– Феодор! Давно тебя не видел, где ты пропадал?
– То там, то сям. Дядя Эмиль, вы не нальете мне молочка?
– Конечно! Залетай на верхний ярус.
Нижний, расписанный сочной акварелью ярус со столами предназначался общему пользованию, более сдержанный верхний предпочитали любители уединения. Такие, как Феодор.
Дядя Эмиль накрыл дракону кабинку-сыроежку совсем как в детстве: блюдце с молоком, тортик с вишенкой, леденцы на палочке (их не дракону, себе).
– Молочко, если не ошибаюсь, Ренаты? – Феодор лакал напиток взахлеб.
– Ее. У старушки Ренатушки оно самое вкусное. Кстати, а что же ты без лучших друзей? Не рассорились? В детстве всегда приходили втроем, – дядя Эмиль расплылся в добродушной улыбке, собравшей на его лице много-много сеточек. Удивительно, насколько хорошей была его память. Иногда он вспоминал проделки детей, о которых сами те давно уж забыли. Казалось, Эмиль приходился дядей всем без исключения ребятишкам Царства, оставаясь им, даже когда те взрослели. Слишком быстро они вырастали, частенько говорил дядя Эмиль.
– Мы же уже не дети, чтоб быть неразлучными, – заметил Феодор с некоторым сожалением. – Миха вон сам отец.
– Девчушки в него, такие сыроежки-сладкоежки, – одобрительно кивнул дядя Эмиль. – Когда Лия не видит. Кстати, что тортик?
– Объедение, – с удовольствием причмокнул Феодор.
– Его пек я, – посасывая леденец, дядя Эмиль накручивал ус. – Кстати, проверишь вестибулярный аппарат? После еды можешь в Царстве лишь ты.
– Проверю. До седьмой отметки.
Посередине верхнего яруса алела шляпка гриба. Дракон в нее прыгнул, человек спустился по лесенке.
Все от мала до велика в Царстве проверяли вестибулярные аппараты (чувство равновесия, координацию) в кондитерской усатого дяди Эмиля, на его прославленной бумажной вертушке. На рассвете сладкоежки еще не заходили и ее запустили специально ради дракона. Предусмотрительно спрятав когти в подушечки лап, он заскочил на вертушку с разбега.
Карусель изготовили из бумаги намеренно. При пробах у материала не отыскалось больших недостатков. А из бесспорных достоинств: эластичность, воздушность, устойчивость. На парадном показе вертушка раскручивала разом полцарства! И с возрастом не ослабела, что подтверждали ежегодные проверки, а появившееся бумажное шелестение не убавило, а прибавило ей очарования.
Вертушка крутилась и шаталась вокруг оси, у Феодора безумно сосало под ложечкой. Впрочем, прямые и изогнутые бумажные держалки он игнорировал, полагаясь на крепкий драконий вестибулярный аппарат. Полагаясь справедливо. Дракон получал то же удовольствие, что и в детстве.
Мимо Феодора мелькали размытые пятна – акварельные художества детей, накопленные почти за век. Где-то среди них и его рисунок: зернышки с палками. Дядя Эмиль налил тогда дракончику молочка за, как он тогда выразился: чУдный рисунок.
– Феодор! Феодор! – махал ему протиравший столы к кондитер. Занятие не особо нужное, ведь пока крошек некому было оставить, но совсем скоро сладкоежки ворвутся в кондитерскую и уж после них только успевай прибираться. Но дядя Эмиль не жаловался, он привыкший. Тем не менее, самым неаккуратным он давал в руки тряпку и просил помощи с уборкой. В Царстве на такие просьбы не отказывали, соглашаться на них учили малышей еще в обителях родители.
Дракон соскочил с бумажной вертушки: песок в шторах хрустальных окон достиг временной отметки VII (семь). Пора.
– До свидания, дядя Эмиль, – попрощался дракон, испытывая нежную благодарность к этому хорошему человеку и прекрасному месту. – Я улечу с верхнего.
– Лети с ветром! И, сынок, ты это, не переживай, – дядя Эмиль чувствовал, что Феодор прилетел к нему этим утром не только попить молочка и поесть тортика. И, понимая, что не может разделить с Феодором тяжелую ношу, просто верил в него. Всем своим сердцем надеялся, что помогает просто тем, что он есть у дракона. – Все наладится.
– Непременно, дядя Эмиль. Непременно! – Феодор взмывал ввысь, ощущая умиротворение на душе. Он вспомнил свое счастливое детство, одно из любимых удовольствий!
Дядя Эмиль раздвинул песочные шторы: около кондитерской уже толпились ранние сладкоежки.
– Заходите, мои сыроежки!