Я, дитя войны, вырос человеком мира.
Мой путь начинается в Корее. Я родился в 1944 году в уезде Ымсон в бедной провинции Чхунчхон-Пукто, славящейся тем, что в ней выращивают жгучий красный перец гочугару (гочу), без которого не обходится ни одно блюдо корейской кухни. В то время союзники освобождали Западную Европу на полях кровавых сражений Второй Мировой войны. Но сражения были далеко, и мои молодые родители больше беспокоились о том, как прокормиться и вырастить детей. Я еще только учился говорить, когда мы переехали в город Чхонджу, где мой отец нашел работу в сельскохозяйственной компании.
Спустя две недели после моего шестого дня рождения солдаты с Коммунистического Севера напали на Юг, развязав Корейскую войну. Бывало, что издалека до нас доносился грохот выстрелов. Никто не сомневался, что северокорейские войска наступают – а с ними и катастрофические разрушения. Не знаю, как я это понял, ведь родители очень старались не показывать своего страха и тем самым защитить нас с братом. Тем не менее мы жили в вечной тревоге.
Спустя полгода таких волнений ход войны внезапно переменился, и силы противника волной хлынули в нашу сторону. Более полумиллиона китайских солдат соединились в начале января 1951 года с северокорейской армией и теперь яростно теснили войска союзников.
Родителям пришлось спешно собрать наши немногочисленные пожитки и присоединиться к повальному бегству из Чхонджу. Моя мать, на девятом месяце беременности, перемещалась медленно, с трудом; соседи обгоняли нас, торопясь покинуть город. Отец, встревоженный и бледный от ужаса, собрал для нас продукты, одежду и кое-какие вещи, которые могли понадобиться маме после родов. И я, в свои шесть лет, тоже тащил поклажу, сколько мог, хотя едва не валился на землю. Слезы подступали к глазам, но я старался держаться молодцом.
Мешки были тяжелыми, хотя мы бросили почти все, что у нас было.
Даже до войны роды были одним из самых опасных моментов в жизни женщины. Система здравоохранения работала плохо, и в большинстве провинций Кореи не хватало больниц. Повитухи умели принимать роды, но у них не было медицинского образования. Родственники могли разве что курить благовония и молиться в надежде, что все пройдет хорошо.
Мы шли по дороге, когда у матери начались роды, и нам пришлось поспешить к ближайшему дому, который виднелся у обочины. К счастью, хозяева впустили нас и устроили маму в одной из спален. Никогда я не слышал таких криков – долгих и громких, неудержимых. Они пронзали меня до костей. Это было так ужасно, что я рыдал в голос, и слезы лились у меня по щекам. Я понимал, что маме больно. Знал, что это имеет отношение к ребенку, и видел, что положение серьезное, потому что отец закрывал руками лицо. Раньше он никогда не сидел так неподвижно; однако плечи его время от времени содрогались. Когда он повернулся ко мне и приказал не плакать, лицо его было таким бледным и изможденным, что я перепугался еще больше. Мой брат Ги Сан, четырех лет, тоже громко плакал.
Моя сестра Пан Чон Ран родилась 6 января 1951 года, во время бесславного отступления, начавшегося 4 января, когда китайская армия оттеснила войска ООН и Южной Кореи за 38-ю параллель. Мать моя была бледна и еле держалась на ногах, но спустя три дня после родов она уже шла с нами по дороге, сжимая новорожденную малышку в руках. Чон Ран, завернутая в нашу одежду, постоянно плакала, когда не спала.
В те времена роды были опасными как для матери, так и для ребенка. Официальная дата моего рождения 13 июня 1944 года, однако в действительности я родился месяцем раньше. Родители, как часто случалось, не спешили регистрировать мое рождение, желая увериться, что я выживу. Пока мы шли, мне очень интересно было смотреть на младенца, еще более маленького и беспомощного, чем я сам. Я знал, что теперь, с появлением сестрички, должен стать храбрее и отважнее.
Мы шли так быстро, как только могла мать, и часто останавливались передохнуть. До безопасной территории оставалось каких-то двадцать пять километров, но мы двигались пешком, и путь занял у нас двое суток. На мне были тонкие резиновые калоши, не защищавшие ноги от камешков, колючек и грязи, покрывавшей проселочные дороги, по которым мы спешили вперед. С окровавленными ногами, изголодавшийся, измученный непрерывной ходьбой и короткими промежутками неглубокого сна, я чувствовал себя ужасно. Хорошо, что родители были рядом, но я слишком боялся и постоянно мерз, так что не мог заснуть.
Десятилетия спустя я снова испытывал этот ужас всякий раз, когда оказывался в лагерях беженцев. Сотни тысяч младенцев, рождавшихся в этих лагерях, не знали ничего, кроме жизни в палатках. Большинство из них располагалось в засушливых пыльных регионах, а не на холодном Корейском полуострове. Однако их жизни, как и моя, оказались под влиянием политических и экономических сил, вовлекающих людей и народы в войну. Многим этим семьям пришлось столкнуться с насилием и бедностью: более тридцати миллионов человек в разные периоды оказывались вынуждены сниматься с места и бежать. Для детей беженцев границы лагеря становились границами всего их мира.
Родители матери жили в предгорьях, на краю леса, и там мы могли в безопасности переждать один из самых жестоких военных конфликтов двадцатого века. Мы с Ги Саном видели истребители, пролетающие над городками, через которые мы шли. Мы рыдали от страха, хотя бомбардировки были далеко.
Мы прожили в домике бабушки с дедом в Чынгпхёне всего несколько месяцев, но это время показалось нам бесконечным! В основном мы занимались поисками пропитания да иногда играли с малышкой. Наверное, она чувствовала, как волнуются все вокруг, потому что постоянно плакала. У нас не было никаких игрушек, даже карандашей, и я скучал. Помню, мне удалось разыграть парочку шуток, но в целом заняться было нечем.
Мы думали только о том, как выжить. Отец с дедом уходили из дому на поиски продуктов. Еды хватало, чтобы прокормиться, но желудки наши вечно были полупусты. Продукты были плохими – картофель и тому подобное. Мы не могли даже купить риса! Я постоянно ходил голодный. Как и все остальные.
Наконец, весной 1951 года, мы вернулись домой. Бои еще продолжались и все: гражданское население и солдаты – страдали от голода. Мы уже так долго не наедались досыта, что обычное яйцо казалось настоящим лакомством. Повсюду мы видели следы войны, но быстро засучили рукава и взялись восстанавливать свои дома и свои жизни. Многие районы Чхонджу были разрушены, но жилище моей семьи не пострадало. После перемирия, заключенного в июле 1953 года, жить в сельской местности снова стало страшно. Северокорейские и китайские солдаты отступали, и в горах бродили остатки северян, застрявших за 38-й параллелью.
Когда война закончилась, мы перебрались в Чхунджу – город близ горы Намсан. Я жил там до отъезда на учебу в Государственный Университет Сеула, а моя семья оставалась в Чхунджу и далее, включая мать, которая умерла там же в возрасте ста лет в июне 2019 года.
Ни одно общество не хочет, чтобы дети подвергались ужасам войны. Мы не хотим, чтобы они превратились во взрослых, считающих насилие нормой. Однако дети в первую очередь страдают от вооруженных конфликтов.
Вот почему я стал человеком мира.
ООН считает человеческую жизнь основополагающей ценностью и потому в первую очередь защищает детей. Положения о защите несовершеннолетних включены во все документы о правах человека, начиная с главного – Всеобщей декларации прав человека 1948 года – и заканчивая Конвенцией о правах ребенка, принятой в 1989 году, и другими правовыми актами.
Роль ООН в Корейской войне невозможно переоценить: ей мы обязаны спасением своих жизней и своей страны. Солдаты-миротворцы остановили военные действия. Гуманитарные организации снабдили нас продуктами и учебниками. Бело-голубой флаг с земным шаром и оливковыми ветвями мира подарил нам надежду.
Миротворческие войска ООН включали более трехсот тысяч солдат из шестнадцати стран; еще пять стран предоставили команды медиков. Это была миссия по установлению мира – мощный международный военный ответ на вооруженную агрессию. Президент США Гарри Трумэн поддержал военную операцию, потому что США не хотели планировать и вести новую войну в одиночку так скоро после окончания Второй Мировой. Тем не менее американские войска составляли до 90 % международных сил. Миротворцы понесли серьезные потери: около сорока тысяч иностранных солдат погибло, из них более тридцати шести тысяч американцев. (1)
Впервые я увидел американцев именно в составе миротворческих сил ООН. Солдаты разных стран носили свои национальные формы, и, должен признаться, в том возрасте я не очень отличал США от Объединенных Наций. Мы кричали солдатам: «Хэлло!», а они в ответ бросали нам значки и конфеты из кузовов грузовиков, в которых проезжали мимо. Безусловно, так проще всего впечатлить малышню, но американцы являлись лишь частью международных войск.
В то время я еще не осознавал роли ООН, но знал, что ее присутствие в стране является знаком надежды. Это означало, что друзья со всего мира стараются помочь нам. Наша судьба им небезразлична.
Миротворцы ООН одарили нас не только конфетами и игрушками. Они построили школы взамен разрушенных войной. Организация постаралась восполнить недостаток учителей. Я помню, как каждый день к нам приходили студенты с черными дощечками, которые ставили под деревьями – то были наши импровизированные классы. Среди обломков стулья нам заменяли каменные валуны. Мы приносили на уроки пакетики, как велели учителя, и уносили в них домой порошковое молоко, переданное нам ООН. Еда и одежда были нам очень нужны, но с гораздо большей теплотой я вспоминаю учебники, которые мы получали. Окруженные разрухой, мы изучали чтение, математику и естественные науки, а также мир за пределами Кореи. Я поглощал знания с не меньшей охотой, чем рисовые батончики.
На последней странице каждого учебника было напечатано: «Издано при поддержке Агентства ООН по реконструкции Кореи (UNKRA) и ЮНЕСКО (UNESCO)». Я испытывал глубокую благодарность к обеим организациям; больше всего меня интересовала ЮНЕСКО. Я не мог и мечтать, что когда-нибудь лично поблагодарю ее за то, что она научила обездоленного мальчишку читать и показала ему жизнь за границами родной страны. Когда я в сентябре 2012 года начал Глобальную инициативу «Образование прежде всего» (ГИОП) вместе с бывшим премьер-министром Великобритании Гордоном Брауном в качестве специального посланника ООН, то рассказал эту историю представителям стран-участниц.
Несколько недель спустя, узнав об этом, Корейская национальная комиссия ЮНЕСКО отыскала в букинистических магазинах несколько учебников той эпохи, и один был подарен мне на церемонии открытия молодежного фестиваля в Йосу, в Корее. Это один из самых дорогих подарков, которые я получал. Еще два учебника подарили Ирине Боковой, которая тогда руководила ЮНЕСКО, и теперь они выставлены в штаб-квартире этой организации в Париже. Надеюсь, что современные дети и дети будущего тоже увидят в ООН маяк надежды.
Сидя в своих импровизированных классах, мы размышляли о том, что однажды постараемся отблагодарить остальной мир за поддержку, оказанную нам в суровую годину истории. В кратчайшее время мы должны превратиться из нуждающейся нации в нацию, готовую оказывать помощь. Эта цель определила мой жизненный путь и мое призвание. Я поклялся, что стану лучшим человеком, каким могу быть, и все свои способности и таланты отдам на службу родной стране.
Денег у нас было совсем мало – как у всех вокруг. Все, чем мы располагали, – это природа. Когда я был ребенком, она давала нам дрова для очага, траву для компоста и воду, чтобы пить и купаться. Вода тогда была особенно вкусной – холодной, чистой, свежей и сладкой. Я зачерпывал ее ладонями или просто опускал к ней голову и пил прямо из ручья. Я ясно вижу связь между теми детскими прогулками по лесу и моей решимостью бороться с изменениями климата более пятидесяти лет спустя.
Мы выращивали просо и рис для собственных нужд, а также на продажу и на обмен. Никто из нас не мог позволить себе покупать удобрения, поэтому вместо них применялся компост и человеческие отходы из уборных в углу двора.
Как старшему ребенку в семье, мальчику, мне поручалось рубить дрова. Я отлично управлялся с топором. Пополам, еще раз пополам – каждое полено надо поделить на четыре части. Поначалу топор казался тяжелым и его трудно было удержать в руках; я относился к нему с недоверием, как к оружию. Однако вскоре движения стали привычны – поднять, нацелиться, замахнуться, разрубить – снова, снова и снова. Мне стали нравиться тяжесть топора и звуки раскалывающегося дерева. Плечи мои окрепли, на руках – которые раньше не держали ничего, кроме книг – появились мозоли. Кажется, до сих пор у меня там занозы! Честно говоря, процесс не имел ничего общего ни со спортом, ни с медитацией. Я трудился ради семьи – ради нашего выживания.
Как все наши знакомые, моя семья жила бедно. Все мы: родители и дети – спали в одной комнате, прямо на полу, как принято в Корее. Из-за этой тесноты я иногда просто молился об уединении. Тем не менее родители придавали мне силы. Впервые они встретились в день свадьбы. О браке договорились свахи. Очень редко случалось, чтобы юноша и девушка встретились и сами решили пожениться. Люди вступали в брак рано, нередко в пятнадцать лет, однако моему отцу было уже двадцать, когда он женился на маме. Их родители решили, что они будут хорошей парой, и так действительно произошло: они прожили вместе пятьдесят лет до смерти папы.
Корейские отцы обычно строгие, но мой был хорошим человеком, добросердечным и отзывчивым. Мой папа Пан Мун Хван не наказывал нас и не обращал внимания, если мы плохо себя вели. Он был неразговорчив, но умел отличать добро от зла и научил этому шестерых своих детей. От него я перенял любовь к природе и веру в то, что ко всем людям надо относиться как к своей семье. Он погиб в автомобильной аварии. Думаю, он умер со спокойной душой, потому что знал, что передал детям свой сильный характер. Я всегда стараюсь следовать его примеру.
Мой отец не очень хорошо обращался с деньгами, ссужая их друзьям, которые потом не возвращали долг. Он просто не умел говорить «нет». Он приглашал друзей остановиться у нас, и они задерживались надолго, питаясь и обитая под нашим кровом. Он даже поселил у нас своего знакомого прокаженного. Несколько месяцев я был вынужден делить с ним спальню. Я постоянно мылся и проверял, чтобы таз был чистый, прежде чем налить туда воду. Я очень боялся заразиться. Мать сильно сердилась и вопрошала: «Почему мы вечно прозябаем в бедности?»
Моя мать Син Гён Сун часто болела – очевидно, из-за множества беременностей. Я был старшим из шести детей; еще двое, рожденных до меня, умерли в младенчестве. Моя мать отличалась огромной жизненной силой. Я горжусь, что унаследовал от нее любовь к труду, стойкость и решимость. Несмотря на перенесенные тяготы, она дожила до ста лет и, хотя нигде не училась, умела читать и писать.
Когда мигрень и боли в сердце доводили ее до предела, она ложилась отдохнуть в затемненной комнате, а я, старший ребенок, готовил рис или простую похлебку. Правда, тогда я уже учился в старшей школе и домашние обязанности мне совсем не нравились. В книгах я открывал для себя бескрайние миры и хотел больше времени проводить с друзьями.
Соседки часто заходили помочь, так что у меня появлялось время на чтение. Вообще-то, они являлись потому, что моя мама была очень популярна: она любила поболтать и отлично рассказывала разные истории. Женщины обращались к ней за советами по личным проблемам. Я редко слышал их разговоры, а если и слышал, то не понимал.
Несмотря на болезни, мама активно участвовала в жизни нашей консервативной корейской общины, находившейся под глубоким влиянием конфуцианства. По этому учению, женщины имеют очень мало прав и независимости; с ранних лет я наблюдал, как общество относится к бабушкам, матерям, женам и дочерям. В глубине души я понимал, насколько это несправедливо. Несмотря на свой приниженный статус, корейские женщины стали хребтом нашего общества в период послевоенного восстановления.
Судьба матери подтолкнула меня к тому, чтобы дать возможность женщинам занимать высокие посты в Министерстве иностранных дел Кореи, в ООН и различных международных программах по всему миру. Мне никогда не требовались специальные исследования, чтобы признать, что обществу пойдет на пользу, если женщины получат доступ к образованию, или к швейным машинкам, или к микрозаймам.
Моя мать много времени проводила в храме, молясь за здоровье и счастье своих детей.
У корейцев есть поверье, что женщина в ночь зачатия ребенка видит особенный сон, который определяет всю его дальнейшую жизнь. Моей матери приснился огромный фазан – символ удачи и счастья. Она пыталась его поймать, но птица уже улетала. Моя решительная мама бросилась за фазаном и накинула на него подол своей юбки. Фазаны с их ярким оперением символизируют разнообразие и творческие способности, богатство и счастье. Люди часто спрашивали маму про тот сон, и я слышал ее рассказы множество раз. Все говорили, что сон отличный, очень убедительный.
Из-за тяжелых родов матери и плохой медицинской помощи я стал много внимания уделять риску, которому женщины подвергаются при беременности и родах. Бедность, послеродовые осложнения и детская смертность вызывают озабоченность во всем мире, но лишь немногим странам удалось обеспечить женщине максимальный уровень безопасности. На посту генерального секретаря ООН я много ездил по развивающимся странам, включая африканские, и всегда рассказывал о страданиях, перенесенных матерью, и о ее стойкости. Эта история трогала людей, потому что многие пережили подобное. На мой взгляд, очень полезно делиться своими воспоминаниями, устанавливать с людьми связь и дарить им надежду.
Когда Советский Союз в 1956 году вторгся в Венгрию, моя жизнь снова переменилась. За несколько дней к правительственным зданиям подогнали танки; солдаты стреляли в студентов. Мы с одноклассниками глубоко негодовали по поводу этого нападения, при котором, по данным ООН, 2500 человек погибли и 17 500 были ранены. Венгрия становилась более демократичной, так что это казалось огромной потерей. Мы решили послать письмо Генеральному Секретарю ООН Дагу Хаммаршёльду, настаивая на том, чтобы ООН разрешила кризис, и я составил текст. Я вслух зачитал письмо школьникам, собравшимся на площадке, надеясь, что наше послание дойдет до ООН и о нем услышат дети в Венгрии.
Ровно пятьдесят лет спустя, 13 октября 2006 года, я был избран генеральным секретарем. Произнося свою вступительную речь, я выразил надежду, что мне не придется получать такие письма от учеников из разных стран мира. Я был приятно удивлен, когда меня наградили орденом Венгерской Свободы от имени венгерского правительства.
В школе я изучал традиционные предметы, но больше всего усилий прикладывал к тому, чтобы выучить английский. Я пользовался любой возможностью попрактиковаться. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, учитель настоял, чтобы я принял участие в конкурсе, победитель которого отправлялся на международную студенческую программу Американского Красного Креста. Судьи засыпали меня вопросами на английском языке: их интересовало, как я расскажу иностранцам о корейской культуре. Я чувствовал себя вполне уверенно, пока не начались соревнования талантов. Участники из более престижных школ показывали виртуозное владение музыкальными инструментами. Я же мог только петь: голос у меня не был выдающимся, зато песню я исполнил с энтузиазмом.
Я был поражен, когда узнал, что меня с еще четырьмя студентами выбрали представлять Корею в программе VISTA («Посещение Америки студентами из разных стран»). Я, сельский мальчишка из обычной школы, отправлялся в путешествие, которому суждено было изменить всю мою жизнь. Мои учителя, несмотря на бедность, собрали немного денег, чтобы купить мне костюм: они не могли допустить, чтобы я выглядел оборванцем на фоне других делегатов со всего мира.
Мое первое знакомство с миром за пределами Кореи с самого начала было потрясающим. 30 июля 1962 года я вылетел из международного аэропорта Кимпо, полный надежды и предвкушения. Вся семья: родители, дяди и тети, мои друзья – провожала меня. Но первый в жизни полет на самолете был немедленно забыт, когда меня провезли по мосту Золотые Ворота в Сан-Франциско в край невиданного прогресса. Меня окружали машины и супермаркеты; мы ехали по широкому, современному Шоссе 101. Глядя по сторонам, я думал, что и мою страну надо модернизировать тоже. Мне хотелось, чтобы Корея достигла такой же степени развития. Я смотрел в окно и в полном восторге верил, что все возможно и я приложу все усилия, чтобы этого добиться.
Калифорния была удивительна, и моя «американская мама», Либба Паттерсон, облегчила мне привыкание к ней. Либба и Роберт Э. Паттерсоны приняли меня в своем доме в Новато на неделю и заботились обо мне, как о собственном сыне. Вся семья Паттерсонов интересовалась Кореей, и они пятеро терпели мой спотыкающийся английский. Я жил в комнате их сына Боба. Он был на год меня младше и учил меня американской жизни. Он же показал, как играть в настольный теннис. Младших дочерей звали Элайна и Мэрибет. Помню день, когда мы поехали на пляж и я купался в Тихом океане, а по дороге домой заснул в машине. Либба накрыла меня пледом, и от ее доброты у меня стало тепло на душе.
Мы с Паттерсонами продолжаем поддерживать связь. За пятьдесят пять лет мы не утратили контакта – обмениваемся письмами, а иногда и визитами. Я пригласил Либбу и Мэрибет в Сеул в 2004 году, когда стал министром иностранных дел; вся семья приезжала в ООН на церемонию моего вступления на пост генерального секретаря. Они очень мною гордились. Я неоднократно бывал в Новато – в последний раз 29 апреля 2017 года, когда Либба праздновала свое столетие. Мы устроили ей сюрприз, хотя кроме нее все знали, что мы с Сунтхэк приедем. Моя американская мама до того обрадовалась, что расплакалась, обнимая меня, как собственного сына. Это была наша последняя встреча; на следующий год она скончалась.
Знакомство с Калифорнией уже было незабываемым, однако Американский Красный Крест устроил так, чтобы оттуда мы поехали в Портленд в Орегоне и в Спокан в Вашингтоне – в красивейшие города на северо-западном побережье Тихого океана. Далее мы отправились в Вашингтон на встречу с одним из самых влиятельных политиков мира – президентом США Джоном Ф. Кеннеди. В столице нам предстояло провести всего неделю, но я решил, что постараюсь посмотреть как можно больше. Мне хотелось поблагодарить американцев за спасение наших жизней, лучше понять их культуру и историю. Я не знал, как лучше выразить свою признательность.
С другими иностранными студентами из программы Красного Креста VISTA мы встретились на южной лужайке перед Белым Домом 29 августа 1962 года. Я испытал облегчение, увидев, что не один являюсь представителем слабо развитой страны. Хотя в то время их народы не воевали, я помнил о недавно заключенном перемирии с Севером и понимал, что новое вторжение может произойти в любой момент. Почему-то мне стало тревожно: вдруг это случится во время моего пребывания в США?
Многие участники программы пережили войну, но говорили мы не о ней. Мы все ждали появления президента – красивого, сильного и принципиального. Я много читал про Джона Ф. Кеннеди. У нас были разные семьи и разная жизнь, но он тоже знал войну, потому что служил на военно-морском флоте США во время Второй Мировой. Я мечтал поговорить с ним лично и послушать его голос. Я знал, что каждый юноша и девушка там, на лужайке, испытывает те же чувства. Потом президент вышел к нам.
Президент Кеннеди называл наши страны, и мы поднимали руки, чтобы показать другим, откуда приехали. Когда он сказал: «Южная Корея», сердце у меня громко застучало, мне показалось, что от гордости я вот-вот расплачусь. До этого момента я не встречался даже с мэром нашего крошечного городка. Какая невероятная перемена и какая честь!
Я не все понял из его речи, но было ясно, что у него на наш счет большие ожидания – вне зависимости от того, по какую сторону железного занавеса мы живем. Он говорил о том, как важно не поддаваться националистическим настроениями и не позволять границам сдерживать нас. Мы все – одна человеческая семья, и границы государств не должны иметь большого значения. Он сказал, что важно лишь одно: «Готовы ли вы протянуть руку помощи».
Эти слова изменили всю мою жизнь. Там, на лужайке перед Белым Домом, я решил, что стану дипломатом и буду помогать разным странам на пути прогресса и процветания. Корее нужна моя помощь, но я стану служить своей стране, помогая другим. Домой я вернулся полный энтузиазма и надежды. Корея непременно достигнет того же уровня развития и благополучия, который я наблюдал в Соединенных Штатах.
Сейчас я понимаю, что моя жизнь изменилась еще до похода на торжественную церемонию в Белом Доме. Весь город узнал обо мне и о моей поездке в США, все, казалось, были в таком же восторге, как я. Я понимал, что являюсь лицом новой Кореи – страны, которая надеялась тогда занять достойное место в международном сообществе.
Девочки из старшей школы Чхунджу должны были вышить пятьдесят или шестьдесят маленьких шелковых мешочков красными, желтыми и синими нитками – подарки, которые мне предстояло увезти в Америку. Восемнадцатилетняя Ю Сунтхэк была избрана председателем ученического комитета, и она передавала мне вышитые мешочки. Мне сразу бросилось в глаза, какая она симпатичная и умная, с сильным характером. В возбуждении от предстоящей поездки, а также в волнении от встречи с молодой красивой девушкой я все равно почувствовал исходящее от нее спокойствие. То было начало нашей чистой любви, и я радовался, что меня представили ей как человека с будущим. Думаю, она тоже заинтересовалась мной, однако Сунтхэк была застенчива и никогда не сказала бы этого вслух.
Девушкам и юношам запрещалось проводить время наедине, но мы могли видеться с учениками из других школ на разных мероприятиях. Мы начали встречаться, когда поступили в вузы в Сеуле. Она училась на библиотекаря, а я хотел заниматься международными отношениями. Оба мы жили самостоятельно, поэтому обладали некоторой степенью свободы и считались достаточно взрослыми, чтобы выходить без сопровождающих.
Все-таки видеться с Сунтхэк было трудно, потому что у нас не было телефонов. Я писал ей письмо, приглашая прогуляться или сходить в кино, но не знал, придет она или нет. Если мне везло, она получала письмо и приходила. Если же она не показывалась, я ждал и ждал, уходил и снова возвращался. Она тоже отправляла мне письма, что в 1963 году было весьма смело для корейской девушки.
Одним из самых разумных решений, которое я принял в жизни, была служба в армии после первого курса университета. Я мог отслужить после учебы, но в начале 1960-х годов студенты часто устраивали протесты в защиту демократии, и занятия в Государственном Университете Сеула регулярно отменялись из-за стачек и демонстраций. Иногда я тоже ходил на баррикады, но не чувствовал того же воодушевления, что и остальные. Сначала меня утомляло, а потом и раздражало, что из-за протестов закрываются учебные заведения – я стремился учиться и достичь чего-то в жизни. Я предположил, что через три года все успокоится, и оказался прав. К тому времени, как я закончил военную службу, политическое положение стабилизировалось, и я смог сосредоточиться на изучении международных отношений в Государственном Университете Сеула.
В армии я отслужил два с половиной года, начав в апреле 1965 года. Моей обязанностью в военной части было загружать и разгружать боеприпасы, поставляемые американским правительством. Работать приходилось днями и ночами на военной верфи в Бусане. В порту корейским офицерам много приходилось общаться с американскими военнослужащими, и меня часто приглашали на роль переводчика. Вскоре о моем знании английского узнал генерал-главнокомандующий, и это сделало мою службу в армии вполне сносной.
После демобилизации я сделал предложение Сунтхэк и снова вернулся в университет. Мне было двадцать пять лет. Сам по себе момент не был особенным; главное: она сказала «да».
Свой первый дипломатический пост я получил в Индии, и в октябре 1972 года мы с Сунтхэк приехали в Дели. Я прослужил там почти три года, сначала вице-консулом в Генеральном консульстве Кореи, а когда в декабре 1973 года между Кореей и Индией были установлены дипломатические отношения, вторым секретарем Корейского посольства. Это был восхитительный период моей жизни! Мне было двадцать восемь лет, я только что женился и уже делал дипломатическую карьеру.
Моей дочери Сенён исполнилось восемь месяцев, когда 30 октября 1974 года в Индии родился мой единственный сын, Ухён. С индийцами я шутил, что добился баланса с их страной: мой сын родился в Индии, а моя младшая дочь, Хёнхи, замужем за индийцем. Даже сейчас, почти пятьдесят лет спустя, я говорю индийцам, что мое сердце принадлежит их стране.
Работа была непростой, но поистине захватывающей для молодого дипломата. Нашей основной целью было добиться полного дипломатического признания Индией, лидера не присоединившихся к ООН стран, что нам и удалось в декабре 1973 года. Корейцы и многие другие дипломаты считали, что повышение консульских отношений до посольского уровня стало поворотным пунктом в дипломатических связях наших стран. Индия стала одним из крупнейших неприсоединившихся государств, признавшим обе Кореи.
Я быстро поднимался по карьерной лестнице, работая в Сеуле и мировых столицах на благо своей страны, ее международных отношений и развития. После должности в Дели я занимал еще около десятка позиций в Министерстве иностранных дел, и каждую получал с повышением. Тем не менее я был удивлен и обеспокоен, когда узнал, что коллеги называют меня человеком, который «высоко метит». В то время в Министерстве иностранных дел Кореи царила бюрократия и соблюдалась строгая иерархия, так что я испытывал неловкость от того, что меня повышают через головы служащих, проработавших дольше меня.
Одним из моих главных наставников стал Но Син Ён, позднее назначенный министром иностранных дел, а затем премьер-министром. Он был уважаемым дипломатом с большой прозорливостью и сильным характером, его до сих пор помнят как харизматичного лидера. В 1987 году премьер-министр Но внезапно выдвинул меня на руководящую должность. Я работал у него, когда он был послом в Нью-Дели, и он питал ко мне глубокое доверие. Выдвижение сильно удивило моих коллег, особенно старших по рангу. Однако оно объяснялось не личными связями, как это часто бывает, а тем, что Но Син Ён оценил мои трудолюбие и прямоту. По вечерам, после работы, я от руки писал письма коллегам и начальству, прося понять меня и обещая не подвести их на высоком дипломатическом посту. У меня ушел почти месяц на то, чтобы написать всем 120 дипломатам в моем списке.
В первые годы карьеры я служил Корее за пределами полуострова. Тридцать семь лет я проработал в корейском правительстве, где отвечал за сотрудничество с ООН и США – главными нашими партнерами со времен Корейской войны.
В 1978 году я был назначен первым секретарем миссии постоянного наблюдателя Кореи в ООН в Нью-Йорке. Генеральная Ассамблея ООН еще не признала Южную Корею суверенным государством, членом организации, поскольку для этого требовалось одобрение Совета Безопасности. Коммунистические Советский Союз и Китайская Народная Республика грозили наложить вето на резолюцию. Хотя у Кореи не было голоса ни в одной из организаций, входящих в ООН, наши дипломаты постоянно были заняты и не теряли времени даром. Я хорошо изучил тонкости системы ООН и набрался опыта многосторонних отношений, который пригодился мне в дальнейшей карьере. Мы тщательно готовились к каждому заседанию, энергично лоббируя государства-члены ООН в пользу «Южнокорейской» позиции и против исключительного предпочтения Пхеньяну. Северная Корея тоже пыталась вести переговоры; это была жестокая дипломатическая битва, хоть и без оружия.
Полноправного членства мы добились только 17 сентября 1991 года, когда Генеральная Ассамблея одновременно приняла Республику Корея (Южную Корею) и Корейскую Народно-Демократическую Республику (Северную Корею). Таким образом официально утвердилось разделение полуострова на две страны. Несмотря на горечь от того, что полуостров превратился в два государства, я счел этот момент фундаментальным для истории Южной Кореи – следующим после окончания войны. Я участвовал в торжествах по случаю признания Кореи ООН. Мне вспоминался период работы младшим дипломатическим сотрудником в Наблюдательной миссии ООН в 1970-е годы, и я гордился своей страной и собственной небольшой ролью в этом достижении.
На тот момент я нередко чувствовал, что для дипломатической карьеры мне чего-то не хватает. Я усиленно трудился, служа государству, но не обладал достаточной прозорливостью. Мне казалось, я должен углубить и раздвинуть свои интеллектуальные горизонты. Проработав руководителем подразделения ООН, я стремился расширить перспективы для будущей карьеры.
Я обсудил этот вопрос с заместителем министра Ро Мён Коном, который позднее был назначен министром иностранных дел. Он посоветовал мне продолжить обучение за рубежом и разрешил подать заявление в несколько учебных заведений. В 1983 году я послал документы в Лондонскую школу экономики и политических наук на курс международного права. К сожалению, меня не приняли. Мне сообщили, что у меня недостаточно юридических знаний, что могло отчасти быть верно, однако я получал отличные оценки на курсе международного права в Сеульском Государственном Университете. Затем я обратился в Гарвардский институт государственного управления имени Кеннеди и был счастлив узнать, что принят. В 1984 году я получил там степень магистра государственного управления и престижную премию Литтауэр за академические достижения и вклад в гарвардское сообщество.
Я много работал и гордился своими оценками, но еще больше меня радовало, что я окончил институт имени моего кумира, Джона Ф. Кеннеди. В Гарварде у меня даже было прозвище Джей-Ф-Кей. Когда я впервые представлялся другим студентам, то пошутил, что меня зовут JFK – Just from Korea (прямо из Кореи). Все рассмеялись. Позднее декан Грэм Эллисон часто представлял меня как Джей-Ф-Кея на студенческих форумах. Когда меня избрали генеральным секретарем, пресса часто упоминала о моей встрече с президентом Кеннеди. В период подготовки к принятию должности сенатор Эдвард Кеннеди посетил меня в Нью-Йорке и преподнес бесценный подарок – фотографию, где мы с президентом Кеннеди сняты вместе. Под фото он написал: «Джей-Ф-Кей встречается с Джей-Ф-Кей». Этот подарок имел для меня огромное значение.
Во время учебы я участвовал в дебатах с профессорами и другими студентами, активно высказывая свое мнение по многим международным вопросам. Незабываемым опытом для меня стало исполнение роли вице-президента Джорджа Г. У. Буша в игре с имитацией международного кризиса. Профессора утверждали, что президент США никогда не станет читать меморандум длиной больше двух страниц. Поэтому студентам надо было излагать свои политические рекомендации как можно короче и точнее! Такая дисциплина здорово пригодилась мне, когда я служил советником по вопросам национальной безопасности при двух президентах Кореи, министром иностранных дел Кореи и позднее генеральным секретарем ООН.
Параллельно я проходил курс истории дипломатии в Школе права и дипломатии Флетчера при Университете Тафтс и там оспорил мнение преподавателя о ходе Корейской войны. Профессор говорил, что насчет причин Корейской войны есть две теории: одна указывает на агрессию Юга, а вторая – Севера. Я поднял руку и спросил: «Профессор, что вы имеете в виду под «агрессией Юга»?» Исторический факт: Северная Корея развязала войну против Южной 25 июня 1950 года. Совет Безопасности ООН в тот же день принял резолюцию, определявшую нападение на Республику Корея как «нарушение мира», и призывая «Северную Корею вывести свои вооруженные силы за 38-ю параллель». (1)
Профессор ответил, что исторические теории могут различаться. Я снова ему возразил, сказав, что теории не должны противоречить историческим фактам. «Да, – сказал я, – можно выдвигать теории о событиях, произошедших тысячи лет назад». Спор продолжался, и в конце концов я заявил профессору, что его взгляд на войну в Корее «искаженный». Он рассердился, решив, что я его унизил, и спросил меня, как же ему исправить это «искажение». Я предложил дать мне возможность самому объяснить все в деталях. Честный и непредвзятый, профессор позволил мне прочитать «гостевую» лекцию, что я и сделал неделю спустя. После нее я зашел к нему в кабинет и извинился за то, что публично бросил ему вызов, но я не мог проигнорировать такую ошибку, потому что тогда студенты неправильно бы восприняли историю Кореи. Извинения профессор принял.
Окончив Институт Кеннеди, я вернулся на государственную службу. США были, конечно же, нашим главным союзником, и я получил должность генерального консула в Вашингтоне, которую занимал с 1987 по 1990 год. В июне 1990 года меня внезапно назначили генеральным директором Бюро по взаимоотношениям с Америкой и вернули в Сеул. Я начал завязывать контакты высокого уровня с американским правительством, которые продолжались на всем протяжении моей дипломатической карьеры. Я испытал одно из глубочайших потрясений в жизни, когда официальные представители разведки и вооруженных сил США прибыли в Сеул и устроили брифинг, на котором с полной определенностью заявили: «Северная Корея разрабатывает ядерное оружие». Я сам и все вокруг меня мгновенно затихли, пытаясь найти аргументы, опровергающие их свидетельства и эту ужасную новость. Но их не было.
Я работал над ядерным делом в числе пяти переговорщиков, которым вменялось в обязанность убедить Северную Корею отказаться от ядерных планов. 30 декабря 1991 года, направляясь домой поздно вечером после затянувшихся переговоров с Севером, я понял, что дело движется, и порадовался, что мы стараемся не зря. Однако стоило мне войти в дом, как я почувствовал: что-то неладно.
Моего отца сбила машина, когда он ехал по улице на велосипеде. Его неожиданная смерть стала для всех нас шоком; мне казалось, что небо упадет на землю и раздавит меня. Я ненадолго растерялся и не знал, что должен делать. Мы с женой помчались в Чхунджу, чтобы воздать отцу последние почести. Поездка была выматывающей умственно и эмоционально. Я не представлял, как справлюсь с горем, одновременно улаживая важнейшие международные проблемы.
Я горжусь своей ролью государственного служащего; общественный долг я всегда ставил выше личного. Как старший сын я по традиции должен был заниматься устройством похорон. Мой дядя Пан Пил Хван, уважаемый заместитель мэра округа Джонг-Вон – сам преданный служащий страны, – понял меня и сказал, что возьмет все заботы на себя. Он велел мне возвращаться в Пханмунджом, «мирную деревню» в демилитаризованной зоне, где проходила большая часть переговоров с Севером.
Я почти не спал в ночь после смерти отца, и Сунтхэк села за руль, чтобы отвезти меня в Сеул: тогда я успел бы к утру оказаться в Пханмунджоме. Она беспокоилась о моем здоровье и надеялась, что в машине я посплю. Но я не смог. Я приехал в деревню вместе с другими делегатами, и вечером того дня, 31 декабря 1991 года, делегации Северной и Южной Кореи заключили историческую декларацию о запрете на ядерное оружие. Она вступила в силу 19 февраля 1992 года. Даже сейчас, спустя двадцать восемь лет после ее принятия, я горжусь тем, что принимал участие в тех судьбоносных переговорах.
Это задание повысило мой престиж как дипломата, и я значительно расширил спектр своей деятельности, встречаясь с представителями правительства США и крупными учеными, которые впоследствии оказали мне значительную поддержку в ходе дальнейшей карьеры сначала как заместителя, а потом и министра иностранных дел. Они же способствовали тому, чтобы я занял пост генерального секретаря ООН. В следующем году президентом стал Ким Ён Сам, и в 1995 году он назначил меня заместителем министра внутренних дел по политическому планированию, а позднее по политическим отношениям. Он доверял моим суждениям и попросил меня стать главой его протокольной службы; позднее я служил его советником по национальной безопасности до самого конца президентского срока.
Корея сильно пострадала от финансового кризиса 1997–1998 годов в Азии, и нам никак не удавалось договориться о займе в Международном валютном фонде (МВФ). Заместитель премьер-министра Кореи и его команда прилагали максимум усилий, но МВФ под руководством Мишеля Камдессю не уступал. Он был настолько неумолим, что потребовал от президента Кореи Ким Ён Сама предоставить письменные обязательства от всех кандидатов, которые могут сменить его на президентском посту. Я видел, как лицо президента Кима окаменело.
Президент Ким доверил мне, тогда советнику по национальной безопасности, обсудить более приемлемые условия с МВФ. До этого я не участвовал в переговорах и ощутил неловкость, вторгаясь в них на финальной стадии. Я сделал все, что было в моих силах, но безуспешно. В результате в декабре 1997 года Сеул подписал унизительное соглашение о займе, обошедшееся стране почти в 60 млрд долларов. Страна процветала так долго, что этот заем стал страшным символом того, насколько быстро прогресс может кончиться. Люди потеряли тысячи рабочих мест; удар сказался на всех и каждом. Корабль корейской государственности тонул.
Но год спустя, в феврале 1998 года, под руководством нового президента Ким Дэ Чжуна вся нация поднялась как один, чтобы расплатиться с долгом. Корейцы и так трудолюбивы и способны на жертву, однако ситуация потребовала мер, которых никто не ожидал. Правительству нужно было золото. Корейский народ поставил патриотизм выше личных чувств; люди понесли свои драгоценности и памятные вещицы в специальные пункты сбора. Я помню, как почти что со слезами смотрел на длинные очереди корейцев, жертвующих военные медали и обручальные кольца ради будущего нашей страны.
Мы с Сунтхэк, не сговариваясь, решили тоже отдать свои скромные обручальные кольца на общее дело. Мы оба верили в Корею и росли, наблюдая массу примеров самоотверженности и жертвенности. Вспоминая о тех событиях, я удивляюсь, что не очень сожалел об утрате колец. По сей день ни я, ни она не носим обручальные кольца.
По традиции детям в Корее на первый день рождения дарят золотое колечко – это так называемый «тольджанчхи», памятный подарок. Эти самые тольджанчхи спасли мою страну: семьи отдавали даже вещи, сентиментальная ценность которых значительно превышала вес в каратах. Правительству удалось собрать больше 226 тонн золота, которое переплавили в слитки и продали на международной бирже. Корея полностью расплатилась с долгом в декабре 2001 года – на четыре года раньше срока.
Ким Дэ Чжун завоевал восхищение мировой общественности своей борьбой за свободу и демократию. А ведь когда-то он сидел в тюрьме, подвергался пыткам, был приговорен южнокорейским военным режимом к смертной казни, но его освободили благодаря международному вмешательству. Став в 1997 году президентом страны, он в 2000-м году был награжден Нобелевской премией мира за свою «политику солнечного тепла» в отношении Северной Кореи.
Впервые в истории Кореи консервативная политическая атмосфера сменилась более либеральной. Это не очень совпадало с моими ценностями как консервативного дипломата и государственного служащего. Несмотря на высокий ранг, в том году я получил относительно скромное назначение – послом Кореи в Австрии и Словении. Я же являлся постоянным представителем Кореи в международных организациях в Вене, где развивал свою дипломатическую карьеру на интернациональной арене. Я предоставил верительные грамоты действующему тогда Генеральному Секретарю ООН Кофи Аннану через его представителя в офисе ООН в Вене. Спустя несколько месяцев после моего прибытия в Вену мое портфолио еще расширилось: государства-члены ООН избрали меня главой находившейся в Вене Подготовительной комиссии Организации договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ОДВЗЯИ). Я был очень увлечен новой работой, но прослужил послом Кореи лишь двенадцать месяцев.
В январе 2000 года президент Ким Дэ Чжун вызвал меня обратно в Сеул и назначил заместителем министра иностранных дел – вторым по должности во всем Министерстве иностранных дел Кореи. Я часто участвовал в кабинетных совещаниях и заменял министра, когда тот находился в отъезде. Однако удача не всегда улыбалась мне. Говорят, боги иногда завидуют тем, кто взлетел слишком высоко. Я оказался замешан в дипломатическом скандале, который повлек за собой двусторонний кризис между администрациями недавно избранного президента США Джорджа Г. У. Буша, известного как Джордж Буш-старший, и Ким Дэ Чжуна.
Когда-то, в 1972 году, Корея поддержала Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО). Этот договор провозгласили залогом мира во всем мире, и Корея поддержала его. К несчастью, мы не знали, что президент Буш боролся за его отмену. 27 февраля 2001 года в Сеуле президент Ким и президент России Владимир Путин подписали совместное заявление, подтверждающее важность договора по ПРО. Мы не были в курсе попыток администрации Буша отменить договор, а вот Москва наверняка о них знала. Несколько газет опубликовали коммюнике, где говорилось, что Корея, давний союзник США, начинает склоняться на сторону России. (2) Это была ужасная ошибка. Мы никогда не стали бы критиковать США на весь мир. Вашингтон был нашим важнейшим партнером, и униженный президент Ким поспешил принести публичные извинения.
Но ситуация продолжала осложняться.
Президенту Киму предстоял визит в Вашингтон, где он должен был встретиться с недавно вступившим на пост президентом Бушем в первый раз. Белый дом настоятельно рекомендовал президенту Киму отложить поездку минимум на полгода, чтобы президент Буш сформулировал свою позицию по важнейшим международным вопросам. Но президент Ким, нобелевский лауреат, торопился осведомить, и даже наставить нового президента США, прежде чем тот изменит свое мнение по вопросу Северной Кореи. Президент Буш неохотно принял президента Кима в начале марта – тот был вторым его гостем после избрания на пост.
На совместной пресс-конференции президент Буш сказал репортерам, что хорошо поговорил с «этим человеком» – крайне фамильярное обращение к нобелевскому лауреату и президенту страны. Корейцы пришли в ярость из-за такого пренебрежительного высказывания, и президент Ким, я уверен, был очень обижен. Посол США в Корее, Томас Хаббард, объяснял, что «этот человек» – обычная английская формулировка, которая используется по отношению к друзьям. Но хотя президент Буш славился своей «простотой», корейская общественность негодовала.
Вполне предсказуемо, что и меня, и министра иностранных дел Ли Чонбина президент Ким уволил сразу по возвращении. Видимо, он заранее решил избавиться от двух главных официальных лиц корейского МИД. Мне не предложили никакого дипломатического поста, и впервые в жизни я оказался без работы. Я был к такому совершенно не подготовлен. Никогда не представлял себе ни финансовых трудностей, ни унизительности положения безработного в возрасте пятидесяти шести лет. Друзья приглашали меня на обеды и ужины, чтобы утешить, и, признаюсь, временами я пытался лечить горечь и злость алкоголем. К счастью, это продолжалось недолго. Тогда я еще не знал, что увольнение позволит мне занять самую ответственную должность в жизни на тот момент.
Министра иностранных дел Кореи Хана Сынсу выдвинули от Азиатской группы ООН кандидатом на пост Председателя пятьдесят шестой Генеральной Ассамблеи ООН, и в середине 2001 года он пригласил меня возглавить его штаб. Я был очень удивлен и испытал огромное облегчение. Всего четыре месяца назад меня уволили из Министерства иностранных дел, а теперь я получил такое заманчивое предложение! Мы с Сунтхэк упаковали свои вещи и в июне переехали обратно на Манхэттен. Моя жена наслаждалась Нью-Йорком, я же испытывал прилив энергии и оптимизма. Вскоре мы устроились в апартаментах на шестнадцатом этаже недавно построенной Дональдом Трампом жилой башни через дорогу от здания ООН.
Как главный помощник Председателя Генеральной Ассамблеи Хана я составлял официальный календарь, приглашал послов на короткие совещания и занимался тому подобными делами. Я изо всех сил старался заручиться поддержкой для более чем 512 резолюций, которые Генеральная Ассамблея должна была рассматривать в ходе своей пятьдесят шестой сессии. Я работал с раннего утра до позднего вечера, а по дороге домой успевал заехать еще на один-два дипломатических приема. Они выглядели как вечеринки с коктейлями, но на самом деле являлись серьезной работой. Там можно было за какой-то час переговорить с дипломатами из десятка стран и с каждым обсудить отдельную тему.
Домой я возвращался с головокружением и карманами, полными визитных карточек. Эти встречи я использовал для того, чтобы побеседовать с послами из всех уголков мира, и за три месяца до того, как я был официально утвержден на свою должность в Генеральной Ассамблее, я успел познакомиться с большинством постоянных представителей. Тогда я этого не знал, но впоследствии на посту генерального секретаря этот опыт очень мне пригодился. Около сотни президентов, премьер-министров и несколько монархов участвовали в ежегодных дебатах Генеральной Ассамблеи, проходивших в сентябре, и я присутствовал на большинстве совещаний президента Хана.
Я всегда испытывал глубочайшую признательность ООН и уважение к ней за спасение моей семьи и множества других людей от войны и голода. Три столпа ООН: права человека, безопасность и развитие – являлись также целями Кореи. Я ценил ООН как глобальную переговорную площадку, где у всех народов, включая крошечные острова и самые неразвитые страны, есть независимый голос, признаваемый наравне с голосами наиболее влиятельных государств. Да, Совет Безопасности принимает свои резолюции силой международного права, но консенсус на Генеральной Ассамблее имеет моральный вес больший, чем у какой-либо другой организации. Я был признателен за возможность послужить ей.
Вскоре после возвращения в Сеул в 2003 году вновь избранный президент Но Му Хён назначил меня своим советником по международной политике. Я получил письмо о назначении в день его инаугурации. Мы с ним никогда не встречались, и я был слегка удивлен тем, что меня, консерватора, назначает на такую высокую должность либеральный президент. Первая встреча с президентом Но состоялась во время рабочего обеда в Синем доме после его инаугурации. Стол был накрыт на четверых, и там присутствовали также вновь назначенный глава администрации и советник по национальной безопасности. Мы обсудили приоритетные направления в иностранных делах, включая Северную Корею, ООН и, безусловно, отношения с США, Китаем и Японией. Хоть я и чувствовал себя вполне уверенно и свободно, меня удивляло, что я приглашен на совещание в таком узком кругу, особенно с учетом либеральных взглядов нового президента.
– Благодарю за доверие, – сказал я президенту Но.
– Мы раньше встречались? – спросил он.
– Нет, – ответил я, изумленный так запросто заданным вопросом из уст президента.
– Многие советовали мне назначить вас министром иностранных дел, – продолжал он вполголоса. – У меня уже есть кое-кто на примете. Так что трудитесь как следует. А там посмотрим. Кто знает?
Я был настолько потрясен и обрадован таким неформальным обращением, что немедленно позвонил жене.
В марте 2003 года, спустя всего месяц после вступления президента Но в должность, Moody’s проинформировало корейское правительство, что собирается понизить национальный кредитный рейтинг Кореи на два пункта. Ким Чжин Пё, вице-премьер и министр финансов и экономики, не сумел убедить агентство избавить Корею от этого удара. Снова мне предстояло применить свои дипломатические навыки и уговорить не только Moody’s, но также Standart & Poor’s и Fitch не понижать кредитный рейтинг моей страны. Я возглавил корейскую делегацию – в составе генерал-лейтенанта Чха Янг Ху, заместителя министра обороны по вопросам политики, генерального директора министерства финансов и экономики Кван Тхэ Син и Чхве Чон Хо, руководителя международной службы в министерстве финансов и экономики – на встрече с представителями Moody’s в Нью-Йорке. Как группа мы были весьма эффективны: Кван позднее координировал политику правительства в кабинете премьер-министра, а Чхве стал председателем Финансовой Комиссии.
Я объяснил, что понижение кредитного рейтинга Кореи на том основании, что экономика страны находится в тяжелом положении, лишь навредит ее восстановлению. Более того, понижение повлияет на внешние кредиты Кореи и национальную безопасность. Это, в свою очередь, может подорвать стратегический американо-корейский альянс. Наша делегация встретилась также с представителями Standart & Poor’s и даже полетела в Гонконг на переговоры с Finch. Мы встретились с генеральными директорами Lehman Brothers и Goldman Sachs. Пока мы находились в Гонконге, Moody’s проинформировало нас, что не станет понижать кредитный рейтинг Кореи. Мы всей делегацией подскочили и стали обниматься; я испытал огромное облегчение. Меня переполняла гордость от того, что корейская государственность опять была спасена.
Хотя я не являлся ближайшим помощником президента Но, я старался как можно чаще видеться с ним лично. Я делал короткие доклады по важным вопросам, обычно тет-а-тет. Мы обсуждали дипломатические проблемы, в особенности отношения между Кореей и США. После месяца пребывания в должности президент попросил меня быть его «частным наставником», и я приложил все усилия, чтобы как можно лучше «просветить» его насчет отношений Кореи с США, Китаем, Японией и Россией, детально обрисовав их историю и перспективы. Больше всего он интересовался возможностью вхождения Кореи в круг мощных держав, окружающих полуостров. Неоднократно на ответственных совещаниях с участием министров президент называл меня «ходячим словарем», «гением» и «тузом в рукаве», давая понять, что я занимаю привилегированную позицию. Я немного тревожился, что такое доверие может раздражать других официальных лиц, но в действительности его замечания укрепили мой статус и сделали меня одним из главных советников в Синем доме.
Мои дипломатические усилия произвели впечатление на президента Но, поскольку 17 января 2004 года он назначил меня министром иностранных дел в знак признания моей тридцатичетырехлетней службы Корее. Это была невероятная честь, и, мне кажется, он вспомнил, как три года назад посещал ООН, и там все меня узнавали благодаря работе в Генеральной Ассамблее.
Я всего пять месяцев работал министром иностранных дел, когда в международной политике разразился кризис. Ким Сун Ир, христианский миссионер, поехал в Ирак в начале 2003 года работать переводчиком с корейского на арабский в Gana General Trading, одной из многих корейских компаний, занимавшихся поставками для американских военных. Исламские боевики узнали о его миссионерской деятельности. Для ислама это величайших грех. Попытки Ким Сун Ира обращать иракцев в христианство были огромной ошибкой. Думаю, его вообще не стоило отправлять за границу. 30 мая 2004 года Ким был похищен исламскими боевиками, которые грозили обезглавить его, если Сеул не выведет 660 корейских военных с территории страны и не отменит своего обещания отправить туда еще три тысячи солдат. Хотя работодатели Кима знали о похищении, компания выжидала несколько недель, прежде чем проинформировать нашу небольшую консульскую службу в Багдаде. Мы узнали о похищении мистера Кима только в конце июня. 21 июня «Аль-Джазира» транслировала видеозапись, где Ким с завязанными глазами умолял сохранить ему жизнь. Исламисты часто использовали этот арабоязычный кабельный канал, и позднее я узнал, что они транслировали по нему множество чудовищных видеороликов.
Народ Кореи был потрясен таким варварским деянием. Видео – его почти невозможно было смотреть, – вызвало общее негодование. Репортеры с десятка новостных каналов окружили дом родителей Кима, которые плакали и показывали фотографию сына с церемонии вручения диплома. Я немедленно отправил в Ирак нашего полномочного представителя, Чхэнг Джэ Рёна, бывшего заместителя министра иностранных дел, но было уже поздно. На следующий день боевики переодели Кима в оранжевый комбинезон как у заключенных в Гуантанамо и обезглавили его перед камерой. Посол Чхэнг еще находился в воздухе, когда это произошло.
Представители США пытались вмешаться, но у них не было контактов, чтобы выйти на связь с группировкой боевиков. Американский военный патруль обнаружил обезглавленное тело Кима в мешке на дороге между Фаллуджей и Багдадом. Госдепартамент немедленно уведомил нас об этом, и домик скромного переводчика осадили скорбящие и репортеры. Но кошмар еще не кончился. «Аль-Джазира» вскоре сообщила, что получила видео с казнью Кима, но обещает не показывать финальные моменты. В действительности Корея планировала через несколько месяцев отправить военное подразделение на север Ирака, и убийством Кима нам давали понять, что лучше этого не делать. Тем не менее большинство общественности поддержало наше присутствие, пусть и немногочисленное, в Ираке, считая, что его надо, наоборот, расширить. Ситуация была непростой, спорной, но президент Но уже обещал отправить войска.
Критика правительства нарастала от часа к часу, особенно в иностранных СМИ, и я решил, что должен уйти со своего поста, чтобы умерить гнев общественности. В воскресенье утром я связался с администрацией президента и попросил о коротком совещании. Синий дом на удивление быстро согласовал встречу. В то утро я просил президента Но об отставке, надеясь, что так правительство избежит яростной критики. Я сказал, что не хочу, чтобы эта ситуация бросила тень на его правление.
Однако президент ответил, что не считает гибель Кима моей ошибкой. Он признал, что многие приближенные советовали ему уволить меня или, по крайней мере, назначить на другой пост. «А если бы вы были министром иностранных дел, – отвечал им президент, – что бы вы сделали, чтобы спасти Кима?» Я никогда не принадлежал к ближайшему окружению президента, состоявшему в основном из либералов и экспертов в политике лет на двадцать младше меня. Однако тогда президент в который раз положился на мой опыт и суждения, и я уверился в его поддержке.
Четыре ступеньки на подиум Генеральной Ассамблеи вскоре стали мне привычны и знакомы, но 14 декабря 2006 года, когда я принес присягу как восьмой генеральный секретарь ООН, они показались мне необычно крутыми. Дыхание сбивалось, но руки не дрожали. Я произнес клятву, положив руку на Устав ООН, – первый из генеральных секретарей, кто сделал это. Вслед за семью предшественниками я поклялся служить ООН с лояльностью, верностью и добросовестностью.
Я всем сердцем верю в положения Устава ООН и прочел его столько раз за свою дипломатическую карьеру, что помню почти наизусть. Я обещал самому себе «восстановить веру в фундаментальные права человека, в достоинство и ценность каждой личности, в равные права мужчин и женщин и всех наций, больших и малых». (1) Стоя перед сверкающей золотой стеной с эмблемой ООН, я поклялся государствам-членам, что направлю все усилия на совершенствование мира, в котором мы живем, и организации, которую теперь возглавляю.
Я имел возможность лично убедиться в высоком уровне профессионализма, преданности своему делу и компетентности, который существует в рамках всей системы ООН. Зная это, я с нетерпением буду ожидать начала совместной работы с умелыми и мужественными мужчинами и женщинами, которые ежедневно служат ООН, нередко в сложных, а иногда и опасных условиях.
Я окинул взглядом огромный зал, представляя себе вес тех вопросов, которые выносятся здесь на резолюцию, пересмотр, принятие решения и восстановление справедливости. Я клялся вдохновлять персонал ООН и ставить перед ним амбициозные задачи, поддерживать высшие этические стандарты и укреплять три столпа организации: безопасность, развитие и права человека. Я сказал, что государства-члены могут рассчитывать на то, что моя администрация вдохнет в организацию новую жизнь, новую энергию и новые идеалы. Я хотел восстановить доверие к ООН. Я попросил о терпении и поддержке:
«Мы не можем изменить все сразу. Но мы можем добиться прогресса в некоторых областях и тем самым проложить путь развитию во многих других областях. Для этого потребуется вести интенсивный и непрерывный диалог. Для этого нам нужно работать сообща, обеспечивая транспарентность и проявляя гибкость и добросовестность. Для этого нам также потребуется начать действовать в духе открытости. Сегодня я обращаюсь как к своим коллегам, так и государствам-членам с просьбой сотрудничать со мной на основе такого подхода. Вы имеете право ожидать от меня того же».
Кофи Аннан, предыдущий генеральный секретарь, на почетном месте возвышался у меня за спиной. Он восстановил оперативность и действенность работы ООН, и люди испытывали к нему искреннее уважение и признательность. Обаятельный и мягкий, он получил Нобелевскую премию мира, разработал «Цели развития тысячелетия» и противостоял США, пытаясь предотвратить вторжение в Ирак в 2003 году, а затем критикуя его. Такая работа требует поддержки государств-членов, а не только дипломатии и воли, поэтому никто не может справиться с ней идеально. При Кофи Аннане ООН приняла в отношении Ирака спорную программу «Нефть в обмен на продовольствие», а его усилиям по реформированию кодекса прав человека противодействовали деспотические режимы, получившие места в организации. Тем не менее я восхищался его преданностью ООН и ее идеалам. Обращаясь непосредственно к нему, я сказал:
«Вы руководили работой нашей организации в очень сложное время и решительно ввели ее в двадцать первое столетие. Благодаря вам ООН приобрела большую значимость в жизни людей». (2)
Моя речь продолжалась всего лишь двадцать минут – намного меньше, чем потребовалось нам с женой, чтобы покинуть зал Генеральной Ассамблеи. Вдоль прохода стояли послы, желавшие пожать мне руку, поздравить и заверить в своей поддержке. Повсюду теснились фотографы, мелькали вспышки камер.
Мы прошли путь от глухого Чхунджу до Генеральной Ассамблеи ООН. Нам это удалось.
Мой путь к посту генерального секретаря ООН начался в январе 2004 года, когда президент Но Му Хён назначил меня министром иностранных дел. Сеул решал, стоит ли претендовать на пост генерального секретаря или лучше попытаться получить непостоянное представительство в Совете Безопасности ООН. В конце концов правительство решило, что стоит выдвинуть кандидатуру южнокорейца как преемника Кофи Аннана после 31 января 2006 года. И я не был главным кандидатом.
В начале 2006 после долгих и жарких дебатов с участием высокопоставленных корейских послов и советников правительство решило не претендовать на непостоянное представительство в Совете Безопасности несмотря на значительную поддержку со стороны государств-членов. Мы считали, что у нас еще будет шанс занять место в СБ, а вот другая возможность южнокорейцу стать генеральным секретарем ООН представится вряд ли. Обычно нельзя претендовать одновременно на место в СБ и на пост Генерального Секретаря. Эта должность, как и другие, предоставляется по неофициальному принципу региональной ротации, и практически все были согласны, что сейчас «очередь Азии».
К 2005 году двое или трое бывших министров иностранных дел и влиятельный издатель рассматривались Синим домом как кандидаты на пост главы ООН. Хон Сок Хён, издатель влиятельной газеты «Чунъанъ ильбо», считался фаворитом администрации, и его отправили послом в США, чтобы будущий кандидат получил дипломатический опыт до начала кампании. Когда политик из ближайшего окружения президента пришел ко мне и предложил назначить Хона послом Кореи в Вашингтоне, я был удивлен, но все же рекомендовал его президенту Но. Этот влиятельный политик, на тот момент член кабинета министров, позднее настоял на том, чтобы Хона выдвинули в качестве следующего кандидата на пост генерального секретаря ООН. Я воспротивился этому, возразив, что это будет несправедливо и неуважительно по отношению к правительству США. На нашей очередной встрече с президентом Но тот ни словом не упомянул о Хоне как о кандидате на должность в ООН.
К сожалению, посол Хон оказался замешан в коррупционном скандале и был вынужден уйти с должности посла. В следующие несколько месяцев по личным или политическим причинам отпали и другие корейские кандидаты, так что никого не осталось. Это напомнило мне конфуцианскую поговорку «Большая гора, на которую никто не взбирается». Вскоре Хона вызвали обратно в Корею для расследования, а меня президент Но пригласил на совещание за завтраком, тет-а-тет. Он предложил мне стать послом в Вашингтоне и рассмотреть возможность выдвижения моей кандидатуры на пост генерального секретаря.
Это было для меня полной неожиданностью, и я не сразу сообразил, что отвечать. Я предупредил, что у корейского кандидата мало шансов стать генеральным секретарем, потому что Корея находится в военном альянсе с США, что может спровоцировать вето со стороны России или Китая. Я постарался вернуть разговор к обсуждению должности посла, сообщив президенту, что, безусловно, приму назначение в Вашингтон. Я также уведомил его, что Корее придется подумать об изменении своей обычной практики отправлять высокопоставленных бывших министров и политических лидеров в Вашингтон, потому что американское правительство лучше взаимодействует с послами в ранге помощника госсекретаря или заместителя госсекретаря, но не выше. Некоторые наши бывшие премьер-министры или министры иностранных дел сердились на то, что роль их оказывалась сильно ограниченной. Президент Но сразу меня понял и попросил остаться министром иностранных дел. О выдвижении моей кандидатуры на пост Генерального Секретаря мы решили побеседовать позже.
Но мысль об этом не шла у меня из головы. Генеральный секретарь ООН – это голос мира и гуманизма. Генеральный секретарь должен быть безупречен во всех профессиональных и личных делах, соблюдать и внушать другим высшие принципы безопасности, прав человека и развития. Как главный в мире дипломат он (а когда-нибудь она) должен поддерживать политический нейтралитет в решении международных споров, ведущих к конфликтам. У этой должности нет детального описания, и в то же время она подразумевает всеобъемлющую ответственность. Кроме того, генеральный секретарь должен обладать административными навыками управления организацией со штаб-квартирами на всех континентах, шестью официальными языками и как минимум дюжиной миротворческих операций, проводимых одновременно.
Я был осторожен, даже пессимистичен, в своих прогнозах относительно шансов корейского кандидата на пост генерального секретаря, но Сеул продолжал строить планы, и я решил взвесить, действительно ли готов стать кандидатом. Я чувствовал больше опаску, нежели уверенность, но знал, что сумею служить мостом между народами, потому что многому научился в Корее, которая при мне развилась из страны, разрушенной войной, в индустриальную державу, причем в рекордные сроки. Стоит ли попытаться? Что я смогу дать этой должности, ООН и всему миру?
Президент Но произнес свою первую речь перед Генеральной Ассамблеей 14 сентября 2005 года по случаю шестнадцатой годовщины ООН. (3) Но считал этот визит своей официальной обязанностью, я же мечтал скорей войти в здание ООН и увидеть знакомые лица. Как оказалось, тот день стал для меня судьбоносным. Мой президент наблюдал, как множество иностранных министров, послов и даже персонал организации тепло приветствовали меня. Никто, кажется, не узнавал президента Но, пока я его не представил. Он часто оказывался в одиночестве, и это было очень неловко.
Позднее в тот же день мы с президентом Но в его лимузине пробирались по запруженным улицам. Обычно путь от штаб-квартиры ООН до отеля «Уолдорф-Астория» занимает не больше десяти минут, но в дни крупных мероприятий, как, например, ежегодных дебатов, сотни полицейских блокируют проезды. Как правило, по дороге мы обсуждаем речи и наши беседы с другими государственными деятелями, решая, кто из них может стать нашим союзником в вопросах по Северной Корее. Но в тот раз президент Но сидел на удивление тихо. Чтобы прервать молчание, я объяснил ему, что грузовики, расставленные по всей территории ООН, заполнены мокрым песком на случай обстрела или взрыва бомбы. Безопасность всегда важна. Мне показалось, что президент меня не слушает. Но он видел и собак, вынюхивающих взрывные устройства, и толпы охранников. Хотя нам не следовало их замечать, я указал ему на снайперов на крышах ближайших зданий и полицейских в штатском, стоящих вдоль улицы.
– Министр Пан, – обратился он ко мне, – вы будете выдвигаться на пост генерального секретаря? Я бы поддержал вашу кандидатуру.
Я не ожидал такого прямого вопроса. Только не сейчас. Я был удивлен, обрадован и польщен. Сердце мое заколотилось, дыхание оборвалось. Потом мое эго воспрянуло, говоря, что я наконец награжден за годы преданной службы. Синий дом ценит меня, доверяет мне. Это наполнило меня гордостью. Я старался держаться скромно, но, должен признать, такое чувство меня радовало. Внутри боролись разные эмоции, но насчет ответа я не сомневался.
– Почту за честь, – сказал я с официальностью, соответствующей моменту.
Я испытывал облегчение, но не представлял, каковы мои шансы – корейца, выходца из разделенной нации, поддерживающей военный альянс с США. Однако у меня не было другого выбора, кроме как продолжать.
– Я принимаю ваше предложение, но позволите ли вы мне задержаться в Нью-Йорке еще на пару дней? Мне хотелось бы прощупать почву, – сказал я. Президент немедленно согласился, и я тут же стал продумывать свою будущую стратегию.
– Я бы предложил пока держать эту новость в тайне, – сказал я. – Хотя бы до тех пор, пока я не узнаю о настроениях пятерки ключевых стран-членов.
Самое главное было разведать мнение пяти постоянных членов Совета Безопасности, чье вето могло лишить меня надежды стать кандидатом. К счастью, у меня были хорошие отношения с большинством послов еще со времен работы в Генеральной Ассамблее.
Я знал, что против Кореи уже имеются два аргумента: страна разделена на Северную и Южную, а Юг находится в военном альянсе с Соединенными Штатами. Связь с Вашингтоном может обеспокоить много столиц, в первую очередь Москву и Пекин. Кроме того, я волновался, что мы поздновато начинаем игру на уже занятом поле. Первым и наиболее перспективным кандидатом на тот момент считался вице-премьер Таиланда Суракьярт Сатиратай, которого десять стран выдвинули общим кандидатом от Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН). (4)
В президентском люксе я попросил президента Но переговорить с президентом США Джорджем Бушем, президентом Китая Ху Цзиньтао и президентом России Владимиром Путиным. Эти три лидера должны были прибыть в Корею для участия в саммите по Азиатско-Тихоокеанскому экономическому сотрудничеству (АПЕК) в Бусане в ноябре, и их поддержка моей кандидатуры имела решающее значение.
По возвращении в Корею я рассказал Сунтхэк, что мне предложили выдвигаться от Кореи на пост генерального секретаря ООН. Моя жена всегда сохраняет спокойствие, и в этот раз тоже была немногословна. С присущей ей мягкостью она поддержала меня. Сунтхэк прошла со мной тридцать пять лет государственной службы, и я был благодарен ей за это. Тем не менее я уже думал о том, как изменятся наши жизни. Возможно, даже окажутся в опасности.
Позднее я подумал, что она тоже испытывала и радость, и счастье, но одновременно тревогу. Некоторое время мы не возвращались с ней к этой теме.
Совет Безопасности выдвигает одного кандидата на рассмотрение Генеральной Ассамблеи, которая традиционно ратифицирует этот выбор после коротких дебатов. Хотя в Уставе этого не сказано, пятнадцать стран – или, если быть точным, пять членов СБ с правом вето – избирают генерального секретаря. Процесс никогда не был честным, и к концу моего срока усилились дискуссии насчет его реформы.
Переговорив с президентом Но, я сразу же начал собственные консультации с США, обратившись прежде всего к послу в ООН Джону Болтону, которого знал много лет. Я объяснил свою позицию как кандидата, включая направленность на реформы, и подчеркнул важность американской поддержки. Полпред Болтон, прямой по натуре, представлявший США в ООН с 2005 по 2006 годы, отреагировал положительно. Он приветствовал кандидата с таким высоким статусом и обещал немедленно уведомить госсекретаря Кондолизу Райс, находившуюся в Нью-Йорке. Меня охватило радостное предчувствие. Все становилось реальным.
На следующий день я попросил о встрече с Кондолизой Райс тет-а-тет, и мы побеседовали в частном порядке на следующий день. Она сказала, что получила благоприятные рекомендации от посла Болтона. «Вы знаете, что позиция США состоит в том, чтобы не делать публичных заявлений относительно выборов Генерального Секретаря. Но я вам полностью доверяю», – отметила госсекретарь Райс в свойственной ей манере. Она посоветовала мне заручиться поддержкой и других стран-членов. Мы договорились держать наш разговор в тайне, понимая, что заявление о содействии со стороны США стратегически будет ошибкой – это еще называют «поцелуем смерти».
Находясь в Нью-Йорке, я связался с министрами иностранных дел или их заместителями из стран-постоянных членов Совета Безопасности. Министр иностранных дел России Сергей Лавров, с которым мы были знакомы с 2001 года, когда он был послом в ООН, с непроницаемым лицом ответил, что не станет возражать против моей кандидатуры. Французский министр иностранных дел Филипп Дуст-Блази внимательно выслушал меня, но определенного ответа не дал. Он рекомендовал мне учить французский, отметив, что его правительство ни разу не поддержало кандидата, не владеющего «языком дипломатии». Французский и английский являются «рабочими языками» Секретариата ООН, и Париж сделал уверенное, если не свободное, владение французским своего рода требованием. Несмотря на то что я немного учил французский тридцать лет назад, говорить на нем я не мог и сразу после возвращения в Корею взял себе преподавателя.
Пройдя через начальные консультации с П5 (постоянными членами Совета Безопасности), я отчитался перед президентом Но, выразив осторожный оптимизм насчет наших шансов, но еще раз напомнил держать новость о моем выдвижении в строгой секретности. Я обсудил этот вопрос с главой Совета Национальной Безопасности, Ли Чонг Соком, ища его поддержки. Он согласился держать мою кандидатуру в тайне, однако вскоре устроил пресс-конференцию в Министерстве иностранных дел и сообщил репортерам, что президент выдвинул меня официальным кандидатом, но наложил строгий запрет на распространение информации. Меня впечатлило то, что пресса соблюдала этот запрет четыре месяца, до официального заявления. Я лично встречался со многими репортерами и главными редакторами изданий на совещаниях, активно сотрудничая с ними и напоминая пока не разглашать новость.
Я считал, что тайная дипломатия – самая эффективная стратегия на данной стадии. Я также инстинктивно, по собственному опыту государственной службы, понимал, что того, кто первым вышел на дистанцию, атаковать проще всего. Эту мою философию разделяли далеко не все. Тридцать четыре члена Диалога о сотрудничестве в Азии (ДСА) согласились выдвинуть общего кандидата 21–22 июня 2004 года на министерской встрече в Циндао в Китае. «Интересно», – подумал я, мысленно прикидывая, кто может стать моим конкурентом. Тайский премьер-министр Таксин Чиннават сказал, что готов «пожертвовать собой», освободив министра иностранных дел Суракьярта от занимаемой должности, чтобы тот стал общим азиатским кандидатом. Это был неприятный сюрприз и прямая угроза моим пока еще не оглашенным устремлениям. Однако я не являлся официальным кандидатом, и никто не следил за моей реакцией. Я был смущен и подавлен, но постарался этого не показать, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.
Ясно было: министр иностранных дел Таиланда стартовал слишком рано – никто больше не заявил о выдвижении своей кандидатуры. Я снова вспомнил о первом, кто выйдет на дистанцию, и понял, что незаметный старт играет еще большее значение, чем я думал! Предложение премьер-министра Таксина было встречено всеобщими аплодисментами – и это в присутствии премьер-министра Китая Вэнь Цзябао! Преждевременно заявив о министре Суракьярте как об утвержденном кандидате, правительство Таиланда, на мой взгляд, попыталось завоевать поддержку крайне влиятельного Пекина.
Сразу после церемонии открытия министры иностранных дел собрались на закрытое совещание. Когда председатель предложил выдвинуть Суракьярта как общего кандидата от Азии, министр иностранных дел С. Джаякумар сказал, что Сингапур согласен с предложением премьер-министра Таксина на выдвижение общего азиатского кандидата, но непосредственную кандидатуру предлагает выбрать позднее. Возможно, добавил он, у его собственной страны тоже есть кандидат. Остальные быстро согласились отложить принятие решения.
В декабре 2005 года я находился в Словении – участвовал в министерском совещании в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Я рад был повидаться с министром иностранных дел Люксембурга Жаном Ассельборном, который любезно представил меня нескольким министрам иностранных дел европейских стран. Их реакция меня обнадежила.
На крошечном островке посреди озера Блед находится восхитительно красивая церковь с колоколом на высокой башне. Легенда гласит, что если позвонить в колокол, сбудется самое сокровенное желание. Трудность в том, что к колоколу поднимается очень тяжелая веревка, и чтобы в него позвонить нужно проявить в равной мере силу и точность. Рядом со мной стоял министр иностранных дел Димитрий Рупель, пригласивший меня на озеро; у него на глазах я сделал глубокий вдох и потянул веревку, стараясь вложить в это движение духовную и физическую силу. Услышав гулкий звон, я понял, что у меня есть все шансы на успех.