Дима покинул квартиру коренковской мамаши и немедленно совершил антипедагогичный поступок: устроился прямо в ее дворе на детской площадке и с наслаждением закурил.
Обычно он старался не развращать малышню табаком, но сегодня просто деться было некуда. Не торчать же в такую жару в подъезде или на солнцепеке. А в «Мазде» Полуянов не дымил принципиально – хотел подольше сохранить пьянящий аромат новенького пластика и деталей, не забивать его сигаретным дымом. Да и Надежда ворчала, что, когда куришь, особенно на ходу, прожечь обивку – раз плюнуть, а зашить ее невозможно.
Впрочем, Надюха, тихоня и поборница здорового образа жизни, сегодня на своем пьедестале изрядно пошатнулась. Занудствует наша красавица умело, а у самой-то, оказывается, рыльце в пушку!
Понятно, конечно, что мать Коренковой во многом предвзята. И это легко объяснимо: ей нужен враг , человек, кого можно обвинить в гибели дочери. Вот она и выбрала на эту роль Надежду. Наверняка несчастная женщина не знает всех деталей. И во многом на Митрофанову наговаривает. Но не зря же в народе говорят: дыма без огня не бывает!
Вот тебе и примерная девочка! Выпивала. Да еще и мужиков отбивала у подруг, а ведь Дима самонадеянно думал, что он у Надюшки чуть ли не первый.
И что теперь?
Журналист с удовольствием перемигнулся с хорошенькой молодой мамашей, гонявшей по песочнице двух малышей и, как и он, смолившей сигаретку.
Будто сам в Надькины годы не бесчинствовал. Помнится, в десятом однажды так с приятелем набрался, что их в вытрезвитель загребли. Вот потом были проблемы – в советские-то времена, которые Дима еще застал! Едва из комсомола не вылетел.
А тут, подумаешь, девчонки собирались и по-тихому бутылочку ликера распивали. Обычное дело. Не по библиотекам же им ходить в пятнадцать-то лет! А что его Надька спаивала Коренкову – конечно, полная чушь. Ленкина мамаша просто не знает, на кого всех собак повесить.
Но от очерка о безвременно погибшем таланте он теперь ни за какие коврижки не откажется! Интересный материал может получиться. Да еще и открывается перспектива: между делом разведать как можно больше Надюхиных секретов. Вот уж никогда бы не подумал, что его подруга может иметь какие-то тайны…
И следующим номером Полуянов решил встретиться с классным руководителем Митрофановой и Коренковой, благо все телефоны учителя, а также домашний адрес у него уже имелись. Классный руководитель, Дима еще с собственных школьных лет помнил, – фигура весьма информированная. Его классуха, например, держала в голове не только дни рождения своих подопечных, но и могла перечислить по памяти имена всех родителей. Будем надеяться, что Иван Адамович окажется не менее памятливым.
И Дима без долгих размышлений позвонил учителю на мобильный и назначил ему встречу через час.
Надежда Митрофанова сидела за стойкой своего читального зала всемирной истории и впервые за долгие годы работы готова была разнести родную библиотеку в клочья.
Бесило ее буквально все. И начальница, надменная дама с буклями крашенных синькой волос. И посетители – они в их зале, куда допускались только читатели с учеными степенями не ниже кандидата наук, сплошь нескладные, с отсутствующими взглядами, в нелепых, будто со склада Армии спасения одежках. А больше всего ее бесили книги – и уставленные энциклопедиями стеллажи, и заказанные из хранилища стопки, заполонившие все столы. Сейчас, ярким солнечным днем, они казались особенно нелепыми, далекими от жизни. Кому в нынешние времена нужны средневековые своды законов? Или переписка политических деятелей, почивших в бозе много веков назад?
Воистину в библиотеке культивируется какой-то выдуманный – или как минимум устаревший – мир. Многие посетители до сих пор величают сотрудниц «барышнями», телефон в их зале – принципиально старенький, с диском, в духе старых времен. (Надя давно добивалась, чтобы поставили нормальный, с антенной, но начальница подписывать ее требования в службу снабжения отказывалась наотрез.) И даже в буфете поныне продают пирожки за символические, из реальной жизни давно ушедшие цены – это уже инициатива директора. Он из государственных денег выдает поварам субсидии и декларирует, что таким путем взращивает у молодежи интерес к культуре. А также поддерживает, хотя бы свежей выпечкой, материально стесненных профессоров.
В буфете с почти бесплатными пирожками и правда всегда не протолкнуться. Публика, в отличие от многих библиотек, куда ходят в основном дамочки, разнополая – на халяву слетаются голодные студенты со всей Москвы. Но что, простите, здесь за ужасные разговоры! За одним столиком Таис Афинскую обсуждают. За соседним – дольмены. За следующим – о государственности в средневековой Франции до хрипоты спорят.
Разве нормальные люди сейчас, жарким июнем, говорят о государственности?.. Те, у кого мозги на месте, нынче погоду на курортах обсуждают. Или, укрывшись под сенью ив где-нибудь на подмосковном водохранилище, отдыхают с холодным пивком. А зануды, в чьем обществе она по воле рока вынуждена находиться, хлебают ужасный тепловатый кофе из огромного чана и выясняют генеалогическое древо давно сгнившей афинской гражданки…
И ведь раньше – не далее как вчера! – Надю все в ее жизни устраивало! Интересная работа, интеллигентная публика, да и зарплату в последний год изрядно прибавили. Ей нравилось мимолетно общаться и слегка кокетничать с маститыми профессорами. Она любила даже просто так, без дела прогуляться по огромному, прохладному, глубоко под землей книгохранилищу. Да и дешевые пирожки из буфета с удовольствием уплетала – еще и для Димки с собой брала. А сегодня вдруг ощутила себя будто в тюрьме.
Даже бывший школьный учитель Иван Адамович – он хотя и не кандидат наук, но по Надиной протекции получил читательский билет в ее зал, – едва вошел, сразу заметил, что она сегодня не в духе. Вместо того чтоб книги заказывать, сочувственно спросил:
– Плохо себя чувствуешь, Надюша?
Пришлось списать все на Ленку:
– Да из-за Коренковой переживаю. Вы ведь знаете, что ее убили?
– Знаю, – тут же погрустнел учитель. – Несчастная девушка. Трагическая судьба…
Опять, как у всей нынешней публики, лживые, насквозь неживые слова.
Надя, не скрываясь, поморщилась. Еще не хватало с ним Ленкину незадавшуюся судьбу обсуждать.
Она спешно перевела разговор на другое. Взглянула на часы – всего-то полдень – и спросила:
– А вы чего не на работе?
– Никому стал не нужен в рамках ЕГЭ, – грустно усмехнулся учитель. И объяснил: – История как экзамен теперь по желанию. У меня из всех выпускников ее только трое будут сдавать. Ну и каждый, разумеется, – очередная мученическая ухмылка, – готовится к нему со своими собственными, институтскими, преподавателями. А я оказался не у дел.
«А ты б, конечно, готовить их сам предпочел, – злобно подумала Надежда. – Особенно девчонок. В сумерках да в пустом классе. Какие там тебе всегда нравились? Блондинки, да чтоб скромницы, да похудее?..»
И немедленно сама себя осадила: ну что у нее сегодня за настроение? Подумаешь, нашла врага – безответного, все лицо в мелких шрамиках и очки с толстенными стеклами, историка…
Неужели это ее Ленкина смерть настолько из колеи выбила?
И чего переживать? Тем более что когда-то – в смысле, еще в школе – она мечтала , чтобы Коренкова погибла. И даже перед сном, валяясь в постели, рисовала в уме всевозможные варианты ее убийства…
Сейчас об этом даже вспоминать смешно – настолько они с Еленой в последние годы шли автономными, абсолютно не пересекающимися курсами. Но все равно тяжело думать, что в ослепительный летний день бывшая одноклассница, окоченевшая и теперь уж точно никому не нужная, лежит в морге.
Вон и Иван Адамович, хотя и не от мира сего, а тоже переживает. Набрал редких талмудов по Возрождению – каждый страшный дефицит, в единственном экземпляре, она их для него тоже по блату без очереди добыла, – а сам сидит, бездумно в окошко смотрит. А потом и вовсе вдруг схватился за телефон (аппарат, как и положено в библиотеке, стоял на виброрежиме) и пулей выскочил из зала. На пороге нажал на прием, и, пока за ним не захлопнулась дверь, Надя услышала:
– Кто-кто? А с какой стати вы меня беспокоите?
Но хоть он и возмущался, что беспокоят, а талмуды свои сдал тут же, как из коридора вернулся. И спешно убежал.
Даже такому книжному червю в библиотеке не сидится. А ей, Наде, – молодой, современной, мобильной девушке – каково?!
Он давно уже не видел таких квартир – будто отправился на машине времени в восьмидесятые годы прошлого века. Ни единой приметы современной жизни! Обувь на коврике в прихожей старинная, «скороходовская», зонтик на облупленной подставке – ветхий, протертый до прозрачности, и даже пахнет тут каким-то «Эдельваксом», Дима этот запах с детства помнил, мамочка им полы намывала.
Не веселее оказалось и в ванной, куда Дима с позволения хозяина отправился сполоснуть пылавшее после уличной жары лицо. Посеревшая от времени сантехника, переплетенная сеткой трещин, кусок хозяйственного серого мыла и даже зубная паста, только подумать, «Ну, погоди!».
…А Надя, помнится, когда-то упоминала, что в ее классе все девчонки были в историка влюблены. Наивные в те годы были старшеклассницы! Прекраснодушные… Интересно, способна хотя бы одна из нынешних выпускниц потерять голову от подобного экземпляра?
Хозяин квартиры, историк, еще с порога показался Полуянову каким-то замшелым . И непонятно, за счет чего такое ощущение создавалось. То ли из-за клетчатой, с явным душком нафталина ковбойки. То ли потому, что волосы у него стрижены давно и, несомненно, в социальной парикмахерской. А скорее – из-за выражения глаз. Хотя они и скрыты очками с толстыми стеклами, но все равно не ошибешься: перед тобой – неудачник. Человек, не вписавшийся в новую, динамичную и хлесткую жизнь. Дима таких за свою журналистскую карьеру повидал немало. Уволенные советом трудового коллектива собственных заводов директора. По разным причинам пропустившие раздачу слонов бывшие работники райкомов и исполкомов. Не очень удачливые артисты…
А этому Ивану Адамовичу, наверно, еще сложней, чем несостоявшемуся директору или артисту. Тем хотя бы на хлеб хватает, а у школьных учителей зарплата известно какая. И репетиторы из средней школы сейчас никому не нужны…
Хотя интереса к предмету Иван Адамович явно не утратил. Вся скромная однокомнатная квартирка усыпана журналами-книгами, шкафы переполнены, талмуды вдоль стен стопками теснятся. А на журнальном столике – таком же, как и все здесь, ветхом – Дима с изумлением заметил стопку изданий по занимательной математике. Помнится, он сам в школе, классе в восьмом, пока активно не взялся за пиво и девчонок, такими увлекался, решал прикольные задачки, ломал башку над парадоксальными примерами… Но с тех-то пор, извините, минимум двадцать лет миновало! Занимательная математика, принадлежавшая Полуянову, давно уже истлела на свалках, а историк, раз брошюрки на столь удобном месте лежат, явно продолжает кайфовать над хитроумными задачками. Интересный человек!
Дима устроился в единственном имевшемся кресле (изрядно продавленном) и широко улыбнулся:
– Большое вам спасибо, Иван Адамович, что согласились меня принять.
Историк – он разместился подле, на стульчике, – слабо улыбнулся в ответ:
– Я просто воспитан… на уважении к прессе… тем более к вашему орденоносному изданию… Очень зря вы, кстати, пошли на поводу у общественности и переименовались…
На Димин взгляд, название «Молодежные вести» звучало куда веселее, чем прежнее – «Комсомольский вестник», но спорить он не стал. Историк, впрочем, и не ждал, что журналист втянется в дискуссию. Он снял свои массивные очки. Нервно протер стекла полой ковбойки. И осторожно поинтересовался:
– По телефону вы сообщили, что хотите поговорить по поводу смерти Леночки… Лены Коренковой, моей выпускницы… – Его лицо болезненно исказилось. – Я, безусловно, поражен ее безвременной гибелью, но не совсем понимаю, чем могу быть вам полезен…
Дима молчал. Не чинясь глазел на историка и его уставленную книгами квартиру. А тот под пристальным взором журналиста терялся все больше и больше.
– Ведь Леночка… Елена закончила школу десять лет тому назад… И с тех пор мы с ней виделись от силы пару раз, на встречах выпускников…
«А ведь врешь, – отметил про себя Полуянов. – Жили-то в одном микрорайоне. Неужели никогда у метро не сталкивались? Или возле магазина, или в поликлинике?»
– Я, конечно, могу рассказать вам о ней. О той девушке, какой она была в школе в те времена, когда мы встречались почти ежедневно… Но с тех пор утекло столько воды… Да что там: весь мир изменился. – Учитель нервно хрустнул пальцами.
– Ну уж вам как историку должно быть известно, – тонко улыбнулся журналист, – что радикально мир измениться не может. И еще, что очень часто корни преступлений кроются в далеком прошлом. Давняя обида, застарелая ревность, годами взлелеянная месть…
Лицо Пылеева закаменело:
– Я не понимаю, о чем вы.
– Да пока ни о чем, – вздохнул Дима. – Просто пытаюсь разобраться…
– Хотите лично изобличить убийцу? – насмешливо поинтересовался историк.
«А ты не такой уж и тормоз!» – мелькнуло у Димы.
И он кротко ответил:
– Нет, что вы. Куда мне! С этим, я надеюсь, профессионалы из органов разберутся… Меня другое волнует: почему Елена стала такой? Почему она – давайте посмотрим правде в лицо – спилась? Ведь в школе, мне сказали, девушка подавала огромные надежды…
– А на мой взгляд, история вполне заурядная, – пожал плечами его собеседник. – Я могу вам привести массу подобных примеров. Понимаете… она, Леночка… ей, наверно, не стоило учиться в нашей школе…
– Почему? – изумился Дима.
– Да потому, что у нас она слишком рано стала звездой. Как сейчас помню ее выступление на новогоднем школьном концерте, классе в шестом… Она, кажется, всего лишь попурри играла. Из модных тогда песенок. Но играла замечательно, молодежь, как говорится на ее языке, была в полном отпаде. Тут же дружно и окрестили ее: «Бе-ше-ный талант!» Так и стали с тех пор ее звать на полном серьезе. Первоклашки – те и вовсе подбегали автографы просить. А Елена, конечно, не возражала.
Историк вновь снял очки. Подышал на стекла, очень неспешно протер их полой фуфайки. Дима не торопил, терпеливо ждал, пока тот водрузит свои стеклышки на нос. Какая, интересно, у него близорукость? Судя по толщине окуляров, минимум минус семь. Мальчишек в Димины годы за такие украшения водолазами дразнили. А в молодых очкариков-учителей девчонки и верно в те времена влюблялись…
Иван Адамович вздохнул, задумчиво продолжил:
– Знаете… Я однажды не поленился и сходил на отчетный концерт в Гнесинскую музыкальную школу, где Леночкины ровесники учились… Я в музыке, конечно, не специалист, но рассудил, что необходимый минимум воспринять смогу. Воспринял. И сделал для себя выводы. Да. Лена, безусловно, была звездой. Ее беда лишь в том, что таких звезд на небосклоне – миллионы…
– Вы хотите сказать… – протянул Дима.
– Я хочу сказать, что, на мой непросвещенный взгляд, – историк внимательно посмотрел на журналиста, – она играла не хуже многих. И только.
– Скажите, – резко сменил тему Полуянов, – когда Лена начала пить? Я имею в виду пить серьезно. Спиваться ?
– Утверждать наверняка не могу, – пожал плечами историк. – Но, полагаю, года в двадцать два – двадцать три. Когда закончила музыкальную школу и в очередной раз провалилась на вступительных в Гнесинское училище.
– Вот как?.. – протянул Дима.
Не стыкуется, ох не стыкуется…
Мамаша Коренковой ведь говорила, что крепко зашибать дочка начала еще в школе. С Надиной – все-таки это смешно! – подачи. И в ее компании.
Да, и еще одна неувязочка. Иван Адамович, помнится, утверждал, что с Еленой после того, как девушка закончила школу, практически не общался. Почему же тогда он столь уверенно говорит про экзамены в училище?
Что ж. Будем разбираться.
– А у меня есть сведения, – осторожно начал Дима, – что Леночка уже в старших классах хорошо выпивала. На пару с какой-то одноклассницей, не помню фамилию…
Он испытующе уставился на историка и в изумлении наткнулся на веселую, чуть мечтательную улыбку.
– Вам уже рассказали! – тонко усмехнулся Иван Адамович.
– Вы имеете в виду…
– Да эту дурацкую историю с рестораном… У нас вся школа над ней потешалась!
– Боюсь, что не понимаю, о чем вы, – пробормотал Дима.
– Ох, да обычное для подростков дело! – вновь расплылся в улыбке историк. – Они же все такие, в свои шестнадцать-семнадцать… Живут-живут спокойно, учатся, готовятся в институты, бегают по киношкам – и вдруг будто муха какая их кусает. Осеняет: я, мол, живу неправильно, скучно, жизнь коротка – и та проходит мимо… Тем более тогда время какое было. Девяносто седьмой год, накануне кризиса, очередное перераспределение капитала, «шестисотые» «Мерседесы», собольи шубы, билеты по тысяче долларов на группу «Скорпионс»… – Учитель задумался, замолчал.
– И что? – поторопил его Дима.
– А то, что как-то случилась в нашей школе изумительная история… Рассказать?
– Конечно, – кивнул Дима.
Доставать блокнот или диктофон он не стал – не хотелось спугнуть учителя. Но историк, казалось, его уже и не видит. Глаза Ивана Адамовича затуманились мечтательной пленкой. Он явно улетел в давний мир, когда был молодым, нужным и более успешным.
– Однажды после уроков две хорошие, в общем, девочки, Лена Коренкова и Надя Митрофанова, пришли к сакраментальному выводу: все вокруг примитивно и все надоело. Нужно срочно развеяться. А как? И девушки, недолго мудрствуя, решили отправиться в ресторан. Вдвоем. Словно светские дамы. Принарядились, накрасились…
Полуянов еле удержался, чтоб не хмыкнуть. Против воли представил юную, семнадцатилетнюю, но уже пухленькую Надьку в расшитых стразами джинсах, электрического цвета водолазке и с намазанными ресницами. Помнится, в то время десятиклассницы наряжались именно так.
А историк продолжал:
– Опыта посещения ресторанов у девушек, разумеется, никакого не было, и потому они выбрали одно из самых злачных мест у нас здесь, в Медведкове. На первом этаже жилого дома. «Три подковы», кажется, ресторан назывался – в кризис девяносто восьмого года погорел… Итак, юные особы являются в обеденный зал. И, шикуя, для начала заказывают шампанское. Разумеется, целую бутылку. А для пущего впечатления приобретают пачку сигарет. Коричневых, тоненьких – хотя обе не курили, так, изредка баловались…
Историк рассказывал столь зажигательно, что у Димы перед глазами опять картинка возникла: заштатный, с заляпанными скатертями ресторанчик. Неряшливые официантки – наверняка с Востока, а кто еще будет работать на московской окраине? И две девчонки – юные, угловатые и слегка испуганные. Неумело смолят сигаретки. А перед ними шампанское в стальном ведерке, полном стремительно тающего льда…
«А ведь я общался с Надькой, когда та училась в выпускном классе… И считал, что скучнее ее на всем свете не найти. Такой примерной девочкой выглядела!.. При ней и ругнуться язык не поворачивался, а она, оказывается, по ресторанам расхаживала…»
Историк между тем продолжал свой рассказ:
– Не успели девушки покончить с шампанским, как вдруг к их столику подходит официант. И ставит на него презент: бутылку ликера и роскошный букет роз. Подруги, разумеется, в полном восторге. Благодарно принимают подарки. Да… Бойтесь данайцев, дары приносящих… И едва они просят официанта поставить цветы в вазу, к ним подсаживаются четверо. Как потом рассказывали сами девочки, с виду вполне приличные. Русские. В костюмах. Ну, немолодые, конечно, годам к сорока, зато божатся, что намерения у них самые мирные. Будто хотят всего лишь блюда из меню им посоветовать. Мол, знают, какие заказывать, чтоб не отравиться, – ресторан-то сомнительный.
Лицо историка посуровело. Он глубоко вздохнул и продолжил:
– В общем, хотя они и закусывали, а к шести вечера красавицы наши были, как говорится, никакие. Надя, Надюшка Митрофанова, еще как-то держалась, а Лену – ту совсем повело. Общеизвестный ведь факт, что творческим людям немного надо… Ну а мужики, их угощавшие, и рады взять быка за рога – тут же тянут на продолжение банкета куда-то к себе в гостиницу. Лене даже в голову не пришло отказаться. Сказала, что поедет с ними хоть на край света… А Надя – та, хотя тоже с трудом на ногах стояла, заартачилась. Вытащила Лену в туалет, начала уговаривать, что лучше домой… Может, и уговорила бы, да один из новых знакомых, видно, заподозрил демарш…
– Динамо, – автоматически поправил Дима.
– …и прямо в дамскую комнату ворвался. Елену за руку хвать и к выходу потащил, а на Надежду цыкнул: «Не хочешь – и не надо, отваливай. А подружка твоя с нами поедет». Запихнули Лену в машину и увезли. А Надя в ресторане осталась. Спасибо, что хоть счет мужики оплатили…
Историк вновь замолчал.