Ильва тащила пакеты из торгового центра ИСА, расположенного на площади Родсведсторгет. Самые обычные продукты: чечевицу, бобы, соевое молоко, протертые томаты и все такое. Она ненавидела ходить по магазинам и предпочитала закупаться на неделю, а не покупать понемногу каждый день. Она скосилась на новую, появившуюся на стене у подъезда и выполненную фломастером неразборчивую надпись. Какое-то непризнанное дарование постаралось. Вряд ли кто-то из живущих по соседству. Она вздохнула. Наверное, уже стала слишком старой. Пожалуй, более консервативной. Но все-таки дело было не в этом. Граффити выглядело ужасно. Уж точно не несло никакого культурного значения. В отличие от обладавших политическим подтекстом творений, к примеру, Диего Риверы или Мобстра. Она попыталась вызвать лифт. Кнопка не загорелась. Снова сломан. Черт. Опять какие-то малолетки постарались. Ручки тяжелых пакетов врезались в пальцы, когда она поднималась по бетонной лестнице. Она как раз добралась до своей двери, когда услышала за спиной шорох и, вздрогнув, быстро развернулась.
– Привет. Извини, если я напугал тебя.
Она узнала его мягкий голос еще до того, как различила под опущенным почти на глаза козырьком кепки лицо. Он стоял чуть выше на лестнице. Она настороженно посмотрела на него. Сердце забилось быстрее.
– Привет, что ты делаешь здесь? Встреча же будет на заводе. Через несколько часов.
Он уже бывал в ее новой квартире. Вместе с другими. Но никогда один. В его взгляде не было и намека на угрозу. Он равнодушно глазел на нее, как будто они никогда не встречались раньше.
– Я знаю. Извини, что пришел сюда. Но я места не нахожу от беспокойства.
Мысли роем закружились у нее в голове. Может, он хотел признаться в чем-то? Что еще ему могло понадобиться? Она попятилась в прихожую, он проследовал за ней сквозь дверной проем. Его лицо изменилось. Взгляд стал испуганным. Он с мольбой смотрел на нее.
– Речь пойдет об Эзги? Ее состояние ухудшилось? Есть новости из больницы?
Она с облегчением перевела дух. Похоже, он действительно волновался. Пожалуй, винил себя, что не помог Эзги. Видимо, его, в отличие от остальных, мучила совесть, что он бросил ее.
Она покачала головой.
– Нет, с ней все нормально. Ее выпишут через пару дней, – ответила Ильва и поставила пакеты около холодильника. – Будешь кофе?
Он кивнул и закрыл за собой дверь.
Тянуть не было смысла.
Она уже собиралась включить кофеварку, когда он подкрался к ней сзади. В последнюю секунду она развернулась. Словно догадалась о чем-то. Он набросил петлю ей на шею. Затянул. Нейлоновый шнур врезался в кожу. Она не успела просунуть пальцы под него. Он затянул удавку сильнее. Придвинулся к Ильве ближе. Зашел ей за спину. Только бы не видеть ее широко раскрытых от удивления глаз. Он чувствовал, как она дрожала от ужаса. Ее пальцы в отчаянии шарили по шее, пытаясь ухватиться за петлю. Он повернулся к ней спиной. Перекинул концы удавки через плечо. Потом присел немного и резко поднялся. Тело Ильвы оторвалось от пола. Она повисла на нем. Ноги ее задергались. Ногти царапали горло. Шейные позвонки затрещали, когда он наклонился и еще сильнее натянул удавку. Затем раздал хруст, словно сломалась сухая ветка.
Словно Бог щелкнул пальцами.
Она заскользила по его спине. Сопротивлялась все слабее, хотя руками еще била его по бокам. Однако силы в этих ударах было все меньше. Как при агонии. От напряжения он тяжело дышал. Конец длинной веревки, которую он держал в руке, клубком валялся на полу. Он постарался не запутаться в нем ногами. Плечи болели. Но такую цену ему придется заплатить.
За душевное спокойствие. За возможность продолжать борьбу.
Она безжизненно висела у него на спине. Прошло три минуты. Он осторожно опустил тело на кухонную столешницу. Посадил вертикально на нее, прислонив к дверцам шкафчиков. Ильва смотрела на него широко раскрытыми остекленевшими глазами. Смотрела с осуждением. Хотя, естественно, ему это просто казалось. Он тряхнул головой, стараясь избавиться от неприятного ощущения. Попытался сосредоточиться на том, что ему теперь предстояло сделать.
Он никогда не испытывал ненависти к ней. Порой, можно сказать, любил. В те короткие моменты, когда они выглядели столь похожими. Своей увлеченностью. Желанием изменить мир. Создать нечто новое. Что в его случае означало возродить старое. Снова сделать страну такой, какой она была до начала своей деградации. Кое-кого из членов их группы АФА он мог бы казнить без сомнений. Выстрелом в затылок. Но Ильва была другой.
Пока она не стала обузой. Опасной для его дела.
Он вышел в гостиную и окинул взглядом комнату. Заурядная квартирка. Давно не ремонтированная. Но добротная. Он дотянулся до потолка и нащупал крепление люстры. Стальной крюк, на котором она висела, крепко засел в бетонной балке. Это могло сработать. Он ухватился за него и повис всем весом. Крюк выдержал.
Он бережно положил Ильву на ковер. Снял с ее шеи петлю. Перебросил свободный конец веревки через потолочный крюк и привязал его к нему, сделав петлю. Остаток веревки сейчас свисал к полу. Потом пришло время для самого трудного. Она весила, пожалуй, шестьдесят килограмм. Тело следовало поднять так, чтобы шея оказалась в петле. Он посадил ее на кухонный стул, который подтащил ближе, и, опершись ногой на сиденье, попробовал сделать это.
Стул покачнулся, и боль пронзила спину. Закончить задуманное не вышло. Он посадил ее снова. Ему пришлось действовать иначе. Он надеялся, что никто ничего не заподозрит. Он снял веревку и затянул петлю на ее шее, стараясь попасть на оставленные отметины. Потом перекинул другой конец веревки через крюк и стал медленно подтягивать ее. Ему удалось поднять тело почти до самого потолка, пусть в какой-то момент он вроде бы услышал треск бетона. Он подождал пять минут, потом привязал свободный конец веревки к установленной на стене батарее центрального отопления и обозрел результат своих усилий.
Ильва неподвижно висела на расстоянии пятидесяти сантиметров от пола. И пусть веревка тянулась к потолку через всю комнату – это выглядело несколько странно – он оставил все как есть. Пусть все считают, что она просто не смогла привязать ее к крюку. Не нашла другого выхода. Так подумал он. А потом положил набок стул, как будто Ильва сама оттолкнула его ногой.
Когда окончательно решила свести счеты с жизнью.
Ему приходилось видеть мертвых раньше. Но все равно, когда он сейчас смотрел на нее, свисающую с потолка, изучающую его пустым взглядом, ему не хотелось верить своим глазам. Сознание отказывалось признать реальность происходящего. Он заметил царапины на ее шее, но подумал, что они не вызовут подозрения. Они ведь выглядели естественным результатом действия инстинкта самосохранения. Пусть даже человек решил покончить с собой.
Крюк, похоже, выдержал. И пусть она могла упасть, когда он уйдет, его это беспокоило меньше всего. К тому моменту она, в любом случае, должна была провисеть достаточно долго. Все напоминало самоубийство. Он вытер столешницу. Сунул в карман мобильник Ильвы, который лежал рядом с кофеваркой, и попятился к двери, вытирая взятой с кухни тряпкой пол за собой. Оказавшись в прихожей, он посмотрел в глазок и, убедившись, что за дверью никого нет, надел кепку. Вытерев руки все той же тряпкой, выскользнул наружу. Тихо закрыл дверь за собой. Она наверняка принадлежала к тому типу людей, кто не имел привычки запираться. Анархистка, верившая во врожденную добропорядочность людей. Хотя сейчас это не играло никакой роли. Он прихватил с собой пакеты с едой, которые Ильва принесла из магазина, и выкинул их в мусоропровод.