8
Ланселот явился ко мне в видении до того, как я с ним познакомилась, – правда, видение это было туманным и незавершенным, результатом материнской жестокости и жуткой любви, чего я не ожидала. Иными ночами я ясно чувствую ее холодную руку на шее – второй она заталкивает мне в рот горлышко бутылки. Я просыпаюсь, плюясь, мне не хватает дыхания, я словно захлебываюсь рвотой. В такие ночи я почти жажду променять это на видение о воде и утоплении. Пусть уж лучше меня преследует будущее, а не прошлое.
Но что-то я слишком тороплюсь.
Через пару дней после моего прибытия на Авалон мы с Ланселотом гуляли по лесам в северной части острова – туда я еще не забредала. Остальные корпели над учебниками. Позже я узнаю, что обучение Ланселота закончилось прошлым летом. Ему было пятнадцать, и фейри решили, будто ему больше нечему у них научиться: все остальное он может познать и сам.
Чаще всего Ланселот просыпался до рассвета, чтобы побегать, покататься на лошади или поупражняться с мечом. Он постоянно двигался, постоянно тренировался, постоянно стремился к тому, чего я не могла постичь.
После получаса блужданий по лесу в тишине мы услышали шум текущей воды среди пения птиц и вскоре вышли к речушке, вьющейся между деревьев. Кое-где вода в ней доходила нам до лодыжек: она плясала над булыжниками, украшавшими дно. Но чем дальше мы шли, тем глубже она становилась: прозрачная чистота сменилась чернильной синевой.
Сначала я услышала водопад и лишь потом увидела его. От бесконечного шума сводило живот. Густой лес сменился полем бледных фиолетовых цветов: их аромат заполнил ноздри прежде, чем я успела их увидеть. Я сделала глубокий вдох и позволила запаху обвиться вокруг меня, подобно одеялу. Травы щекотали мои обнаженные икры, но я забыла о неприятных ощущениях, когда перед нами предстал водопад.
Он ниспадал по отвесной скале на дальнем краю поляны – аквамариновая завеса, сияющая в полуденном солнце. Я знала, что тут не было ни капли магии, но выглядело все так, словно без нее не обошлось. Слишком уж чистой была вода, слишком синей – словно ее покрасили. Но тут постаралась природа.
Водопад заканчивался в небольшом пруду, из которого вился исчезающий в дебрях ручей. От шума заложило уши – я вспомнила о видениях, хотя знала, что бояться мне здесь нечего. Во снах окружающая меня вода была слишком яркой, слишком открытой… явно не это место. И все же я остановилась, когда Ланселот подошел к берегу, скинул сапоги и присел на край, желая помочить ноги.
Но он, должно быть, почувствовал, что я замерла: оглянулся и приподнял брови.
– Все в порядке?
Кажется, я кивнула слишком быстро – он мне не поверил.
– Думаю, я тут постою. На цветы полюбуюсь.
Он фыркнул и закатил глаза.
– На цветы полюбуюсь, – повторил он. – Неужели так в большом мире и говорят?
– Как? – нахмурилась я.
– Словно пытаются заполнить тишину чем-то бессмысленным, – ответил он. – Ты сказала «На цветы полюбуюсь», хотя на самом деле имела в виду «Я слишком боюсь подходить к воде».
– Я не… – Я начала было оправдываться, но замолчала и покраснела. – Как ты узнал?
– У тебя сердце забилось быстрее и дыхание участилось. Классические признаки страха.
Я непроизвольно сделала шаг назад.
– Ты слышишь мое сердце? И дыхание? С такого расстояния?
Он пожал плечами.
– Дар фейри, – объяснил он так, словно это встречалось частенько (и на Авалоне это действительно было так, просто я тогда еще этого не знала). – Разве в Альбионе нет воды?
– Есть, конечно, – отрезала я и сама подивилась своей резкости.
Он ведь был прав. Сердце мое колотилось как бешеное, и дышала я часто. Я не могла сосредоточиться и удержать себя в руках.
– В Альбионе есть и вода, и деревья, и горы, и все то, что есть и здесь, у вас. И мы не просто так заполняем тишину. Это просто вежливость, и тебе стоило бы ей поучиться.
Я пожалела о своих словах в ту же секунду, как их произнесла, но даже если Ланселот и оскорбился, то не показал этого. Он покачал головой и раздражающе усмехнулся.
– Здесь ты не утонешь, если боишься именно этого, – сообщил он наконец. – Даже если плавать не умеешь. Вода выплюнет тебя обратно на берег. Я уже видел такое, когда дети заплывали слишком далеко.
– Я не боюсь здесь утонуть, – произнесла я, но в детали вдаваться не стала. Да он этого, кажется, и не ждал.
На мгновение мне показалось, что он начнет расспрашивать меня дальше, но Ланселот просто кивнул.
– Скучаешь по нему? По Альбиону?
За всю ту неделю, которую мы друг друга знали, он не задавал мне вопросов. По крайней мере, таких искренних. До того момента я не осознавала: он всегда спрашивал только о том, ответ на что уже знал.
– Полагаю, в каком-то смысле, – ответила я, чуть подумав. – Но я никогда не находила там себе места. Альбион… там я словно носила туфли, которые были мне не по размеру. Выглядели они хорошо, но врезались в пальцы, натирали пятки, и с каждым днем боль становилась все сильнее. Другим людям они пришлись по размеру. Мне – нет.
Признание это походило на капитуляцию: я словно подарила Ланселоту нож, которым он сможет меня ударить.
– А здесь ты этого не чувствуешь? – спросил он.
– Нет, – честно сказала я. – Я здесь всего неделю, но чувствую себя как дома. В Альбионе такого не было.
На мгновение мне показалось, что мы пришли к какому-то пониманию. Нашли общий язык, как и со всеми остальными – но не с ним. Он долго смотрел на меня, словно вглядывался в самую мою душу.
А потом рассмеялся, и смех его был жестоким и достаточно острым, чтобы оставить глубокие раны. Пробрать меня до костей.
– Тебе здесь не место, – сообщил он. – Это не твой дом. Ты всего лишь проезжающий мимо гость. Однажды ты вернешься домой с кучей потрясающих историй за пазухой. И мы не будем по тебе скучать.
Я уставилась на него, сражаясь с готовыми пролиться слезами.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – процедила я.
– Разве нет? – Он приподнял брови. – Тогда скажи, в чем же я ошибся, Шалот.
Но я не могла. Ведь какая-то часть меня – довольно большая часть – подозревала, что Ланселот прав. Потому слова его и были такими болезненными.
– Пошли, – произнес он со вздохом. – Не то опоздаем к обеду.
Настала моя очередь смеяться, и я быстро провела рукой под глазами, чтобы поймать все невылившиеся слезы.
– Никуда я с тобой не пойду. – Даже в моих собственных ушах голос мой звучал так, словно принадлежал капризному ребенку.
– Так что же, останешься здесь одна?
– Я возвращаюсь в свой домик, – сказала я, понадеявшись, что звучу куда более уверенно.
– И как же ты туда дойдешь?
Я отвернулась от него и пошла в том направлении, откуда мы пришли… но как только я сделала шаг, то поняла: все вокруг выглядит незнакомо. Это меня не остановило: лучше уж я буду блуждать по лесу, чем проведу еще хоть минуту в обществе Ланселота.
– Куда это ты? – закричал он, но я его проигнорировала и зашла в подлесок, из которого мы, кажется, и вышли.
Я услышала топот его ног, и вскоре Ланселот догнал меня.
– Ты не в ту сторону идешь, – удивленно произнес он.
– Да? Что ж, из этого получится отличная история.
– Только если ты проживешь достаточно, чтобы поведать ее людям, – заметил он. – Через пару километров отсюда – зыбучие пески. И довольно сложно заметить, где заканчивается твердая земля и начинается песок, но раз удача на твоей стороне…
Я резко остановилась.
– Звучит до глупейшего опасно. С чего бы зыбучим пескам быть там, где ходят люди?
Ланселот удивился моему вопросу.
– Они для фейри зыбучих песков, – сообщил он так, словно это было само собой разумеющимся.
Я вперила в него взгляд, а потом закрыла рот и распрямила плечи.
– Нет никаких фейри зыбучих песков.
Он ухмыльнулся.
– О, посмотри-ка, а ты учишься! – Он схватил меня за локоть и развернул куда-то вправо. – Но если ты в самом деле вознамерилась устроить сцену и красиво уйти, тебе туда. Можешь, конечно, по пути свалиться в реку или со скалы, но если справишься, то уткнешься прямехонько в свой домик.
Я с силой сжала зубы.
– Полагаю, моя неудача позабавит тебя.
– Смотря какая неудача, – ответил он. – Но я сомневаюсь, что Моргане понравится, если ты погибнешь под моим присмотром. Так что я не позволю этому случиться.
Ланселот пошел вперед, и я осторожно последовала за ним.
– Ты боишься Морга-ану, – озадаченно протянула я.
Он одарил меня недовольным взглядом, но я знала, что попала в точку.
– Я не боюсь никого и ничего! – рявкнул Ланселот.
Я рассмеялась.
– Я слышу, как колотится твое сердце. И дыхание участилось тоже. – Я попыталась повторить его недовольную гримасу.
Его это не впечатлило.
– С моей стороны это звучит как простой факт. Но в твоих устах… слишком уж странно.
– Я так тебя боялся, – признался мне Ланселот годы спустя. Он прошептал это мне в плечо. Его дыхание опалило кожу, и он прижался к ней губами.
Мы лежали в моей кровати, и с небес нам светили звезды. Тела обнимали белые простыни, влажные от пота. Я вела пальцами по груди Ланселота, по холмам и долинам его мускулов – я выучила эти ландшафты наизусть. Но стоило ему открыть рот, и я замерла и рассмеялась.
– Да ладно.
Я поднялась, чтобы получше его рассмотреть, но лицо его было открытым, ни капли хитрости. Я никогда не устану видеть его таким: Ланселот позволяет себе расслабиться только в наши томные ночи вместе.
– Правда, – настоял он. – Потому что я знал: ты пришла не одна – ты принесла с собой перемены. И я знал, что однажды останусь позади.
Он не уточнил, кто оставил бы его позади, но это и не нужно было. Ланселот имел в виду Артура, Гвен и Моргану. Даже в те моменты, которые мы проводили вдвоем, они незримо присутствовали.
– Я сказал, что тебе здесь не место, но на самом деле им здесь тоже не место. И однажды вы уйдете, а я останусь совсем один.
Он произнес это так просто, не ища ни жалости, ни поддержки, ни добрых слов. И я не знала, как на это ответить: часть меня хотела напомнить ему, что он может отправиться с нами. Это было возможно. Но будущее казалось таким далеким, слишком далеким, с ним столкнутся другая Элейн и другой Ланселот… Проблем таких возникнет еще немало, так почему бы не добавить в кучку еще одну?
Я положила руку ему на сердце: оно билось под моими пальцами, подобно птице в клетке.
– Похоже, ты все еще меня боишься. – Я чуть подвинулась и нависла над ним, оперевшись руками на его плечи.
Мои золотистые волосы закрыли нас от взора звезд, сияющих сквозь открытую крышу, от Авалона и всех остальных. И от будущего, которое на нас давило. В мире остались только он и я, и биение наших сердец, и дыхание, вырывающееся из наших губ.
– Твое сердце забилось чаще, – произнесла я, пытаясь изобразить его глубокий говор. Получилось у меня куда лучше того раза, когда я попыталась проделать это впервые. Теперь я знала его голос так же хорошо, как и свой собственный. – И дыхание участилось, – продолжила я.
Он посмотрел в мои глаза и рассмеялся: смех этот отозвался по всему телу. А потом он поднял голову и увлек мои губы в поцелуй, и мир наш сделался еще чуточку меньше.
Мы находим Ланселота на пляже: он собирает ракушки для своей матери, Аретузы.
О ней ходит много толков: каждый новый совсем не похож на предыдущий, словно опаловые чешуйки, которые переливаются на ее коже. Ланселот никогда не рассказывал ее историю, но вот что я узнала о ней сама.
До рождения Ланселота Аретуза была водяным божеством, и ее владения тянулись по рекам и прудам всех земель и по морям, которые их со-единяли. Даже грязные лужицы на улицах Камелота принадлежали ей, и она могла путешествовать по ним и любым другим водным клочкам с такой же легкостью, с которой я делала шаг.
Сила ее была велика, а сама она – счастлива. Почти.
В конце концов, вода тоже может быть холодной и пустой, и Аретузе стало одиноко.
Как-то раз она показала мне себя – тогда я впервые пришла к ней на чай. Чешуя покрывала внутреннюю сторону ее рук и ног и живот, поэтому она носила длинные, струящиеся платья, чтобы укрыться от чужих глаз. Тогда я не понимала, зачем она это делала, ведь чешуя переливалась радугой, блестела и была такой красивой.
Аретуза рассказала, что когда-то чешуя покрывала почти все ее тело, а жабры на шее позволяли дышать под водой. Когда-то вместо ног у нее были плавники.
Однажды у лесной реки она увидела мужчину. Она не называла его красивым – да ей и не нужно было. В историях, подобных этой, мужчины всегда красивы. Красота и приманивает, и плотно сажает на крючок.
Может, какое-то время он и любил ее в ответ. Может, он думал, что сдержит все обещания, которые шептал ей на ухо. Может, он не собирался оставлять ее одну: с растущим животом, отваливающейся из-за сухости чешуей и в ожидании того дня, когда он вернется. Может, он попал в неприятности… Аретуза в это все еще верит, и ее суждение тут все же вернее любого из наших.
Но это не имеет значения, потому что Аретуза осталась одна, без чешуи и с новорожденным сыном. Она осталась одна в мире, которого не понимала.
На Авалон их привела Нимуэ, и какое-то время они считали, будто чешуя ее отрастет обратно и она вернется в море, но этого так и не произошло. Кое-кто говорит, что так ее наказывают Дева, Мать и Старуха – ведь она бросила свои обязанности ради смертного мужа. Кое-кто говорит, что это и не наказание вовсе, а выбор: Аретуза решила остаться на земле, со своим сыном.
Не знаю, что из этого правда. Но Ланселот вряд ли сможет ответить мне на этот вопрос.
Ракушки – одна из немногих связей с морем, оставшихся у Аретузы. Она показала мне, что в них сокрыты послания, которые прошептали за сотни тысяч километров отсюда, и научила, как оставить свое. Стоило его бросить в воду, и много дней спустя его кто-нибудь найдет.
Когда я впервые прибыла сюда, то прошептала несколько посланий для матери и проделывала это каждый день в течение месяца. Но ответа так и не получила, потому и перестала. Я пыталась убедить себя, будто просто что-то делаю неправильно, поэтому сообщения не доходят, – хотя какая-то часть меня всегда знала: это не так.
– Какие слухи принесло с земли? – спрашивает Моргана у Ланселота, пытаясь сохранить легкий тон.
Он поднимает бровь – особый талант, которому я всегда завидовала. Когда это пыталась проделать я, то люди порывались тут же отойти подальше – я выглядела так, словно вот-вот чихну.
– Это не слухи, Эм, а важные послания.
Моргана не отвечает, и Ланселот не сдерживает вздоха.
– Леди Дюкарт из Лионесса пытается совратить пастуха на два десятка лет моложе себя. Безрезультатно. И теперь весь двор над ней смеется. Ну что, довольна?
– Весьма, – подает голос Гвен. – Леди Дюкарт пыталась убедить всех, что меня растили чудовища.
Я хмурюсь.
– Ты ведь сама всем рассказываешь, что тебя растили чудовища. Так что это… правда?
Она пожимает плечами и отводит взгляд.
– Все дело в ее тоне.
Я качаю головой и перевожу взгляд на Ланселота.
– Мы пришли попрощаться, – сообщаю я.
Ланселот удивленно вскидывает голову, а потом наклоняется, чтобы поднять еще одну раковину, вытирает ее о свою домотканую тунику, уже мокрую от соленой воды.
– Не стоило проделывать такой путь, – бормочет он. – Увиделись бы за завтраком.
Я оглядываюсь на остальных, ища поддержки, и вперед выступает Артур.
– Нас не будет на завтраке. – Голос его звучит куда более уверенно, чем я ожидала. – Мой отец умер. Теперь я – король Камелота.
Он впервые произнес это вслух, и в утверждении его слышится вопрос, словно Артур ждет, что кто-нибудь его поправит. Но никто этого не делает.
Ланселот смотрит на нас так, словно сейчас кто-нибудь выпрыгнет вперед и назовет происходящее шуткой. Потом понимает, что это не так, хмурится и отворачивается к морю. Где-то там, за горизонтом, нас ждет Альбион.
– Что ж, – медленно произносит он, – мы ведь знали, что так и будет, не правда ли? Легкой дороги.
Голос его такой спокойный, что мне хочется его ударить. И, похоже, не только мне.
– Что, и это все? – сердито фыркает Гвен.
Ланселот не отрывает глаз от горизонта.
– А что я должен сказать, Гвен? – вздыхает он. – Мы ведь больше не дети. Перед нами лежит будущее. Разные дороги.
Я хочу спросить, каким он видит свое будущее? Что он в нем делает? Собирает ракушки для своей матери, которая и сама может это делать? Участвует в поединках, уверенный в своей победе? Бегает по лесам, знакомым до самого последнего листика? Пересекает одни и те же тропы снова и снова? Этого он хочет? Легкой жизни безо всяких проблем?
– Значит, это прощание, – отвечает Артур, которого явно задели слова Ланселота. – Не нужно нас провожать… я знаю, как ты любишь поспать.
Ланселот дергается, словно Артур его ударил, но через мгновение кивает.
– Я буду по вам скучать. – Он снова поворачивается к нам. – Вы были хорошими друзьями.
И вот оно. Вот оно, слабое место в его броне – тоньше волоса, но достаточно велико, чтобы вспомнить: пусть Ланселота растили фейри, пусть он полукровка, но он все еще человек. Он смертен, и под спокойной поверхностью эмоции его бурлят.
– Встретимся у домика, – сообщаю я остальным, не отрывая взгляда от Ланселота. – Дайте нам пару минут.
Никто не возражает. Они молча уходят к кромке леса, оставляя нас с Ланселотом одних. Может, они знают, что за разговор нас ждет, и не хотят принимать в нем участия. От этой мысли у меня горят щеки, и я пытаюсь унять свои эмоции, даже когда Ланселот поднимает на меня взгляд и улыбается уголком рта.
– Если хочешь более романтического прощания… – начинает он.
– Вовсе нет, – обрываю я его и скрещиваю на груди руки. – Поехали с нами.
Я не успеваю остановить эти несколько слов, но произношу их так тихо… может, он меня не услышит? Но плечи его напряжены – значит, услышал. Я прокашливаюсь.
– Поехали с нами, – повторяю я погромче. – На Альбион. В Камелот. Ко двору.
Это звучит так нелепо. Особенно сейчас. Он стоит по щиколотки в воде, его штаны закатаны, а белая рубашка мокрая и незастегнутая, темные волосы слишком длинные, спутанные и чуть вьются у ушей… ему не место в королевстве людей. Не место при дворе. Я пытаюсь представить его там: в отглаженном бархатном костюме, застегнутом до горла, в плохо освещенном замке, среди камня, дерева и спертого воздуха. Или на балу: он переставляет деревянные ноги под строгую струнную мелодию, совсем не похожую на дикие барабаны Авалона, кружится в танце с девушкой, похожей на меня.
Даже в моем воображении Ланселот выглядит несчастным. Так, словно ему в Камелоте не место.
И он тоже это понимает, потому что не отказывает сразу. Вместо этого Ланселот смотрит на меня. Просто смотрит. И он вдруг кажется мне таким молодым… Вот что за человек скрывается за всей его показной уверенностью: ему всего двадцать пять, он смущен и испуган, он теряет своих единственных друзей, и он не может не драться и не перечить людям, ведь он не знает, что будет, если он вдруг остановится.
– Авалон – мой дом, – мягко произносит он. – И всегда им был.
– Так найди новый дом, – возражаю я. – Дом – это не место. Это люди. И твои люди отправляются на Альбион. Ты должен поехать с нами.
Он качает головой.
– Я нужен матери.
Я ответила то же самое Моргане, когда она просила меня отправиться с ней на Авалон. И сейчас я понимаю Ланселота лучше, чем мне бы хотелось, но все равно напираю.
– Твоя мать куда сильнее, чем ты думаешь. Она может о себе позаботиться, и ты об этом знаешь, – произношу я. И я права.
Аретуза мне не мать, но я знаю: она справится со всем сама. И она никогда не опекала Ланселота слишком сильно. Аретуза отпустит его – с поцелуем и добрыми словами.
– Она в тебе не нуждается, – продолжаю я. – Не так, как мы. Артуру нужен друг. Нужен тот, кто не побоится говорить ему правду, кому будет плевать на корону. Моргане и Гвен ты тоже нужен, особенно в этой змеиной яме – королевском дворе. Они обе будут не в своей тарелке, поэтому им нужно что-то знакомое. Кто-то знакомый. Без тебя нам всегда будет чего-то не хватать.
Ланселот молчит, и я чувствую на себе его тяжелый взгляд. В нем больше нет стен: Ланселот открыт, и это пугает еще сильнее. Я хочу отвернуться, но не могу. Он делает осторожный шаг вперед, и на песок с него бежит вода. Я никогда не видела Ланселота таким осторожным с чем бы то ни было, – и вдруг он ступает, словно боится, что земля разверзнется под его ногами. Он останавливается в паре десятков сантиметров от меня.
– А ты?
Он убирает за ухо выбившуюся из моей прически прядь. И от этого маленького жеста что-то внутри меня ломается, но я стараюсь этого не показать.
– Тебе я тоже буду нужен, Шалот? – спрашивает он так, словно боится услышать ответ.
Я хочу сказать «нет». В конце концов, я бывала в Камелоте. Мне не нужен воин, не нужен партнер для тренировок, не нужна связь с Авалоном. Мне не нужны еще друзья: их уже на три больше, чем было при дворе тогда, много лет назад. Он мне не нужен, ведь я видела тени нашего будущего – легкую пастель и резкие цвета, и я знаю: одно не может существовать без другого. И я не хочу этого. Не хочу его.
Но я не умею врать, пусть даже самой себе, и слова эти умирают у меня на языке.
– Да, – отвечаю я вместо этого.
Это слово прорывает все защитные стены, и его сила удивляет меня. Оно поднялось из глубин, словно что-то уродливое, постыдное и необходимое. Как ужасно это – нуждаться в ком-то. Но еще ужаснее признать это вслух. Я будто режу себя наживую, раскладываю собственное тело на пир воронам. Я хрупка, слаба и отчаянна. Не так уж я и отличаюсь от той девочки, которой была там, в Камелоте. Она тоже хотела любви и никогда ее не получала. Я больше не собиралась быть такой, но вот она я… хочу того, чего не получу.
Ланселот удивляется моему признанию чуть ли не сильнее, чем я сама. Мы только и можем смотреть друг на друга.
Проходит целая вечность, и он наконец кивает, но не поднимает на меня взгляда. Он смотрит мне за плечо: где-то там, я знаю, горит в окне дома его матери свеча.
– Ты всегда сможешь вернуться, – говорю ему я и ненавижу себя за это. Потому что в самых темных глубинах моей души спрятано знание: в словах этих нет правды. Я видела множество сцен из будущего, но ни в одной из них Ланселот не возвращается на Авалон.