Утром я поняла, в какую ловушку угодила. После пробежки, контрастного душа и кислого яблока возникло ощущение игривого прилива всяческих сил. Мне хотелось навестить знакомых бизнесменов и с глазу на глаз расспросить о фирме «Реванш». Надо было забрать ключи от врезанного Иваном замка из обувной коробки на стеллаже в «тамбуре». Пора было искать приработок. Но когда? В восемь позвонила Ирина Сереброва и дрожащим голосом попросила как можно скорее приехать. Я вызвала Лешу, который неохотно пообещал быть у моего подъезда часа через полтора. И до вдовы предстояло добираться часа два – самые пробки.
– Тогда отправляйтесь сразу к дому Серебровых, – решила я.
– Договорились, Елена Олеговна. День обещает быть прекрасным. Вы в настроении? – включился в привычный треп Леша.
– Если вам в ближайшее время со мной не общаться, то не имеет значения, с какой ноги я встала. До свидания.
Отшив парня, я связалась с Градовым и сообщила, что воспользуюсь метро. Он одобрил и велел держать его в курсе. Мобильный снова выдал мелодию. Ирина нетерпеливо спрашивала, как скоро я буду.
– Выхожу. Купить что-нибудь по пути?
– Яду.
Я понеслась к ней. И убедилась в правоте приятеля наркомана. Когда он завязывал в трясуне и корчах, хрипел:
– Поля, это обычные симптомы нервного заболевания. Миллионы людей в горе, душевной муке, страхе испытывают то же самое. Да ведь? Скажи да.
Я подтверждала. Это было правдой. Но его беда подло заключалась в знании, как немедленно унять страдания, пусть на очень короткий срок. И где взять подобное, лечащее подобное. Когда изведшийся человек был готов на все за секунду покоя, он срывался. Понимал, что будет только хуже, и твердил:
– Ну и ладно, ладно, ладно. Я чуть-чуть отдохну, потом выдержу, если не сдохну.
И однажды выдержал… Предварительно отведав клинической смерти…
Состояние Ирины очень напоминало ломку. Ее колотило, ноги заплетались, лицо было одутловатым и бледным, в глазах металось пламя внутреннего ада, выжигая их зеленый цвет. Увидев меня, она сипло закричала:
– Мне плохо! Я умираю!
– Доза нужна?
– Доза чего? Я умираю!
«Обычные симптомы нервного заболевания» облегчились питьем теплой воды, в которой я разболтала две столовых ложки варенья, укутыванием в шерстяной плед и броском ничком на кровать. Она не позволила мне натянуть сбитые простыни и перевернуть мокрые подушки.
– Только не шевелитесь, – посоветовала я, вспоминая опыт своих богемных друзей. – Сначала будет потребность волчком крутиться. Сосредоточьтесь на преодолении, не двигайтесь и потихоньку успокоитесь. Может, врача вызвать?
– К черту!
Через полчаса стало очевидным, что при одинаково мучительных проявлениях абстинентного синдрома и запредельной тоски, отсутствие в крови вредоносных радикалов – благо. Ирина притихла и заснула. Расслабившись, она перевернулась на спину. Впалые щеки чуть порозовели, из-под век на них выкатились две слезинки, даря надежду на то, что было чем заливать так напугавший меня пожар. Я на цыпочках пошла в кухню готовить завтрак. Еду собиралась впихивать в нее насильно. Мозг не только эмоции генерирует, но еще и регулирует все физиологические и биохимические процессы. Пока он «решает», сколько желудочного сока, с преобладанием каких ферментов стоит выделить, ему не до высоких размышлений. Чем они выше, тем ниже ты со своей бедой, а в отчаянии самоуничижение, мягко говоря, не показано. Словом, человеческий организм надобно отвлекать трудом переваривания пищи, чтобы не вся энергия тратилась на болезненное чувство. Тогда оно ослабевает. Вообще фраза «человек ест для того, чтобы жить, а не живет для того, чтобы есть» – эффектна, но грешит против истины, разрывая некий круговорот. Пусть лучше обжирается, пока Бог им не займется, чем притащится недоразвитым самозванцем на тот свет, сиганув с крыши или распоров себе вены после попыток докопаться до смысла всего с помощью тупой лопаты неумелого голодания. Оно, если не поддерживает фигуру, за которую платят дополнительный миллион в светской профессии, или не является безопасным именно для вашей психики элементом духовной практики, всего лишь источник депрессии.
Холодильник был пуст. Мышь в нем не удавилась бы, потому что на нижней полке красовался стограммовый кусочек сыра в черных разводах плесени. Мышь отравилась бы. Я читала про содержание грызунов – им ни в коем случае нельзя давать несвежих продуктов. В морозильнике я обнаружила лишь пару скомканных затвердевших целлофановых пакетов. Как долго Ирина голодала?
Я выругала себя за то, что ушла вчера, не позаботившись о ее пропитании. И скомандовала себе: «Дуй в магазин рысью. Йогурт какой-нибудь, сок… Господи, в чем там содержатся „углеводы радости“? А, в макаронах. Сможет проглотить? Ей горячее не повредило бы. Тогда нужны еще масло и зелень. Быстрей, Полина, проснется же, впадет сначала в истерику, потом в прострацию, не выведешь без доктора. Она на грани, бедная».
Но я есть я. И приятного в этом иногда мало. Точно всадила свой тонкий каблук в щель между железной рамой подъездной двери и непонятно зачем оставленным перед ней деревянным порогом, где он застрял намертво. Время поджимало, я нервничала и, чтобы не расплющить остатки сознания об обстоятельства, выскочила на асфальт босиком, держа в руках вторую туфлю. И замешкалась на секунду. За спиной тяжелая плита с отвратительным звуком смяла беззащитную пленницу цвета кофе с молоком, так и не дождавшуюся от меня спасения. «Растяпа, – обругала я себя. – Там же коврик лежит, надо было им дверь зафиксировать. Так воодушевилась перспективой пробежаться без обуви, что соображать перестала»? Я попрощалась наверняка мутным взглядом со своей «лодочкой», вернее с ее невидимой проекцией на бездушной железке, посмотрела на ту, что сжимала в кулаке, выбросила ее в урну и порысила за продуктами.
На улице и в универсаме мой вид никого не тронул. За равнодушие к способам чужого самовыражения я люблю москвичей. Зато Леша, подогнавший машину к подъезду и выбравшийся из нее покурить, увидел меня и выпустил изо рта сигарету. Я поздоровалась. Он не смог. Начал пытливо озираться по сторонам. Наверное, постеснялся общаться со мной на глазах у прохожих. Одно дело босая баба чешет мимо, другое – останавливается рядом и тепло приветствует именно тебя. В отместку я решила ничего ему не объяснять ни сейчас, ни вечером. Подумаешь, десяток шагов по асфальту без туфель при нем сделала. Вот, если Ирину днем в общественное место понесет, будет хуже. Тут уж или какой-нибудь сектанткой себя объявляй, или траться на новую пару. А нужна мне клеенка, как мама называет любую некожаную обувь, перчатки и сумку? Выбирать же и покупать нечто нормальное Елена Емельянова при Ирине Серебровой не должна. Я мельком глянула в урну – «лодочка» исчезла. Открыла дверь подъезда – вторую тоже кому-то удалось вызволить. Наверняка сейчас старательно ее расправляет, сидя на кухонном табурете. Я вдруг ощутила, что лично у меня все замечательно и привычно: голые пятки саднят после неожиданного контакта с твердью, а туфли пропали. Попытайся я рассказать Леше эту историю, он без вещдоков не поверит. Я сама уже сомневалась, не выскочила ли второпях из квартиры босиком. Естественные для меня ситуация и состояние. Можно было жить дальше.
Вернувшись в дом, я вымыла ноги и надела какие-то тапочки. Ирина все еще спала. Пробудившись через час, есть отказалась. Я пригрозила, что пожалуюсь Градову. Она не испугалась.
– Если Владимир Петрович вам не указ, вызову скорую. Медикам достаточно вас увидеть, чтобы вкатить десяток уколов и организовать принудительное кормление через зонд. Это даже не капельница, Ирина, это нечто!
Подействовало. Зверский аппетит подкрался к ней и набросился, как водится, во время еды. Я не ошиблась, молодой организм сам защищался от отчаяния. После завтрака в постели лоб ослабевшей вдовы обильно покрыла испарина. Сереброва безвольно рухнула на подушки. Я решила, что она в обмороке. Но, оказалось, снова заснула. Судя по всему, ей не удавалось поесть днем и поспать ночью. Я дисциплинированно позвонила Владимиру Петровичу.
– Ирине необходим отдых, хорошо, что удалось ее накормить, – похвалил он. – А вам, Елена Олеговна, я передал с Лешей следующую пачку документов на английском. Работайте с текстами, пока подопечная спит, меньше останется на дом.
Он был настоящим дельцом, не терпящим простоев. И заботило его не мое свободное время для восстановления сил, а качество перевода. Свежая утренняя голова его почти гарантирует.
Я спустилась к машине, взяла у шофера папку с бумагами, подумав, что он обязан был сказать мне о ней, невзирая на мой внешний вид. Немного развлеклась догадками, зла ли я на Лешу из-за него самого или из-за бесперебойного поступления скучнейших технических описаний от Градова. И занялась этими самыми описаниями, устроившись за журнальным столиком у окна в гостиной. Успела бегло прочитать страниц шесть, когда в дверь позвонили. Одновременно бравурно взвыл телефон – Градов предупреждал, что с минуты на минуту Ирину посетит его супруга. Я отдавала себе отчет в том, что на самом деле количество непереведенных знаков с пробелами, оставшееся мне на после полуночное время, его не волнует. Но мог бы объяснить жене, что Сереброва впервые за много дней заснула, и посоветовать повременить с визитом. Разумеется, вместо поучений, я посмотрела в глазок на нетерпеливо притопывающую ногой женщину и мирно сказала:
– Не посетит, а уже посещает, Владимир Петрович. Как ее зовут?
– Ада Леонидовна.
– Звучит! Открываю.
– Сразу передайте ей трубку.
Я и передала, когда гостья переступила порог. Нет, сначала мы поздоровались, «как порядочные»:
– Здравствуйте, Ада Леонидовна.
– Добрый день, Елена Олеговна.
Она прижала к уху средство связи. Было слышно монотонное гудение голоса ее мужа. Жена ответила своеобразным горловым воркованием, которое, несмотря на ласковые ноты, я перевела на человеческий язык словом «отвяжись». Общение четы Градовых вызывало параноидальные догадки о заговорах, слежке, подслушивании и опасности для жизни, потому что уловить смысл издаваемых звуков мог только орнитолог. А супруги явно обменивались информацией и понимали друг друга.
Наконец, госпожа Градова вернула мне сотовый.
– Итак, еще раз, вы – Елена Олеговна Емельянова, наша с мужем помощница, – сказала она низким глубоким голосом, в котором поражало отсутствие хрипотцы.
– Рада познакомиться, Ада Леонидовна, – вежливо отозвалась я.
– Как Ирина Антоновна?
– Сейчас узнаю, она в спальне. Думаю, вы здесь бывали, не мне вас приглашать.
Думала я о том, надо ли называть Сереброву при Градовой по имени и отчеству, но говорить об этом было необязательно.
– Я пойду в кабинет покойного Николая Николаевича, – бросила она и направилась куда-то сквозь лабиринты шкафов в гостиной.
«Покойного Николая Николаевича»… Звучало старинно и книжно. Ее муж был человечнее, называя Сереброва Колей. «Тоже мне способ дистанцироваться от подчиненной девицы Емельяновой, – подумала я. – Ну, люди, даже смерть в создании имиджа задействуют».
Дама была красивой и холеной, значит, тридцать лет, на которые она выглядела, были ориентировочно тридцатью семью. Скоро на подтяжку лица. И это – ерунда, потому что особенно природе удалось то, на чем морщины не появляются, – большие карие глаза и густющие темные волосы. Концы таких раз в полгода укорачивают на сантиметр у лучших парикмахеров. И те благоговейно, понимая, что прикасаются к чуду, берутся за ножницы. Она была энергичнее мужа. И никогда ни у кого не спросила бы: «Как я вам показалась»? Даже в качестве шутки или проверки на развязность. Но Градовы несомненно были парой, хотя я и не видела их вместе.
Удостоверившись в том, что Ирина все еще спит, я отправилась искать кабинет. Бумаги мои были сдвинуты – Градова полюбопытствовала, чем я занималась, и не потрудилась это скрыть. «Интересно, какая ассистентка для нее предпочтительней? Та, что роется в комодах, или та, что переводит»? – задавалась сердитыми вопросами я, лавируя меж горами шкафов и водопадами драпировок. Наконец, обнаружила открытую дверь. Рабочая комната Сереброва была обставлена строго: большой письменный стол с прекрасным компьютером, стеллажи с отлично изданными книгами, два пышнотелых кресла и изящный торшер. Рука Ирины коснулась лишь последнего, накинув на него тонкий шелковый платок в разноцветную полоску.
Ада Леонидовна Градова сидела в одном из кресел, которое явно было ей велико, и рассматривала свои длинные бордовые ногти. При моем появлении она подняла голову. Выражение глаз и лица не изменилось, вернее, не изменила.
– Хозяйка еще не проснулась, – сказала я.
– Накачали снотворным, чтобы не слишком утомляла? Не хмурьтесь, пусть, чтобы не мучилась.
– Не накачивала. Просто человек впервые за несколько дней поел и впервые за несколько дней заснул не на десять минут и без кошмаров.
– Жаль девочку.
– Очень.
– Вкуса у нее нет.
– К сожалению, это не ослабляет страданий. Но у нее не во вкусе дело. Она как-то яростно бунтует против обыденности. Пара визитов дизайнера, и квартира станет по-настоящему оригинальной.
Градова беззлобно усмехнулась:
– А я и не ждала, что вы просто согласитесь с очевидным – вкуса нет.
– У вас провидческие способности.
– Не издевайтесь, Елена Олеговна.
– Я всего лишь льщу.
– Больше не надо. Для вашей же пользы.
– Хорошо. Менеджер по персоналу предупредила, что в мои обязанности входит выполнение некоторых ваших деловых поручений. Владимир Петрович не уточнял, какого рода они будут, потому что с утра на него свалилось известие о гибели коммерческого директора. Может, вы меня просветите? Или сейчас не время?
– Вы, кажется, из Нижнего Новгорода? Только в провинции еще спрашивают – время – не время.
– Зато в столице все уже поняли, что свое время – это деньги, а чужое – либо тоже ваши деньги, либо на него плевать с десятой вышки.
– После этого вывода можете считать себя столичной штучкой. Приживетесь.
– Приживусь, куда денусь. Но считать себя столичной штучкой не могу. Выговорить про время и деньги легко. Но я не умею так жить.
– Захотите жить, что называется, полнокровно, научитесь, – четко пообещала она. – Двери в начальственные кабинеты пинками уже открываете.
– Я легкообучаемая особь.
– А, из вечных золотых медалисток. Думаете, дальше везде без экзаменов примут. Я ненавижу учить и учиться. Родилась со всем, что мне нужно, и что от меня требуется.
«Градов рассказывает ей все, – подумала я. – Но, похоже, только про других, а не про себя». Вслух же признала:
– Не сочтите за лесть, Ада Леонидовна. Вы уникальны.
– Это не сочту. Потому что действительно так.
«Вот сказала, а могла бы и не сказать», – любит повторять Виктор Николаевич Измайлов, когда я разочаровываю его какой-нибудь фразой после вроде бы неглупого монолога. На сей раз присловье очень подходило госпоже Градовой. Ее «действительно так» было лишним. Интересно, она полагала, что сие утверждение нужно ей или требуется мне? Ну, раз уж ее родили совершенной. В любом случае ненависть к ученичеству ей следовало бы преодолеть.
– Господи, как же вы меня напугали! Слышу, в кабинете говорят. Чуть сердце не разорвалось.
В проеме двери, держась за косяк полупрозрачной кистью левой руки, стояла Ирина Сереброва. Я тоже испугалась, только не голоса, а вида ее – бледная, лохматая, опухшая от слез, на искусанных губах корки. Она была в той же мятой зеленой пижаме, в которой встретила меня утром.
– Милая моя! – воскликнула Ада Леонидовна, поднимаясь и раскрывая объятья.
Ирина приблизилась, Градова на секунду прижала ее к себе, затем отстранила и повернулась ко мне. Учитывая ее тембр, голос зазвучал набатом:
– Елена Олеговна, как это понимать?
Я увидела, что у Ирины приподнялись брови, и подумала: «С моими, наверное, происходит тоже». Но лица своего не почувствовала.