Ночью я плохо спал от предвкушения грандиозности предстоящего. Через открытую форточку была слышна ночная жизнь города, которая оказалась намного более насыщенной, чем мне представлялось. Непрерывно ездили машины, скрипя колесами на поворотах и громко газуя, звезды звенели, а ветер доносил гул голосов, хохот и музыку из чужих окон. Я то и дело вставал, включал глобус и настольную лампу и садился писать начатое письмо, но слова не складывались, как обычно, словно пазл, а предложения рассыпались незавершенными. Мысли мои кружили слишком быстро. Долгожданный сон соизволил явиться только к середине ночи, но и за это я был ему благодарен.
Тем не менее проснулся я рано, еще до того как мама пришла будить меня, и принялся рыться в ненужных вещах, сложенных в моей комнате. Когда мама вошла и сказала, что она сейчас сделает мне завтрак и проводит в школу, я состроил такое страдальческое лицо, что надо мной, несомненно, сжалилась бы даже Снежная королева. К тому же я знал, что мама все равно не стала бы меня провожать, так как спешила на работу. Я похныкал, что ночью совсем не спал, что эта пыль на дорогах меня замучила и я знаю, что мне сразу станет плохо, как только я покину двор, тем более я и так целыми днями занимаюсь дома и прочее-прочее. Мама обреченно вздохнула и закрыла дверь, а я вновь принялся за свое дело.
Вскоре почти под самым потолком, на верхней полке шкафа, среди коллекции кнопок, плюшевого дракона и небольшого абажура я нашел сверхпригодную для моих целей вещицу – деревянную шкатулку с вырезанными узорами. Довольный, я спустился вниз по узкой длинной лестнице, такой, какие обычно бывают в библиотеках, и, насвистывая, приклеил к шкатулке замочек. Такого мелкого, очень нужного в хозяйстве добра у меня в ящиках хранилась целая куча. Это было весьма удобно, и ценила это даже мама, обычно называющая все бардаком.
Заглянула мама.
– Что это тут так клеем пахнет? – спросила она, хотя уже увидела шкатулку у меня в руках. – Я думала, тебе плохо.
– Плохо, – скорбно подтвердил я.
Мама горько вздохнула и посмотрела на часы.
– Ладно, мне надо бежать. Смотри тут не балуйся. Вечером проверю, какие уроки ты за день сделал, а какие нет.
Я бодро закивал. Ничего такого она делать бы не стала. Мама даже не знала, когда у меня были экзамены, не то что, какие уроки нам задавали. Цена моего бесшколия состояла в моей личной ответственности, и я это прекрасно понимал. И мама понимала, что я это понимаю. Она подошла, уже одетая, готовая к очередному боевому дню, поцеловала меня в лоб и погладила по голове – неспешно, задумчиво. Я прикрыл глаза. Потом ее прикосновение улетучилось, и я услышал, как захлопнулась входная дверь.
Пора было и мне начинать первый день войны за бесценное сокровище Ляльки Кукаразовой. Я нагнулся через стол и выглянул во двор. По нему уже спешила мама. Вдруг она остановилась, посмотрела вверх, прямо на меня, и помахала. Я быстро бросился к окну, открыл его, высунулся по пояс и крикнул ей что-то на прощание. Она замахала уже по-другому. «Аккуратнее, не выпади», – донеслось до меня. Я слез на пол, и шаги ее пропали в арке. Почему-то мне стало ее вдруг ужасно жалко, и я поднял грозный взгляд к небу. Когда мне хотелось прямо обратиться к папе, а не писать письма, я обычно обращался к небу, полагая, что облака впитают мои слова, обволокут их дождевыми каплями и обрушат их в правильном месте прямо на дно того моря, в котором находился мой пропавший отец.
– Ну, посмотри, какая она грустная и одинокая! – сказал я ясно, но тихо, чтобы соседи не заподозрили неладного. – Неужели спасение всего мира важнее спасения нас с мамой? Я-то ладно, хоть у меня и астма, помнишь? А вот маме плохо. Ты уж подумай, пожалуйста, об этом!
Я решил, что больше облака не могли донести за раз в неиспорченном виде, и, повысматривав недолго Джека, как всегда тщетно, отправился завтракать.
На моем месте стояла чашечка какао и миска с овсянкой. Мама знала, что у меня еще с детсадовских времен была травма, связанная с овсяной кашей в общем и с пенкой на ней в частности, но настаивала на том, что эта размазня полезна. На маминой каше, правда, никогда не было пенки, поэтому я, скрипя зубами, ел эту густую, неприглядную массу, чтобы сделать ей приятно, даже если мамы не было дома, хотя мне ничто не мешало спустить это дело в туалет, крокодилам в канализации на завтрак. А вот из-за горячего шоколада мне завидовала вся ребятня во дворе, так как всем остальным доставалась просто какая-то крашеная вода под названием чай.
На холодильнике сидела Клеопатра и наблюдала за мной взглядом эсэсовского надзирателя, пока я ел. Я высунул ей язык, и она брезгливо отвела свои зеленые глаза. Где-то я даже был уверен в том, что Джек все никак не возвращался именно из-за этой нахалки с королевскими замашками. Хотя я вообще-то старался не искать вину происходящего в других. Клеопатра одним длинным рыжим движением спрыгнула с холодильника и отправилась искать солнечное местечко с вызывающе задранным хвостом.
А я помыл посуду, наспех оделся в первую попавшуюся одежду, прихватил шкатулку и отправился в киоск господина Дидэлиуса.
Колокольчик звякнул удивительно прозрачным звуком, и тяжелая деревянная дверь со скрипом захлопнулась за мной, подняв облако искрящейся пыли. Маленькое темное помещение скудно освещалось лампой с вязаным абажуром, место которому было скорее на потолке какой-нибудь бабульки в кресле-качалке. Но с другой стороны, киоск господина Дидэлиуса мало чем походил на остальные магазинчики подобного типа. Прямолинейные и холодные, исключительно практичные. Господин Дидэлиус, которому, судя по его рассказам, было как минимум сто пятьдесят лет, провел в этом подвале половину своей жизни, с тех пор как вернулся из своих бесконечных путешествий, и обустроил он его себе на славу.
На полу лежал ярко-синий персидский ковер, а на полках среди журналов и книжек красовались деревянные животные из Африки, гордые и пахнущие жарой и корицей. Зацепленные за обложки, висели венецианские маски, лежали трубы, в которые дули пастухи альпак в Латинской Америке, а ловители снов, сотканные индейцами в заповедниках специально для господина Дидэлиуса, позвякивали на стенах бубенчиками при дуновении ветра. Помимо полок, в киоске стояли громоздкие темно-коричневые шкафы со множеством ящичков.
Секретерами называл их господин Дидэлиус, и в них правда хранилось много секретов. Стоило открыть один из таких ящичков и запустить в него пальцы, подрагивающие от приятного страха перед неведанным, как они извлекали диковинку с какого-нибудь далекого конца света, и тогда можно было часами сидеть в мягком кресле из бордового бархата перед прилавком и с замирающим дыханием слушать истории хозяина. Прилавку было с виду лет триста, и каждый желающий мог выцарапать на нем свое имя. Для этого посетителям специально выдавался гвоздик. Я любил отыскивать свое имя, которое старательно выводил чуть ли не два дня, и представлять себе, что кто-нибудь придет сюда лет так через двести, увидит, что тут был мальчик по имени Воробей, и задумается о том, какой я был, любил ли я шоколад или леденцы, прятки или шашки.
На прилавке стояли большой серебряный поднос с бутербродами, пирожками и печеньем, кофейная машина и множество различных чашек. Еще там были доисторическая касса, весело и деловито звенящая, когда ее открывали и закрывали, банки с конфетами в цветных фантиках, печатная машинка, лампа и набор жестяных баночек с воздухом из разных мест мира.
Эти баночки были уникальным изобретением самого господина Дидэлиуса, и воздух в каждой из них он лично ловил в своих странствиях по белому свету. «Париж», «Рим», «Гавана» написано было на белых баночках. И «пустыня Гоби», «дождевой лес», «индийский рынок», «тирольские Альпы» и так далее до сладостной нескончаемости. Стоило одним банкам пропасть с прилавка, как их место сразу же занимали другие, уже из других прекрасных мест. Иногда мне казалось, что мне хватало одного названия и теоретической возможности понюхать воздух этого места, чтобы, как наяву, оказаться посреди очередного приключения. Но когда я клал на прилавок бережно накопленные монеты и купюры, выбирал по полчаса баночку, садился поудобнее в кресло, снимал с нее крышку и глубоко вдыхал сказочные ароматы, я понимал, что только при ощутимом соприкосновении вихрь, охватывающий и уносящий меня в дальние дали, мог достигнуть такой затягивающей мощи. Я закрывал глаза и летал в пространстве и времени свободнее самого Джека.
Как ни странно, довольно мало кто ценил волшебные баночки господина Дидэлиуса, который предлагал еще и подходящую к выбранному воздуху книгу, чтобы можно было продлить удовольствие и повторять его сколько угодно. Почему-то взрослые предпочитали тратить несколько месячных зарплат (это мне мама поведала жалостным голосом) на туристические поездки в какую-нибудь Турцию.
– Кто это залетел в мои дальние пещеры? – послышался мягкий и сапфировый, как июньская ночь, голос владельца киоска, и господин Дидэлиус вышел из задней комнаты, поглаживая свои длинные белые усы. Волосы, падающие на воротник его зеленого жакета, были густыми, но также идеально белыми, а светлые глаза смотрели ясно и открыто. Мне казалось, что господин Дидэлиус всегда пытался понять даже самого отпетого подлеца и найти в нем что-нибудь, чем можно было восхититься.
Он медленно добрел до стула за прилавком и уселся перед печатной машинкой.
– Неужто мой Воробышек снова запорхнул за очередной порцией путешествий?
Мне не хотелось признаваться в том, что с прошлого раза я еще не успел накопить достаточно денег, так как знал, что тогда мне бы баночку подарили. И отпирайся как хочешь. Но мне не нужны были такие подарки, я хотел, чтобы киоск господина Дидэлиуса процветал и чтобы баночки на этом прилавке никогда не кончались.
– В этот раз нет, – покачал я головой и поставил шкатулку рядом с печатной машинкой. – Я принес вам кое-что на хранение.
И я поведал господину Дидэлиусу все бурные события вчерашнего дня. Он слушал очень внимательно и с неподдельным интересом.
– Наши догадки мы принесем вам, – закончил я. – Их надо будет положить в эту шкатулку, ключи от которой будут только у вас.
Я протянул ему серебряный ключик на цепочке.
– И я не пророню никому ни слова и открою шкатулку только в присутствии тебя и Бори, когда настанет день правды, – торжественно сказал господин Дидэлиус.
Я знал, что он все поймет. Так как я просто не мог уйти из киоска с пустыми руками, я купил два печенья с шоколадом и черникой и отправился домой продумывать план действий.
Двор пустовал, и из окон доносились возгласы пухлогубых героинь мыльных опер. Несколько воробьев вилось над самой землей, и я подкрался к ним как можно ближе, чтобы лучше их рассмотреть. Джека среди них не было…
Только когда я зашел в прихожую и снял ветровку, заметил, что один карман был выпуклым и отвисал несколько больше другого. «Да ладно», – подумал я и еще до того как достал из него свалившийся с неба подарок, понял, что сегодня у меня все-таки будет маленькое приключение. «Кадакес» было написано на баночке. Я в первый раз слышал это название и сразу полез за энциклопедией на третьей полке сверху в моей комнате. Усевшись поудобнее на кровати, я несколько тревожно залистал тонкие страницы, но с облегчением нашел искомое.
– Кадакес, – начал читать я вслух, чтобы лучше запомнить, – бывший рыбацкий поселок на побережье Коста-Брава в Каталонии (Испания). Находится на полуострове Мыс Криус, в живописной бухте. Белый город известен прежде всего тем, что в нем часто бывали выдающиеся деятели художественного авангарда XX века: Сальвадор Дали, Марсель Дюшан и другие.
Это было все. Я прочитал отрывок снова и снова, пока не выучил его практически наизусть.
– Да, не густо, – сказал я немного обиженно энциклопедии.
Мне хотелось иметь конкретные картинки и представления в голове, перед тем как вскрыть драгоценную баночку. Я боялся, что иначе я мог бы что-то не понять, упустить наиважнейшие отголоски запаха Кадакеса.
В гостиной я порылся в маминых проспектах, но там все кишело Турцией и Таити. Несколько брезгливо я посмотрел на телевизор, мирно покоящийся в своей черной важности напротив дивана. Неумелыми пальцами я коснулся пульта и наугад нажал на самую большую кнопку. Телевизор зашипел и деловито, без подготовки ожил.
Белозубые тети беззаботно бегали по лужайкам и хвалили порошок, светловолосые дети пили сок из пакетов со смешными названиями, мускулистые мужчины жаловались на перхоть. Я переключил программу. Еще один мускулистый мужчина, правда, без перхоти, прижал слабенько вырывающуюся дамочку к стене и начал внушать ей что-то несвязное. Внезапно дамочка перестала сопротивляться и впилась в него своими блестящими губами, обхватив его шею длиннющими ногтями. Меня передернуло, но переключить я смог не сразу, осознав, что тут творится нечто запретное. Потом она закинула на него свои ножищи, и он ее поволок куда-то, а я испуганно нажал на кнопку. Под бешеный ритм несколько пышных, почти что голых теть трясло всем, чем не жалко, а очень важный дядя в солнечных очках наговаривал что-то быстро на нерусском языке. Все мелькало с безумной скоростью, и я вспомнил, что такое мелькание может вызвать эпилептический приступ, и поскорее переключил программу. Эпилепсии у меня пока не обнаружили, но кто его знает.
«Еще одно зрелище такого рода, и я завязываю с тобой навеки, друг», – мысленно предупредил я телевизор. Либо он услышал мое послание, либо мне просто повезло, но передо мной вдруг появился неземной красоты пейзаж, сопровождаемый умиротворяющей музыкой. Спокойные волны синевой закатывали на белый песок, а под пальмами лениво валялись кокосы. Убаюкивающим голосом диктор рассказывал что-то про сказочные уголки Океании. Но Океания мне была не нужна.
Я разочарованно вздохнул, ничего особого не ища, отвел взгляд на книжный шкаф рядом с телевизором и не поверил своим глазам. «Испания» – гласило жирными буквами на корешке одной из книг. Я поспешно отправил телевизор в сон и вцепился в путеводитель, пока он не испарился куда-нибудь, как фата-моргана[1].
Вместе с потрепанным путеводителем и баночкой я устроился на своей кровати и начал листать страницы. Кадакес там был. И хотя информации о нем содержалось не больше, чем в энциклопедии, рядом с текстом имелась одна-единственная фотография. На ней белый узорчатый город спускался по скупой, местами выжженной горе прямо к морю такого синего цвета, что казалось, бери наливай его в прозрачный кулончик и носи вместо драгоценного камня на шее. Странные, почти марсианские деревья с пышными кронами на длинных, голых стволах росли на скалах, торчащих из воды, и разноцветные лодочки мирно покачивались в бухте.
Этого мне было достаточно. Я отложил путеводитель и бережно взялся за банку. Я глубоко вдохнул и выдохнул, снял крышку, закрыл глаза и поднес воздух Кадакеса к носу. Моментально голова моя закружилась, и перед глазами начали вспыхивать краски. Я чувствовал влажную соль, тонкий запах рыбы и насыщенный аромат апельсинов, орегано мешалось с лавандой и гвоздикой, раскаленные камни перекликались с прохладным морем.
Совершенно ясно я видел перед собой крутые каменные ступеньки, по которым я поднимался вверх, и седого гитариста, сидящего у церкви высоко над морем и играющего меланхоличные мелодии. Белые стены плотно построенных домов отражали цветное обилие магазинчиков, а маленькие кофейни чередовались с такими же маленькими картинными галереями. Тяжелый и бархатный запах кофе со свежей кислотой красок. И я решил, что если когда-нибудь решу стать художником, то обязательно поеду пожить в это место хотя бы на одно лето. Рисовал я, правда, в высшей мере сносно, так что покидать свой двор мне пришлось бы еще не скоро.
Воздух Кадакеса неумолимо улетучивался, сливаясь с запахом старых книг, шоколада и клея, царившим в моей комнате. Мне хотелось ухватить его и затолкать обратно в баночку, но я знал, что, открывая это прозрачное сокровище, надо было быть готовым к его мимолетности. С некоторой грустью я поставил кадакесовскую баночку в ряд к другим отслужившим ее собратьям на одну из полок.
Пора было приниматься за дело. Вдруг я отчетливо понял, что мне нужно устройство для незаметного подсматривания за тем, что творится в гостиной у Ляльки Кукаразовой. Я также отчетливо понял, что это должна быть довольно длинная труба с замысловатой зеркальной системой. Так как Мадам Кукаразова жила прямо под нами, я мог легко спустить такой прибор через окно вниз к ее окну, дабы подсматривать себе до умопомрачения. Конечно, только в благих целях.
Я отыскал веревку, высунулся в окно и бросил ее вниз, держа за один конец. Подгадав нужную длину, я завязал на уровне моего подоконника узелок и затянул веревку обратно.
– Добрых два с половиной метра, – пробубнил я себе под нос, разложив веревку в коридоре и отмерив ее шагами.
Сначала я собирался смастерить трубу из картонных валиков, на которые накручивается туалетная бумага, но тут их понадобилась бы целая куча, а времени ждать накопления валиков у меня не было. Впрочем, отыскать достаточно картонок на незаменимом чердаке не составило никакой проблемы. Довольный и запыленный я уже спускался со своей находкой вниз, как где-то снизу открылась дверь и послышался взволнованный голос мамы Пантика.
– Я мигом, миленький, – говорила она спеша, но подчеркнуто спокойно.
Эхо разносилось по всей лестничной площадке. Слова ее цеплялись за лифт в чугунной клетке, скользили по перилам и доползали до меня странным, отдаленным звуком.
– Ты поспи еще! Я быстро! – повторила она, торопясь сбежала по лестнице, и тяжелая входная дверь захлопнулась за ней с грохотом.
Я сразу отправился вниз. Не так уж часто случалось, когда кто-то заболевал достаточно сильно, чтобы ему разрешили остаться дома, и для меня такие дни были настоящим праздником. Я с размаху постучал кулаком в дверь Пантика.
– Открывай, старина! – закричал я весело. – Не воры и не какашники, не бойся!
По другую сторону двери ничего не произошло. Словно там никого и не было. Ни ответа, ни шуршания, ни скрипа колес по паркету. Конечно, Пантик не мог оказаться у двери в два счета, но обычно он хотя бы кричал что-то в ответ. Я подождал и постучал еще раз. Ничего. Я снова позвонил и постучал, крикнул, что это я, хотя это и так было понятно. В квартире было пусто и беззвучно. Я уже подумал, что мне послышалось что-то не то и мама Пантика вовсе не обращалась к сыну, как вдруг колеса все-таки медленно подъехали к двери, и она приоткрылась.
Улыбка застыла у меня на лице. Пантик выглядел ужасающе. Белый, как смерть, и с синяками под глазами в пол-лица он, ссутулившись, сидел в коляске и держался худой рукой за дверную ручку.
– Ты что так смотришь? Привидение увидел? – сопя и еле улыбаясь, сказал Пантик.
Я заставил себя встрепенуться. Если он еще шутил, значит, все было не так страшно. Он шире открыл дверь, и я зашел. Квартира Пантика была похожа на нашу квартиру, но атмосфера тут была совершенно иная. Спокойнее, что ли. Может, потому что здесь не обитало вредных кошек.
– Что это с тобой? – робко спросил я, следуя за ним в детскую.
– Поможешь? – вместо ответа сказал Пантик и взглядом указал на кровать. – Что-то у меня совсем сил нет.
Я закинул его руку за плечо и перетащил из коляски в кровать, что оказалось совсем нелегко. С облегченным вздохом он опустился на подушку. Я огляделся. Его комната была не больше моей, но казалась куда просторнее, так как ее не загромождали шкафы и полки. В углу и на тумбочке висели и стояли многочисленные иконы. Меня это не удивляло, я знал, что семья Пантика ходит в церковь. Каждое воскресенье они вставали ни свет ни заря и направлялись на звон колоколов, наполняющий сонный городской воздух.
Я знал это, потому что сам любил вставать рано по воскресеньям, чтобы залезть на крышу и насладиться особенностью этого короткого, заколдованного времени, когда улицы тихи, а раскатистый звон сотни колоколов разливается волнами по розовеющему небу, как по морю. Мне всегда казалось, что только я слышу эту пронзительную симфонию, хотя это, конечно, было не так.
Внизу на звон стекались бесчисленные незаметные шаги, которые, в отличие от меня, лениво валяющегося на прохладной крыше, следовали призыву звона. Я знал, что когда-нибудь крикну вышедшей во двор семье Пантика, чтобы они подождали меня, но пока я просто предпочитал грызть яблоки под этот концерт и разглядывать меняющиеся краски неба.
– Родили инвалида себе на голову, – возмущалась тетя Юля в рамках посиделок бабинца, – вот теперь пускай и мучаются. Мы что, в Средневековье живем, что ли? УЗИ нельзя было сделать во время беременности?
– Ну а, может, там не было ничего видно, – пожала покатистыми плечами тетя Света. Она любила противоречить тете Юле, даже если и придерживалась ее мнения.
– Это у тебя через всю сладкую начинку, наверное, ничего толком не увидишь, – помахала тетя Юля в районе живота не на шутку насупившейся тети Светы. – А у Любки-то все как по телевизору видно должно быть.
Я помешивал свой мирно булькающий на плите рис и вынужденно слушал речи бабинца.
– Вообще-то, Пантик на одни пятерки учится, – не выдержал я.
– Угу, – протянула тетя Юля, стуча вилочкой по тарелке с пирогом. – Только когда он выучится, он на фиг никому не нужен будет. Родители помрут, а несчастный инвалид прямиком в интернат или дом для престарелых отправится. Там и будет гнить до конца своих дней. Кому это надо, скажите мне, пожалуйста?
Тут во мне что-то лопнуло, и я резко повернулся к скучающе-покуривающему бабинцу.
– Да с чего вы это взяли-то? – слегка прикрикнул я, и на меня взглянул десяток подведенных глаз на выкате. – Пантик уже знает, в какой он хочет поступить университет и на что. В отличие, кстати, от всех нас, остальных ребят. Почему у него все должно быть так плохо-то?
– Воробышек, успокойся, – устало шикнула на меня мама.
– Ну, допустим, поступит он, допустим даже, окончит он свой долбаный университет, – слегка, но с готовностью разозлилась тетя Юля. – Дальше что с ним будет? Какой работодатель его на работу-то возьмет? Я понимаю, ты еще маленький и ничего не соображаешь, что с тебя взять. Но я могу объяснить! – Я не хотел, чтобы она мне что-либо объясняла, но это, видимо, не было предложением. – У моего мужа свой бизнес. Ну, приходит к нему выпускник с пятерками, но в коляске. Ты представляешь, сколько денег моему мужу надо вложить во всякие пандусы, лифты, специальные туалеты и прочую хрень? Думаешь, он на это пойдет? Нет, конечно! Он же не благотворительная, бляха муха, организация! – На последних словах тетя Юля прямо развеселилась. – Нет уж, он возьмет любого другого, пусть с четверками, но нормального человека. Понял почему?
Меня начало тошнить. Борька Захаркин все-таки сильно удался в свою маму, но чтобы ее переплюнуть, ему понадобилось бы еще много времени. Мне хотелось демонстративно выйти, но я не мог оставить рис на сгорание. Я резко к нему отвернулся, схватился за ложку и стал яро намешивать его, словно варево.
– Эх, – с наигранным сочувствием вздохнула рыжая и изнеженная тетя Женя, мама спортсмена и красавца Давида, который, несомненно, представлялся всем идеалом генофонда страны. – Надо было бы им ребеночка-то на причащения поводить. Водички святой ему попить дать. Свечи намоленные по уголочкам расставить. Ну и по бабочкам… по бабкам то есть, повозить. Как-то они слишком материаль… мате… материалистично настроены. Вот. Все доктора да уколы. Надо же и о высшем подумать. Все ведь знают, что такие дети-кресты за страшные грехи даются.
Это, судя по обильному поддакиванию, знали все. Чего не знал никто, так это то, что семья Пантика каждую неделю неизменно ходила в церковь, так как в столь раннее время бабинец по воскресеньям коллективно дрых. Далее последовали бурные предположения о возможных смертных грехах родителей Пантика, но рис, к счастью, успел довариться, и я трясущейся рукой наложил себе горочку на тарелку и быстро покинул кухню.
– А они от Морры помогают? – задумавшись, спросил я, глядя на золотые оправы.
– От кого? – удивленно переспросил Пантик.
– От Морры, – повторил я. – Она же приходит ночью и сидит под кроватью. От нее надо так прятаться под одеялом, чтобы ничто ни в коем случае не выглядывало. А то…
Еще пока говорил, я понял, что совершенно не уверен в том, что Морра, подстерегающая торчащие из-под одеял конечности, общественно признанная страшилка, а не плод моей фантазии.
– А то? – поинтересовался Пантик.
Я пожал плечами. Я и сам толком не знал, чего такого ужасного Морра делала с плохо спрятавшимся ребенком.
– Я Морру из Муми Троллей знаю, но там она не сидит под кроватями, – сказал Пантик.
Я всерьез задумался.
– Но если тебе будет спокойнее, можешь взять с собой икону, – великодушно добавил Пантик.
– Правда? – обрадовался я.
Он кивнул, и я стал рассматривать все, пытаясь сделать выбор. В глаза мне сразу бросился один небородатый молодой мужчина, тем самым выделявшийся среди остальных.
– Пан-те-ле-и-мон, – медленно прочитал я надпись рядом с ним и озадаченно взглянул на Пантика. – Это ты, что ль? Пантик?
– Ну, как сказать, это мое полное имя, да, если ты это имеешь в виду.
Вот и открытие дня. Раньше я почему-то ни разу не задумывался о том, что Пантик могло быть неполным именем. Я выбрал маленькую иконку, чтобы не наглеть, и сунул ее в карман.
– Так что с тобой? – повторил я.
Пантик слабенько отмахнулся.
– Просто не очень хорошо себя чувствую, вот и все, – нехотя сказал он. – Какие планы по поводу нашей бессмертной соседки?
Я оживился и начал охотно рассказывать о подсматривательной трубе, как что-то меня ослепило. Я слегка оторопел. Пантик лежал на кровати практически неподвижно, так что виновником быть не мог. Я выглянул в окно и сразу разглядел источник зла.
– Вот гады! – крикнул я, стукнув кулаком по подоконнику.
– Кто? – испугался Пантик.
– Братья Тесла! Так я и знал, что они зря время терять не будут…
– А что они делают? – Пантик даже слегка приподнялся на локтях.
– Высматривают что-то в громадный бинокль на нашей стороне. Нетрудно догадаться, что именно.
Мне хотелось ругаться, но я взял себя в руки. Пантик этого не любил. Об этом преимуществе противоборствующей стороны я заранее не подумал.
– У тебя есть маленькое зеркало? – пришла мне вдруг в голову идея.
Зеркальце было в ванной, и я метнулся туда за ним, не успев почувствовать угрызений совести от того, что копаюсь в чужих вещах. В детской я высунул руку с зеркалом в окно, поймал солнечный луч и направил его прямо во вражеский бинокль. Эффект не заставил себя ждать. Ярик или Славик, точно с такого расстояния сказать было невозможно, отпрянул как ошпаренный. Я издал торжествующий крик и ударил свободным кулаком в воздух.
– Есть!
– И теперь ты так и будешь там сидеть с вытянутой рукой? – отрезвил меня Пантик.
– Нет, ты, – шально улыбнулся я, но тут же осекся. Над больными шутить было нельзя. – Прости…
– Да нет, я могу посматривать за ними, – самоотверженно предложил Пантик. – Время от времени… Если смогу подняться…
Тем временем бинокль в окне близнецов пропал.
– Ладно, думаю, они там все равно много не увидят, – сказал я и закрыл окно. – Мне надо, чтоб ты подумал, как лучше сделать зеркальную конструкцию в моей трубе.
Пантик задумчиво кивнул.
– А кроме трубы?
– Кроме трубы… Кроме трубы надо заняться самым настоящим шпионством, – признался я. – Следить за гостями Ляльки Кукаразовой и попытаться понять, что их связывает.
– Да, хорошая идея, – улыбнулся Пантик. – Наверное, это будет ух как интересно! Кто первый?
Я потупил взгляд. Пантик попал прямо в мою больную точку. Разумеется, первопроходцем должен быть вожак, то есть я. Но Вольным птицам попался вожак с большой помехой. Страхом перед наружным миром, находящимся за аркой. «Ради такой цели, – уговаривал я себя беспрестанно с тех пор, как понял, что выхода в свет не избежать, – ради такой цели надо себя пересилить, Воробей. Будь же ты достойным своего имени!»
– Я, – заставил я произнести себя. – Я пойду первым.
Тетя Женя (мама Давида)Стоит в зеленом платье и с роскошно рассыпающимися по спине рыжими волосами у плиты и варит борщ. На фартуке нарисована большая белка с ягодами рябины. Беспрестанно улыбается. Тетя Женя, не белка.
Ой, знаете, как это тяжело быть мамочкой такого таланта. (Шепчет.) Чтобы не сказать гения, но в спорте это слово почему-то считается неуместным. Где тут справедливость, скажите мне, пожалуйста. (Встряхивает свое гривой и снова обнажает безупречные зубы). Не сочтите меня гордой, но все-таки я считаю, что мамочки спортсменов – это настоящие матери-героини. Это же сколько поддержки надо, сколько переживаний, сколько сил моральных и физических…
Физических? Ну, потому что с ним же на сборчики… на сборы надо ездить, еду полезную готовить… Все это не так-то просто. Зато сто́ит того! Сто́ит! Вот увидите, будет мой Давидик еще настоящей звездочкой отечественного горнолыжного спорта! Это детишек еще обделяют, а взрослых чемпиончиков-то как балуют квартирами, машинами! Не зря же я все-таки сына родила. Хотя, когда узнала, так плакала, так плакала… Уже жалела даже, что на таком позднем сроке узнала, прости господи… (Осеняет себя крестным знамением.)
Как это почему? Ну, все же девочку хотят! Нет, ну вы сравните, ангелочек такой розовенький миленький и дикий грязный сорванец. Ласковая, спокойная птичка или орущий гаденыш с поломанными костями. Что тут сказать… Единственное утешение, так это то, что среди мальчиков все-таки больше будущих успешных богатых людей (смеется). Должны же все мучения когда-то воздаться?
Муж-то, конечно, гордится! Еще бы. Мы же изначально решили, что у нас будет только один ребеночек, в которого мы вложим по максимуму. И сил, и денег. Должно было окупиться. (Машет капающим половником в воздухе.) А то какой смысл рожать да рожать детенышей бесцельно? Мы же не свиньи, правда? Дал же нам боженька мозги, пользоваться надо. Ой, кстати! Вода у меня святая кончилась, надо бы, чтобы кто-нибудь набрал в церкви…
(Изумление.) Да вы что, разве не знаете, как этим пользоваться? Уголочки покрапить надо в квартире, цветочки тоже, чтобы лучше росли, лыжи я Давидочке натираю перед соревнованиями… А вот в последнее время знаете, что тут у нас творится? (Шепчет со страшными глазами.) Бес канализационный у нас завелся! Вот так вот! Стоит, извиняюсь, удалиться в одно место, как такие думы нехорошие сразу обуревают… Голова даже кружиться начинает! И у всех так! У всего подъезда! У всех уже, еще раз извиняюсь, проблемы с кишечной деятельностью в связи с этой пакостью… Вот надо полы святой водичкой помыть… Я уже подумывала спустить ее и в ту самую канализацию, но, наверное, это как-то так не делается… Спросить бы у батюшки… Так они ж по вызову не приходят! Только если там освящать что-нибудь. Деньги им нужны, все деньги да деньги! Бога бы побоялись! Где еще найти настоящих священников, скажите, пожалуйста! Эх, куда этот мир катится?