Или ты думаешь, – с озорным смешком продолжал Левка, – пролетариев с Запада для говноуборки выписывать?.. Так не выйдет ни ерша. У них там, в цитадели зла капиталистического, классный работяга побольше нашего секретаря горкома получает… Последнее тебе – для размышлений на досуге…
После пьянки Артем в КГБ не побежал. Пьяным был – в стельку. На следующий день подумал, затем крепко подумал, потом еще крепче, и тоже не пошел. А сам разговор засел в его памяти навсегда.
Оба они, и Филяшкин, и Поришайло, долгое время шли бок о бок. После комсомола – в инструкторах одного из райкомов Днепродзержинска ходили. Вместе в горком перебрались. Пока их не развело в разные стороны. Ротация у партийных чиновников в Советском Союзе была похлеще, чем у армейских офицеров.
Поришайло забросило в Брянскую область РСФСР. Филяшкин, у которого, вдобавок ко всем его неоспоримым плюсам, еще и тесть чуть ли не в ЦК партии оказался, очень скоро попал в Белокаменную. Он рос, как гриб после дождя. Так продвигался, как Поришайло и мечтать не смел. Андроповскую смурную, тяжелую годину Левка Филяшкин встретил, будучи крупной шишкой в Министерстве Внешней торговли СССР. Чуть ли не главком командовал, с Поришайло к тому времени и созваниваться перестал, даже открытки слать ленился. Как пошли андроповские разоблачения, аресты и суды, так пришлось Левке Филяшкину из окна собственного кабинета сигать. Прямо в бетон мостовой. Головой вниз. Сам Филяшкин скакнул, или товарищи помогли, Поришайло, конечно, не знал. И знать не хотел. Да и не в том суть была. Чем выше влез, г-м, тем больнее вниз лететь.
Поришайло, напротив, звезд с неба не хватал и лихой карьеры не сделал. Сидел в захолустье на сельском хозяйстве, пока поднятая Андроповым крутая волна не подхватила его на гребень и не понесла наверх. Поришайло занесло в Киев, где, как нам уже известно, он занял вакантное кресло первого секретаря Октябрьского райкома партии. Предшественника Артема Павловича, кстати, буквально накануне, увезли в больницу с инфарктом. После того, как комиссия партийного контроля принялась за проверку финансовых операций райкома. Игра шла такая, что из больницы прежний секретарь прямиком отправился на кладбище. Правда со всеми подобающими его рангу почестями.
Нельзя сказать чтобы методы, применяемые генсеком-гебистом, пришлись Артему Павловичу по вкусу. Вовсе нет.
«Спокойно осмотримся по сторонам, а тогда и поглядим, чтоделать», – рассуждал в те времена Поришайло. С одной стороны – крутой подъем вверх влек за собой несомненные блага. С другой – как этими благами наслаждаться со спокойной душой, если чем выше кресло, тем отчетливей видны за окнами неприглядные дали Колымского края? Истина, как водится в большинстве подобных ситуаций, лежала где-то посередине. С благами, но без Колымы.
Примерно такими соображениями и руководствовался Артем Павлович, принимая дела в райкоме и наблюдая, как на улице мартовское солнце расправляется с последними сугробами.
Поскольку порядок был принят такой, что каждая компания, запускаемая сверху в низы (словно баллистическая ракета – на головы супостатам), должна приобрести оттенок массового психоза – не особенно искреннего, но массового – непременно, Поришайло немедленно включился в борьбу, организовывая милицейские облавы в кинотеатрах, отлов опоздавших на работу и не вернувшихся после обеденного перерыва. Глупость подобных мероприятий Артема Павловича не смущала. Действительно, ну ничем не хуже Брежневского поворота рек из Сибири в Среднюю Азию, или присвоенная тому же Брежневу высшего военного ордена через тридцать лет после окончания войны. Или той самой огромной надписи на крутом Кубанском берегу, о которой ему еще покойный Филяшкин рассказывал.
«Течет вода Кубань-реки куда велят большевики».
Красиво сказано, г-м.
Куда серьезней всей этой возни с производительностью труда и выявлением панков по стриженым вискам, была Андроповская бомбежка, обрушившаяся на головы воротил советской теневой экономики. По большому счету, это был самый настоящий передел сфер влияния, который так обожают, за горы трупов, репортеры в тех странах, где кое-что слышали о свободе слова. Даже той скудной информации, что получал Артем Павлович по долгу службы, было достаточно, чтобы заставить его переосмыслить многие ценности. Например задуматься над тем, что закрепительный талон в закрытый партийный распределитель, в сущности, не такое уже и благо, а чеки Внешпосылторга и сертификаты, принимаемые в «Березках»[13] – ничто в сравнении с долларом.
Участвуя во всех мероприятиях скоротечной Андроповской эпохи, Поришайло излишнего рвения не проявлял и старался мундир партийный кровью своих же вчерашних товарищей не марать. Потому падение Андропова на нем никак не отразилось. Краткое правление Черненко прошло и вовсе незаметно.
Как будто йог в нирвану погружен,
Лежит в гробу – злой старостью сражен,
И уж влекет его вперед лафет…
Пустует трон… надолго? Ясно – нет…[14]
Артем Павлович ухмыльнулся, припомнив забавную историю тех лет: «Да уж, был инцидент. Поймали писаку-студентишку на крамольных стишках о безвременно усопших генсеках. На три года лагеря стишков себе настрочил, рифмоплет, г-м, паршивый».
«А могли и в психбольницу заточить, на принудительное, г-м, лечение. Так что повезло еще рифмоплету».
В эру Горбачева Поришайло круто пошел наверх, будто подхваченный восходящим воздушным потоком надувной геодезический зонд.
«И Украинского – негодяя, за собою волок», – мрачно подумал Поришайло. «А не тянул бы его, как барана за рога – потерялся бы Сергей Михайлович в финале Перестройки. И, либо забивать бы ему козла во дворе, при удачном для него раскладе, либо в земле гнить, – при плохом».
За более чем десять лет совместной работы психологическую карту своего протэжэ Артем Павлович изучил досконально. И плюсы, и минусы знал лучше самого Украинского. Исполнителен? – Да. Сообразителен – в меру. Склонен, особенно в пьяном виде к дешевой патетике Андроповского образца, к воплям на разные лады, под общим заголовком «Просрали Родину, гады», – еще как – да. Выпить любит? Да. Пьет редко, да метко? – Да. Пересажал бы всех без жалости, приди, не дай-то Бог, на постсоветское пространство новый товарищ Сталин, – и разговора нет. Пересажал бы, г-м, и погнал в теплушках на Крайний Север. И рука бы не дрогнула. И в первую же теплушку на самое почетное место дорогого патрона Артема Палвловича Поришайло определил бы.
Корыстолюбив? Из кожи вон лезет, чтоб доказать, что нет. Но мы-то кое-что знаем… Еще незабвенный Владимир Ильич про прародителя чекистского, Феликса Эдмундовича, сказал как-то, что лицо мол, – как у подвижника, а изнутри, г-м, – взяточник и вор.
«Каждому сладенького, г-м, хочется…»
Поришайло наклонился, осушил четвертую за вечер порцию коньячку, закусил лимоном и снова прикрыл глаза.
«Промах за промахом, – подумал Артем Павлович, опять возвращаясь к Украинскому. – Стареет он что ли? Нюх теряет? Хватку утратил?» Поришайло кивнул самому себе. «Так еще и очкипошел втирать, будто я все еще в горкомовском кресле сижу».
Хотя, с другой стороны, какая у чекистов хватка была? Откуда ей взяться? Хватали диссидентов патлатых да очкастых под локти, и в психиатрическую клинику волокли. А там уже врачи наши, димедрола не жалели. Или еще чего. Сажали на иглу, г-м, – и нету диссидента. Не даром же психиатров советских еще в 70-е изо всех международных медицинских организаций поганой метлой вымели…[15] А вот там, где реальные дела требовались, в Чили, Иране, Афганистане – сразу на жопу усаживались. Альенде ушами прохлопали, Аятоллу Хомейни не различили, сначала радовались ему, как кретины, а потом вышло, что зря радовались. В Афганистане промахнулись, в Китае – поскользнулись. Тем более, что сам-то Сергей Михайлович, насколько Поришайло было известно, в КГБ анекдотами антисоветскими занимался. Сколько насобирал? Два с половиной лагеря? Или, может – три? Да и милиция при Застое Брежневском звезд с неба не хватала. Дубинки со щитами разве что в телевизоре мелькали, когда Зорин, Каверзнев и Калягин[16] про полицейский беспредел в странах западного мира калякали. Сейчас да, другое дело. Слов нет. С шантрапой разной на равных приходится тягаться. У каждого второго мудака – ствол в кармане. И ему, мудаку, безразлично, г-м, – по бутылкам в лесу палить или милиционеров отстреливать.
«А теперь ты, Сергей Михайлович, мне еще и брехатьвзялся…» – снова вернулся к Украинскому Поришайло. Даже головой покачал: «Нехорошо, г-м. Нехорошо…»
О том факте, что Анна Ледовая и Вацлав Бонифацкий упущены слежкой, Артем Павлович узнал едва ли позже самого Сергея Михайловича. И безо всяких премудростей. Один из членов группы, выпасавшей Анну Ледовую, напрямую работал на Поришайло. Инкогнито, понятное дело. Как только первая «Волга» преследователей протаранила тяжелый грузовик, а вторая затормозила неподалеку, – вокруг метались люди, соляра из вскрытых баков текла по асфальту и кто-то истошно орал, что сейчас вот-вот и полыхнет, человек этот спокойно вытянул мобилку, позвонил Поришайле и сжато обо всем доложил.
«Стареешь, Сергей Михайлович», – почти удовлетворенно констатировал Поришайло и в пятый раз потянулся за коньяком.
Попивая вечерами коньячок, Артем Павлович отдавал себе отчет в том, что алкоголизм, взрощенный на коньяке, пускай и самых дорогих марок, от своего родного брата алкоголизма, выпестованного на бормотухе с самогонкой, отличается – как два пингвина на льдине. То есть никак почти. Более того, Артем Павлович резонно полагал, что подвисание на коньяке еще и опаснее, вследствие определенного самообмана, проистекающего из таких вот нехитрых соображений, что потребляя водку в одиночку, хотя бы понимаешь, что пропадаешь, и надо что-то делать, пока не допился до лопнувших капилляров в носу. А глотая коньячок – просто интеллигентно и со вкусом коротаешь вечера, и придираться к самому себе вроде бы как и не за что.
Пока Артем Павлович обмозговывал сию непустяковую проблему, на пороге его кабинета бесшумно появилась средних лет женщина: худенькая, а то и высохшая. Чересчур хорошо одетая. С надменным лицом и губами (даже и не губами, а двумя тонкими взбалмошными нитками), готовыми, казалось, в любую секунду поджаться в надменной гримасе. Лицо женщины несло на себе такой толстый слой макияжа, что воины-апачи, вступившие на тропу войны, пожалуй, ахнули, почтительно. А то и расступились бы, перед ней.
– Лиза, – тихо позвал Поришайло, у которого слух был развит, как у кота.
Женщина беззвучно пересекла кабинет мужа, зашла ему за спину и положила обе сухонькие ладони на трапециидальные мышцы Артема Павловича. Вернее сказать, на то место, где эти самые мышцы находились в прошлом. Молча принялась легонько массажировать шею мужа. Артем Павлович замурлыкал:
– Все боятся Артема Павловича, – проворковал Поришайло преобразившимся от удовольствия голосом, – А сам Артем Павлович боится ревматизма…
– Тема… – ласково начала жена, – Наташа звонила…
– Наташенька?.. – оживился Поришайло. – Когда?.. Почему ты меня не позвала, Лизонька?
– Ты по другой линии разговаривал. Не хотела отрывать… Подумала, что-то важное…
– Жаль, – искренне огорчился Поришайло. – «Что может быть важнее звонка любимой доченьки?»
Этим летом Наташа Поришайло завершала третий год обучения в Сорбонне,[17] причем подавала такие надежды, что родители не могли нарадоваться. Артем Павлович ужасно скучал за доченькой, но чувства свои отцовские старался держать в узде, предпочитая удерживать единственного ребенка подальше от Родины. Там, на Западе, и образование – покачественнее, и климат помягче, и люди подобрее, а жизнь – повеселее. Отчего-то, г-м…
– Она какого числа на Багамы собирается? – печально спросил Артем Павлович супругу.
– Не на Багамы. На Мальдивы, Тема, – у укоризной поправила Елизавета Карповна. – И нечего тебе беспокоиться. Она взрослая девочка…
– Да взрослая-то взрослая, – протянул Поришайло, – да волны эти, г-м…
Дочка Поришайло последний год всерьез увлеклась серфингом. Сам Артем Павлович предпочел бы теннис, или волейбол, или фигурное катание, г-м, да выбор был не за ним. Вся амуниция для серфинга была немедленно приобретена родителями и поверьте, это была лучшая амуниция серфингиста, какую только можно купить за деньги.
А Поришайло, в тайне, все равно психовал.
– Волны эти… – неодобрительно повторил Артем Павлович.
– Перестань каркать, Артем, – настойчиво посоветовала Елизавета Карповна. – Ей Богу, беду накличешь. Что ты, как ребенок, заладил – волны, волны. Она же с подружками едет. У Франсуазы папа – газетный магнат, у Барбары, если мне память не изменяет, – владелец трех сталелитейных заводов в Руре. Да с девочек на островах инструктора пылинки сдувать станут.
Поришайло грустно кивнул.
– А почему мне казалось, что на Багамы?..
– Да потому, Темушка, что слов других не знаешь, – довольно таки ехидно подковырнула супруга. В семье они были ровней. Одногодки. Познакомились друг с другом в зрелом возрасте, когда учились на курсах ВПШ и паритет в супружеских взаимоотношениях с тех самых пор научились соблюдать.
– Да? – обиженно переспросил Поришайло. – А я отчего-то…
– Вот от того самого, – безапеляционно сообщила Елизавета Карповна. – А еще пару рюмок выпьешь, – продолжила супруга, бросив многозначительный взгляд на полупустую бутылку коньяка, – Суматру от Земли Франца-Иосифа не отличишь…
– Ну, Лиза, тебе виднее, – примирительно сказал Поришайло. – Ты же у нас ученая женщина.
Елизавета Карповна, в бытность Артема Павловича заведующим отделом горкома, окончила высшие курсы, а затем защитила диссертацию. На тему «определяющего влияния идей марксизма-ленинизма в деле всемерного повышения урожайности озимых культур в сельском хозяйстве». В эру развитого социализма. Или что-то в этом роде. Не шедевр, конечно, бывало и покруче, но все равно – прошло «на ура». Ныне Елизавета Карповна склонялась к мысли, что если достать работу из архива, на совесть пропылесосить, все причастия «очень хорошо» заменить антонимами «очень плохо» – то, по нынешним временам, по новой защищаться можно. Как раз подумывала над этим. Доцент – хорошо, а профессор все-таки краше.
В свое время Артем Павлович, задействовав знакомых, выхлопотал для новоиспеченной кандидатши общественных наук непыльное доцентское местечко в Государственном Университете на кафедре марксизма-ленинизма, где Елизавета Карповна, до последних дней советской власти вдалбливала благодарным студентам удивительный предмет, называемый официально Научным Коммунизмом, а втихаря – законом Божьим.
После обретения независимости с рассказами про коммунизм Елизавете Карповне пришлось завязать. Но не беда. Полы драить в подземных переходах ей все равно была не судьба. Новое местечко вскоре нашлось – декана факультета менеджмента и рыночных отношений в одной из многих, выросших в последние годы, словно культуры вирусов на курином бульоне, академий всевозможного управления. Было бы кем управлять, а желающие всегда найдутся.
– А к нам, значит, в августе собирается? – задумчиво спросил Поришайло.
– Тема… Ты же сам знаешь…
– Надо будет путевки заказать. Да и махнем втроем на Мальту.
Елизавета Карповна нежно погладила мужа по голове.
– И действительно, Тема… Чтобы тут не торчать…
К девяти вечера, когда в кабинете Артема Павловича снова затрещал телефон, хозяин кабинета сидел в том же кресле, и клевал носом. Бутылка коньяка на столе распрощалась со своим содержимым, а лимоны и сыр перекочевали с блюдец в объемистый желудок господина Поришайло, растянутый райкомовско-горкомовскими хлебами и нынешними олигархическими разносолами.
– Артем Павлович?..
– Ну?.. Чего у тебя, г-м?.. – Поришайло с натугой вышел из дремы.
«Ничего хорошего», – едва не брякнул полковник, но вовремя прикусил язык…
Картина, сложившаяся к позднему вечеру субботы, и вправду выглядела безрадостной. Поиски, предпринятые людьми Украинского по всему городу, не дали никаких результатов. Полковнику только и оставалось, что гадать на кофейной гуще – куда беглецы запропастились, если бы около половины девятого вечера ему не позвонил Бонасюк.
Как уже известно читателю, после полудня Вась Вась под конвоем Следователя и Близнеца был препровожден домой. Не от того, что у Сергея Михайловича прорезалась человечность, а на боевой пост. Бонасюк уже сказал (выплакал) все, что мог, и в камере от него не было толку. Украинский Бонасюка отпустил (временно, мать его), и вышло – правильно сделал.
– Поистине, как на духу, супруга мне звонила. Только что, – начал запыхавшись Бонасюк.
Далее Вась-Вась слово в слово передал Сергею Михайловичу информацию, полученную от дорогой супруги. Кристина с кумой Анькой сидела на даче Ледовых в Осокорках, а камешки Виктора Ивановича были похищены неким Вацлавом Бонифацким.
– Я о нем вам все по-честному докладывал, – ныл в микрофон Василий Васильевич.
«Добрался таки, урод чертов, – подумал полковник Украинский, – плакали камешки Виктора Ивановича. Ну, теперь держись».
Далее Бонасюк сообщил, что четверо охранников, выставленных на даче Олегом Правиловым, которых, кстати, Кристина перечислила поименно, ринулись вдогонку за авантюристом, надеясь перехватить его либо на железнодорожном вокзале Симферополя, либо уже в самой Ялте.
– Ты не беспокойся, Васенька, – всхлипывала в трубке Кристина. – Все нормально будет. Ребята надежные. Настигнут Вацлава.
– Ну и дела, поистине! – охал в ответ Бонасюк.
– Бесчестный негодяй! – продолжала жена, – как он мог с Анечкой так поступить? Как у него, подонка, рука поднялась?
– А где, поистине, Анна? – спросил Василий Васильевич.
– Спит, – дипломатично отвечала Кристина.
Анька к вечеру надралась вдрызг, что, собственно и позволило Кристине без помех дорваться до телефона. Будь Анна на ногах, – ни о каких откровениях и речи бы не было, – Анька заткнула бы ей рот в момент. Тем более, что и Атасов, выбираясь с дачи, сделал особый акцент на том, чтоб кумушки никуда не звонили: «Никому, типа. Засекут номер, – пиши, типа, пропало».
Сама Кристина, извечно скрытная с мужем (не жена, а одна большая недомолвка), в этот раз сдержать себя не смогла, – трещала, как самая настоящая сорока. Нервы были на пределе, с ней произошел словесный понос. Так уж вышло. Выболтав мужу все и вся, Кристина немного успокоилась. Вспомнила даже, что Вась Вась сидит дома некормленый, и некому о нем, бедолаге, позаботиться.
– Кушать захочешь, Василек – пожарь яичницу. Постное масло в сковородку залить не забудь.
– А сколько, поистине?
– Столовую ложку. А лучше – две, – инструктировала Вась Вася жена. – Макароны в кухонном шкафу. И, по-моему, несколько упаковок сухих супов там же лежат. Тех, что быстрого приготовления. Поищи. Мне на сдачу в супермаркете всучили.
Кристина Бонасюк в области питания оставалась убежденной приверженкой старых, дедовских традиций. Она совершенно справедливо полагала, что никакие свежемороженые и сухие полуфабрикаты, в какую бы красочную упаковку не облекались, никогда не заменят в рационе украинского борща с чесночными пампушками, вареников с творогом, гречневой каши с котлетами и еще много, чем сотни лет питались пращуры, слыхом не слыхивая о гастритах, колитах и прочих желудочных хворях.
– Взять хотя бы микроволновку, – убеждала как-то мужа Кристина, когда тот загорелся идеей купить СВЧ-печку. – Да где это видано, чтобы курицу в три минуты приготовить? Да настоящую крестьянскую курицу и за три часа в духовке не протушишь. Жесткая останется, как резина. Что, интересно мне знать, с ней в микроволновке творится? И, чем, спрашивается, пичкают на фабрике бедную птицу, чтобы мясо в три минуты варилось?! Я это есть буду, а потом и сама на части расползусь, как эта курица несчастная?!
Что же касается отвратительных кубиков сухих супов и бульонов, так и самого Васю от них с души воротило. Тем более, что доходили до него смутные слухи, будто всевозможные «Галины-бланки» – не что иное, как перерасфасованный в новые упаковки корм для американских солдат, которым во Вьетнаме доводилось неделями торчать в джунглях. Мол, наделали его в Штатах сотнями тонн двадцать лет назад, а после позорного поражения так и гнило это дерьмо на армейских складах. Пока границы Союза не пали и не открылась заманчивая возможность спихнуть на постсоветское пространство весь накопившийся на Западе мусор.
Так оно было или не так, но, в данном случае – обстановка вынуждала не перебирать харчами.
– Приготовишь бульон, – поучала Кристина Василия Васильевича. – Макароны свари отдельно. Худо бедно, червячка заморишь.
– А ты домой когда? – жалобно спрашивал Вась Вась.
– Не могу я куму в такое время одну оставить, – отвечала Кристина не менее жалобно, – телефон в Осокорках запиши. Если что – звони.
Вася записал. И телефон, и адрес, и остальное все. Он вообще сидел, шмыгая носом, с блокнотом на коленях и авторучкой в руке. Поэтому, как только связь с Осокорками прервалась, набрал номер Украинского и передал ему содержание беседы с точностью магнитофонной записи.
– Молодец, – гаркнул Украинский и, в свою очередь, кинулся звонить Поришайло.
– Что значит упустил, г-гм?! – захлебнулся Поришайло, услышав от Сергея Михайловича, что алмазы Ледового похищены, а Бонифацкий сбежал в Крым. – Ты, твою мать, шляпа!..
Полковник Украинский кусал губы и молчал.
– Интересно, – немного спустив пары, уже спокойнее спросил Артем Павлович, – как это так?.. Весь день глаз не сводил, а из особняка в Осокорках упустил, к чертовой матери?… Я про особняк этот от тебя, г-м, г-гм, впервые слышу?
– Так я… – замялся Украинский, которому придумать что-либо удобоваримое – просто не хватило времени.
– Ладно, – вздохнул Артем Павлович, – после обсудим, Сергей Михайлович. – Поришайло внешне успокоился, его тон сделался таким омерзительно приторным, что у полковника мурашки поползли по спине – «после обсудим, Сергей Михайлович… ну-ну…»
– Дачу в кольцо возьми, – распорядился Поришайло, – Чтобы мышь летучая не проскользнула!
– Уже сделано, – отозвался Украинский, но Поришайло нетерпеливо перебил:
– Мила Сергеевна пускай вылетает в Крым. Обеспечишь ее всем необходимым. Свяжись с ней немедленно. И скажи, г-м, чтобы перед вылетом обязательно мне позвонила.
– Понял, Артем Павлович.
– Теперь вот что, Сергей Михайлович… У тебя люди надежные, г-м, в Крыму сыщутся?
– Так точно, – без запинки ответил Украинский. – Есть двое надежных ребят.
– При погонах?
– Так точно.
– Подключай в помощь Миле.
– Есть.
– И смотри, Сергей… Ты мне за ее безопасность – головой, г-гм, отвечаешь…
– Понял.
– Дальше, г-гм. Кто из бандитов Правилова в Крым рванул?
– Атасов, Протасов, Армеец и Бандура, – без запинки выговорил Украинский. Произнося последнюю фамилию, он поморщился, как будто обнаружил в супе толстую дохлую муху.
Услышав от Василия Васильевича имя молодчика, сорвавшего слежку за Анной Ледовой, Украинский сперва мысленно пообещал себе, что на первом же допросе отобьет мерзавцу валенком с песком обе почки. Затем надолго задумался – что-то скреблось в подкорке, а вот что именно – он пока не знал. Посидел, почесал затылок и, наконец, – припомнил. Кинулся к сейфу, извлек изъятые в Гробарях документы, выписанные на имя Андрея Бандуры.
«Вот это да… – сказал Украинский потрясенно. – Вот так совпаденьице…»
Впрочем, утомлять шефа этой удивительной подробностью полковник Украинский не спешил. Да и к чему? Назвал имена бандитов, и двинулся дальше.
– Выехали своим ходом. Предположительно – в девятнадцать ноль-ноль. Ориентировка на джип «Ниссан-патрол», 86-го года выпуска. Зарегистрирован на Валерия Протасова. Темно-синий металлик. Очень много труб безопасности на носу и еще больше – прожекторов.
– Обезьяны чертовы, – фыркнул Артем Павлович и, после минутного раздумья продолжил:
– Сергей Михайлович! Ты что хочешь, делай, но чтоб макак этих – и духу на полуострове, г-м, не было. Ты меня хорошо понимаешь?
– Лучше некуда, – отозвался Украинский.
– Ну, так действуй, г-м.
Поришайло оборвал связь, неуверенно поглядел на поднос, встал и, покачиваясь, снова направился к бару.