Ехать из Принстона до Манхэттенской детской клиники почти два часа, так что у меня было время обдумать неожиданный визит доктора Штейнера и его возмутительный диагноз. В результате, когда я стою в регистратуре, чтобы попасть на свое первое волонтерское дежурство, в голове у меня еще больший сумбур, чем в самом начале. Может, на самом деле он не такой уж и замечательный специалист? А может, у него тоже крыша поехала, только его еще недообследовали? А может, и то, и другое.
– Ливи, а вы уже работали с детьми в больнице? – Сестра Гэйл покачивает бедрами, пока мы идем с ней по больничному коридору.
– Нет, – отвечаю я с улыбкой. Зато в больницах провела уйму времени, и теперь сирена «скорой» и больничный запах – смесь медикаментов с хлоркой – переносит меня в те страшные дни, семь лет назад, когда Кейси лежала вся в трубочках и повязках с пустыми глазами, а медперсонал при виде меня раздвигал губы в натянутой улыбке.
– С такой рекомендацией, как у вас, можно позволить себе быть скромной, – говорит сестра Гэйл, и мы, если верить табличке, подходим к игровой комнате. – Вы, можно сказать, прирожденный магнит для детей.
Глаза у меня лезут на лоб, и я открываю рот, чтобы спросить, о какой рекомендации идет речь, но внезапно меня озаряет: это работа Штейнера. Еще в июне я обмолвилась, что предложила свои услуги в качестве волонтера этой детской больнице, но так и не получила от них ответа, а он сказал, что у него там друзья. На следующей неделе мне позвонили, задали несколько вопросов и предложили работать по субботам в программе «Спасем жизни детей» – развлекать маленьких пациентов. Я с радостью согласилась. Конечно же, я догадывалась, что без доктора Штейнера не обошлось, но в полной мере я оценила его заботу только сейчас. Когда я буду поступать в медицинский, опыт работы с детьми пойдет мне в плюс: это послужит прекрасным доказательством моей преданности педиатрии. То есть, похоже, он помогает мне добиться моей нынешней цели. Какая ирония – ведь при этом доктор Штейнер считает, что я – запрограммированный робот и мне здесь не место.
Отбрасываю все тревожные мысли: я точно знаю, чего хочу, и понимаю, что я там, где и должна быть. Поэтому вежливо киваю сестре Гэйл и говорю:
– А они магнит для меня.
Она останавливается у двери и смотрит на меня с задумчивой улыбкой.
– Позволю себе дать вам совет, дорогая моя. Будьте осторожны, постарайтесь держать дистанцию. Понимаете? – И мы заходим в большую, яркую игровую комнату, где уже есть несколько детей и волонтеров. Услышав заразительный смех, я с облегчением перевожу дыхание. Это лучше любого успокоительного.
Я отдаю себе отчет в том, что всегда была не совсем обычной. Еще ребенком я первая мчалась со всех ног к учителю, если кому-то был нужен бинт, и всегда пыталась разнять дерущихся. Когда подросла, с радостью работала волонтером в Ассоциации молодых христиан, в бассейне или библиотеке. Короче, везде, где требуется помощь малышам. В детях меня привлекает искренность и простота. А может, их искренний смех и застенчивые обнимашки. А может, даже их пугающая честность. Еще мне нравится, как доверчиво они прижимаются ко мне, когда им страшно или обидно. Знаю одно: я хочу им помочь. Всем.
– Познакомьтесь, Ливи, это Диана, – говорит сестра Гэйл, подведя меня к коренастой женщине средних лет с короткими каштановыми волосами и добрыми глазами. – Она тоже работает в программе «Спасем жизни детей». Сегодня она старшая в игровой комнате.
Диана дружески подмигивает мне и проводит пятиминутную экскурсию по помещению, по ходу объясняя обязанности. Потом показывает мне двух мальчишек, сидящих рядышком спиной ко мне на полу перед целой горой «Лего». Они одного роста, только тот, что справа, более худенький. И на голове у него ни единого волоска, а у другого – стриженые русые волосы.
– Сегодня будете заниматься этими двумя. Эрик! Дерек! Познакомьтесь, это мисс Ливи.
Ко мне оборачиваются две одинаковые мордашки.
– Близнецы? – невольно улыбаюсь я. – Ну-ка, дайте я угадаю… Дерек это ты? – И я киваю на малыша с копной волос.
Он широко улыбается, обнажая выпавшие передние зубы, и я тут же вспоминаю дочку Шторм, Мию.
– Не угадала. Я Эрик.
Картинно закатываю глаза.
– Никогда не разберусь с вами! – говорю я, а про себя думаю: и зачем только родители дали близнецам еще и похожие имена? Стою и молча улыбаюсь.
– А Дерек лысый. Его легко запомнить, – продолжает Эрик, пожимая плечами. – А скоро я тоже буду лысым. Вот тогда нас хрен разберешь.
– Эрик! – Диана многозначительно поднимает бровь.
– Извините, мисс Диана. – Нарочито скромно потупившись, он отвлекается на собранную из «Ле- го» машинку, а у меня щемит в груди. Больны оба?
– А ты пришла поиграть с нами? – робко спрашивает Дерек.
Киваю и спрашиваю:
– Можно?
Мордашка Дерека расцветает улыбкой, и я вижу, что у него тоже нет двух передних зубов.
Бросаю взгляд на его брата, который упоенно сталкивает две машинки, и спрашиваю:
– Эрик, а ты что скажешь? Будешь со мной играть?
Эрик смотрит на меня через плечо, не прекращая игры, и говорит:
– Буду. Наверное.
Я замечаю, что он чуть заметно улыбается, и понимаю, кто из двоих главный заводила.
– Здорово! Только сначала я поговорю немного с мисс Дианой, ладно?
Они дружно кивают и снова погружаются в мир «Лего».
Не сводя с них глаз, подхожу к Диане и шепотом спрашиваю:
– Рак?
– Лейкемия.
– У обоих? Точно?
Она молча кивает.
– Какой… – Я замолкаю, не зная, как закончить предложение, а в горле у меня ком. – Какой прогноз?
Диана складывает руки на груди.
– Отличный. – Она переводит взгляд на Дерека. – Вернее, хороший. – Погладив меня по руке, она добавляет: – Ливи, вы здесь такого насмотритесь!.. Постарайтесь не принимать все слишком близко к сердцу. Лучше сосредоточьтесь на том, что происходит здесь и сейчас, а остальное предоставьте медицине и Всевышнему.
Возвращаюсь к мальчикам и заставляю себя сделать веселое лицо. Сажусь напротив по-турецки и хлопаю в ладоши.
– А кто научит меня строить такие крутые башни?
Выясняется, что никто: вместо этого на меня обрушивается лавина вопросов, как будто они оба до моего прихода только их и готовили.
– Нам обоим шесть лет. А тебе сколько? – спрашивает Эрик.
– Восемнадцать.
– А родители у тебя есть? – По сравнению с братом Дерек говорит так тихо, что я с трудом его слышу.
Молча киваю, не вдаваясь в подробности.
– А зачем ты сюда пришла?
– Как зачем? Научиться играть в «Лего».
– А кем ты хочешь стать, когда станешь взрослой?
– Врачом. Для таких детей, как вы.
– Хм. – Эрик катает машинку по кругу. – А я хочу быть оборотнем. Хотя… пока еще точно не решил. А ты веришь в оборотней?
– М-м-м… – Делаю вид, что размышляю над этим вопросом. – Верю. Только в добрых.
– Ага. – Какое-то время Эрик переваривает информацию. – А может, стану автогонщиком. – Он пожимает плечами. – Еще не решил.
– Хорошо, что у тебя еще много времени, чтобы точно решить, – говорю я и тут же понимаю, что в эту тему лучше не углубляться.
На мою удачу, Дерека уже волнует другое.
– А дружок у тебя есть?
– Нет еще. Но я над этим работаю.
Лысые бровки хмурятся.
– Как это ты работаешь над дружком?
– Ну, понимаешь… – Закрываю рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Бросаю взгляд на Диану: та играет с девочкой, но, судя по тому, как она кусает губу, все слышала и с трудом сдерживается. – Я познакомилась с парнем, который мне нравится, и думаю, я тоже ему понравлюсь, – честно признаюсь я.
– Понятно. – Дерек кивает головой и, похоже, готов задать очередной вопрос, но его опережает брат:
– А ты уже целовалась с мальчиком?
– Я? – От неожиданности я на миг теряюсь. – Я не целуюсь и не ябедничаю. Это хорошее правило. Запомните его, – нахожусь я и надеюсь, что лицо у меня не пунцовое.
– А папа говорит, что когда-нибудь я захочу поцеловать девочку, но ведь мне только пять, так что это ничего, что сейчас я не хочу целоваться.
– Твой папа прав. Обязательно захочешь. Вы оба захотите. – Смотрю на них и подмигиваю.
– Если только не умрем, – будничным тоном замечает Эрик.
Подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками – в такой позе проще справиться с холодком внутри. Я общалась со многими детьми и много чего слышала. Случалось говорить и на тему смерти и загробной жизни. В отличие от предыдущих разговоров, вызванных исключительно любознательностью, слова Эрика ранят меня прямо в сердце. Потому что это правда. Может случиться так, что эти два мальчика никогда не поцелуются с девочкой, не станут автогонщиками и не узнают, что оборотней – добрых или злых – не существует. Они могут не испытать ничего, что жизнь предлагает им, по той причине, что дети не бессмертны.
– Ты сжимаешь губы точно как мама, – говорит Эрик, соединяя две детали конструктора. – Она всегда так делает, когда мы говорим о смерти.
Ничего удивительного. Господи, каково бедной женщине изо дня в день смотреть не на одного, а на двух своих малышей, которых накачивают химией, и не знать, что принесет следующая неделя, следующий месяц или год!
Даже думать об этом больно. Ведь мне нельзя думать об этом, напоминаю я себе. Я здесь именно для того, чтобы они об этом не думали.
– А давайте договоримся, что во время игры не будем говорить о смерти, – предлагаю я, проглотив комок. – Давайте лучше будем говорить о том, что будет, когда курс лечения закончится и вы отправитесь домой, хорошо?
Эрик хмурится.
– А что, если…
– Нет! – Я трясу головой. – Никаких «если». Понятно? Давайте не будем думать о смерти. Будем думать, как жить дальше. Идет?
Они переглядываются, и Эрик говорит:
– А можно я не буду думать о том, как целоваться с девочкой?
Тягостная атмосфера вмиг улетучивается, и я хохочу, чуть ли не до слез – и по многим причинам.
– Ты можешь думать о чем угодно, только расти и взрослей. Мы же договорились!
Я протягиваю им руки. Глаза у них загораются, и они протягивают свои ладошки мне, как будто мы заключили секретный договор. Причем мне он нужен ничуть не меньше, чем им.
Совместными силами собираем из конструктора линкор, авианосец и камеру пыток (это Эрик додумался). Братья постоянно спорят и ссорятся – точно как я себе и представляла близнецов. Все так естественно, и я почти забываю о том, что оба мальчика на лечении в онкологической больнице. Почти забываю. Но холодок в груди никуда не девается и, сколько ни смейся, не исчезает.
Четыре часа пролетают на удивление быстро, и вот уже в дверях показалась медсестра: детям пора убирать игрушки и возвращаться в палату.
– А ты еще придешь? – спрашивает Эрик, заглядывая мне в глаза.
– Думаю, в следующую субботу приду, если вы не возражаете.
Он пожимает плечами, словно ему безразлично, но потом смотрит на меня искоса и ухмыляется до ушей.
– Значит, договорились. – Поднимаюсь на ноги и треплю его волосы. – Пока-пока, Эрик! Увидимся в субботу. – Поворачиваюсь к Дереку. Сейчас он застенчиво улыбается, и я замечаю красноту вокруг глаз и опущенные плечи. Четыре часа игр его утомили. – Пока-пока, Дерек! До субботы, хорошо?
– До свидания, мисс Ливи.
Махнув на прощание Диане, я медленно выхожу в коридор, где меня ждет женщина со светлыми волосами, наскоро собранными в хвост на затылке.
– Здравствуйте, я Конни, мама близняшек, – говорит она. Ее глаза с темными кругами от недосыпания смотрят сквозь стеклянную дверь, где мальчишки упоенно спорят, в какую коробку положить деталь конструктора. – Я смотрела, как вы тут с ними играете. Я… – Она откашливается. – Знаете, я давно не видела, чтобы они так много улыбались. Спасибо вам.
– А я Ливи. – Протягиваю ей руку. Ладонь у нее жесткая и твердая. Конни в униформе официантки, наверное, только что с работы. Надо думать, приходится вкалывать, чтобы оплатить больничные счета. Наверное, поэтому исхудавшее лицо словно обтянуто кожей, и она улыбается мне такой вымученной улыбкой. От этой мысли у меня сжимается сердце, и я стараюсь не думать об этом. – У вас два классных юных джентльмена.
Она все смотрит на детей, сжав губы и думая о своем.
– Для меня они всегда останутся малышами, – шепчет она и часто моргает, отгоняя слезы. – Всего доброго! – прощается она и входит в игровую с сияющей, полной надежды улыбкой.
– Ну что? – раздается за спиной голос сестры Гэйл. – Как прошло первое дежурство?
– Отлично, – рассеянно шепчу я, глядя, как близнецы виснут на руках у матери. Конни такая хрупкая, но справляется с обоими, крепко прижимая к себе. Даже когда Эрик пытается выскользнуть из ее рук, она еще какое-то время удерживает его, крепко зажмурившись. Она обнимает их так, словно никогда от себя не отпустит. И я не могу не думать о том, что для нее каждое такое объятие может стать последним.
А что, если это так? Что, если я приду как-нибудь в субботу, а их больше нет? Разумеется, я же не слепая, и понимаю, что в такой больнице это обыденная реальность. Только теперь их смерть это не просто отвлеченная возможность: за ней конкретные лица и голоса. Похоже, я сейчас расплачусь. Нет, я должна это принять. И двигаться дальше. Но если я приму это, если я стану врачом, то сколько раз еще буду стоять и смотреть, как родители прижимают к себе своих детей? Сколько раз мне еще придется договариваться с собой? Смогу ли я когда-нибудь избавиться от этого холодка внутри?
Тревожные мысли толкутся у меня в голове, и вдруг я широко распахиваю глаза, сраженная внезапной догадкой. А ведь это впервые за последние девять лет – да-да, я впервые подумала не «когда я стану врачом», а «если».