Специфика и содержание любой отрасли права обусловлены, прежде всего, задачами, стоящими перед ней. Б. Т. Разгильдиев справедливо отмечает, что «задача уголовного права – это предусмотренный уголовным законом социально позитивный результат, обеспечиваемый на определенной территории, в течение определенного времени всей отраслью уголовного права, обосновывающий ее социальное предназначение и уголовно-правовое содержание».[55]
Хотя большинство авторов говорят о двух задачах, стоящих перед Уголовным кодексом, – охранительной и предупредительной, мы согласны с Б. Т. Разгильдиевым в том, что фактически законодатель в приведенной выше норме выделяет три задачи: «Охрану соответствующих интересов от преступных посягательств; обеспечение мира и безопасности человечества; предупреждение преступлений».[56]
На наш взгляд, вторая из названных задач, несомненно, вызывает определенные возражения. Во-первых, согласно толковому словарю русского языка, одно из значений слова «обеспечить» – это «оградить, охранить»,[57] а потому не совсем понятно, зачем и на каком основании законодатель отделил охрану личности, общества и государства от обеспечения (охраны) мира и безопасности человечества. Во-вторых, такая цель обеспечения мира и безопасности человечества слишком глобальна и не может стоять перед уголовным законодательством, ведь только уголовно-правовыми средствами ее достигнуть нельзя. Исходя из сказанного, полагаем, что ч. 1 ст. 2 УК нуждается в корректировке, так как именно в этой норме определяется основное предназначение данной правовой отрасли и без четкого установления ее задач невозможно эффективно применять уголовное законодательство в целом.
Кроме этого, следует отметить, что в отличие от действующего Уголовного кодекса, Основы уголовного законодательства Союза ССР и республик 1991 г., так и не вступившие в законную силу, называли в числе задач уголовного законодательства еще и воспитательную.[58] На наш взгляд, это не совсем обоснованно.
В юридической литературе существует точка зрения, что воспитательная задача «вполне укладывается в предупредительную, или профилактическую, задачу; предупреждая преступления, уголовное право через уголовное законодательство одновременно воспитывает граждан в духе недопущения отклоняющегося, преступного поведения…».[59] В какой-то степени с этим можно согласиться. Однако, на наш взгляд, воспитание граждан выходит за рамки задач уголовного законодательства. Термин «воспитать» имеет несколько значений: «путем систематического воздействия, влияния сформировать (характер, навыки)»; «привить, внушить что-нибудь кому-нибудь»; «вырастить (ребенка), воздействуя на духовное и физическое развитие, дав образование, обучив правилам поведения».[60] Очевидно, достигнуть указанного выше результата только юридическими средствами невозможно, здесь необходим весь комплекс общесоциальных средств и приемов, в частности, речь идет о нормах нравственности и морали.
Итак, в настоящее время мы можем говорить о трех задачах, стоящих перед Уголовным кодексом РФ: охранительной, обеспечительной и предупредительной.
Задачи уголовного права сформулированы в ч. 1 ст. 2 Уголовного кодекса РФ следующим образом: охрана прав и свобод человека и гражданина, собственности, общественного порядка и общественной безопасности, окружающей среды, конституционного строя Российской Федерации от преступных посягательств, обеспечение мира и безопасности человечества, а также предупреждение преступлений.
Для реализации этих задач используется (должен использоваться) весь арсенал уголовно-правовых средств, содержащихся в нормах как Общей, так и Особенной частей Уголовного кодекса. Не случайно одно из значений термина «задача» – то, что требует исполнения, разрешения.[61] В ч. 2 ст. 2 УК закрепляется, что для осуществления указанных выше задач, Уголовный кодекс устанавливает основания и принципы уголовной ответственности,[62] определяет, какие опасные для личности, общества и государства деяния признаются преступлениями, и устанавливает виды наказаний и иные меры уголовно-правового характера за совершение преступлений. Необходимо отметить, что указание на установление принципов уголовной ответственности (уголовного законодательства) как на один из способов реализации задач является определенной новеллой для уголовного законодательства, поскольку УК РСФСР 1960 г. такого положения не содержал. Возможно, это объясняется тем, что ни один из ранее действовавших уголовных законов нормативно не закреплял систему принципов, что существенно затрудняло на практике процесс реализации последних.
Вместе с тем только на первый взгляд кажется, что установление в ст. 3–7 УК РФ 1996 г. принципов уголовного законодательства положило конец спорам вокруг как их системы в целом, так и законодательной регламентации каждого из них в отдельности. На самом деле это далеко не так.
Для начала определимся с понятием принципов. Подавляющее большинство авторов определяют принципы уголовного права[63] через понятия «начала»,[64] «идеи»,[65] «свойство»,[66] «образующий элемент»;[67] некоторые даже сразу через несколько понятий: «положения» и «идеи»,[68] «начала» и «идеи»[69] и т. д. На наш взгляд, такой подход нельзя признать правильным по следующим основаниям: во-первых, сами указанные выше термины не являются «интуитивно понятными»,[70] не имеют единого значения и поэтому нуждаются в определении, что значительно усложняет и необоснованно затягивает процесс раскрытия содержания интересующего нас понятия; во-вторых, такой подход ведет к «отрыву» принципов от реальной действительности, поскольку из подобных определений очень сложно вычленить суть анализируемого понятия.
Представляется, что принципы уголовного законодательства не должны рассматриваться как «мертвые» категории, служащие только для украшения нормативно-правовых актов, они должны реализовываться и носить характер обязательных предписаний. Поэтому, нам в большей степени импонируют те определения, в которых авторы раскрывают понятие принципов через категорию «требования». Тем более, что согласно словарю русского языка, одно из значений данного термина – «правило, условие, обязательное для исполнения».[71]
К признакам принципов уголовного законодательства можно отнести следующие:
1. Принципы – это требования нравственного, идеологического и политического характера. Мы не согласны с теми авторами, которые ограничивают суть рассматриваемого явления только нравственной составляющей.[72] Безусловно, право и нравственность тесно связаны между собой и только такой закон, который основан на нормах нравственности, соответствует закономерностям общественного развития и может эффективно выполнять стоящие перед ними задачи. Однако мы полагаем, что правы те авторы, которые указывают также на идеологическую и политическую составляющие,[73] в противном же случае мы чрезмерно идеализируем закон.
2. Принципы являются обязательными как для законодательных, так и для правоприменительных органов. Во-первых, принципы уголовного законодательства занимают особое место в механизме правового регулирования и их требования должны учитываться законодательными органами «при издании новых, изменении или отмене прежних уголовно-правовых предписаний».[74] Иначе нам не удастся избежать законодательных ошибок, имеющих самые серьезные последствия. Во-вторых, не менее важно соблюдение требований принципов уголовного законодательства правоприменительными органами, особое место среди которых занимает суд. Уголовный кодекс РФ предоставляет судам некоторую свободу при принятии того или иного решения. Речь идет о так называемом судейском усмотрении. Суть проблемы сводится к поиску компромисса между предоставленной суду свободой и формальной определенностью права.[75] Мы полагаем, для того, чтобы судейское усмотрение не переросло в судебный произвол, при применении уголовно-правовых норм суд, так же, как и другие правоприменительные органы, обязан учитывать предписания принципов уголовного законодательства.
3. Принципы непосредственно и опосредованно регулируют общественные отношения. В юридической литературе существует достаточно распространенная точка зрения о том, что нормы-принципы регулируют общественные отношения опосредованно, через другие нормы права или через правосознание, поскольку сами они не закрепляют прав и обязанностей субъектов.[76] Бесспорно, это положение заслуживает внимания, и можно привести много примеров ему в подтверждение.
Однако следует отметить, что, на наш взгляд, авторы, которые придерживаются указанной точки зрения, рассматривают проблему действия принципов несколько односторонне; они не принимают во внимание исключительные ситуации, когда в силу тех или иных причин в праве возникают различного рода противоречия между его нормами, обнаруживаются пробелы или ошибки законодательной техники. В подобных ситуациях роль принципов существенно меняется, так как правоприменитель, принимая решение, должен исходить из требований, заложенных в норме-принципе.[77] Таким образом происходит непосредственное регулирование общественных отношений.
Скажем, ст. 146 Уголовного кодекса, в отличие от ст. 147 УК, не предусматривает уголовной ответственности за принуждение к соавторству, хотя, по мнению некоторых авторов, это, по крайней мере, нелогично.[78] Таким образом, возникает пробел в праве. Для его устранения некоторые авторы предлагают трактовать термин «незаконное использование», содержащийся в ч. 2 ст. 146 УК, расширительно, понимая под ним и «принуждение автора к включению в соавторы лиц, не имеющих отношения к созданию произведения».[79] Мы полагаем, что это положение противоречит принципу законности, согласно которому преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только Уголовным кодексом РФ (ч. 1 ст. 3 УК). В приведенном примере речь идет не о расширительном толковании, а о применении уголовного закона по аналогии. Такой вывод можно сделать на основании анализа диспозиции ч. 1 ст. 147 УК, где законодатель разграничивает такие формы совершения преступления, как «незаконное использование» и «принуждение к соавторству». Следовательно, при решении этого вопроса, суд должен исходить, прежде всего, из требований принципа законности.
4. Принципы направлены на выполнение задач Уголовного законодательства. Это положение, как уже было указано нами выше, следует из ч. 2 ст. 2 УК.
5. Принципы уголовного законодательства обусловлены потребностями и закономерностями общественного развития. Принципы, как и любая другая правовая категория, не возникают и не существуют сами по себе. Появление, изменение или прекращение их существования всегда обусловлено потребностями и закономерностями общественного развития на определенном этапе. Например, в связи с изменением общественного строя потерял свою актуальность целый ряд принципов уголовного законодательства: интернационализм, участие общественности в борьбе с преступностью, всемерная охрана завоеваний трудящихся и др. В то же время с принятием Конституции РФ 1993 г., которая закрепила, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита этих прав и свобод – обязанностью государства, особое значение и содержание приобрел принцип гуманизма, впервые сформулированный в ст. 7 Уголовного кодекса.
Исходя из названных признаков, можно вывести следующее определение. Принципы уголовного законодательства – это требования нравственного, идеологического и политического характера, обусловленные потребностями и закономерностями общественного развития, направленные на выполнение задач уголовного законодательства, обязательные как для законодательных, так и для правоприменительных органов и выполняющие функцию непосредственного и опосредованного регулирования общественных отношений.
Принцип законности сформулирован в ст. 3 УК: «1. Преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только настоящим кодексом. 2. Применение уголовного закона по аналогии не допускается».
В отличие от части первой данной нормы, которая отражает смысл классической римской формулы «nullum crimen, nullum poena sine lege» – «нет преступления, нет наказания без указания на то в законе», вторая часть статьи вызывает в юридической литературе оживленную научную дискуссию. Спор идет о необходимости законодательного закрепления этого положения.
Большинство авторов полагают, что запрет аналогии уголовного закона, содержащийся в ч. 2 ст. 3 УК, является излишним,[80] так как в ч. 1 ст. 3 УК «не только выражена суть принципа законности, но также весьма ясно обозначено и требование о недопустимости аналогии преступления, наказания и иных уголовно-правовых последствий, ибо именно они „определяются только настоящим Кодексом“, а следовательно, предполагается обязательное наличие и норм, специально им посвященных».[81]
В какой-то степени с этим утверждением можно согласиться. Однако, на наш взгляд, нет необходимости исключать часть вторую указанной нормы, так как она не повторяет, а дополняет первую часть. Попробуем доказать этот тезис.
Толкование нормы, содержащейся в ч. 1 ст. 3 Уголовного кодекса, позволяет некоторым исследователям сделать следующий вывод: аналогия закона в уголовном праве ограничивается только рамками преступления, наказания и иных уголовно-правовых последствий, в то время, как допустима, например, аналогия норм Общей части[82] или аналогия в отношении возможного устранения или смягчения, соответственно, преступности и наказуемости деяний[83] и т. д. Мы думаем, что в настоящее время эта точка зрения не состоятельна, поскольку есть еще ч. 2 ст. 3 УК, в которой как раз и содержится прямой запрет на применение аналогии в отношении всей отрасли уголовного права. И, следовательно, упразднение этой нормы позволит на вполне законном основании применять в некоторых случаях уголовно-правовые нормы по аналогии. А это, по мнению ряда ученых,[84] и мы с ними полностью согласны, недопустимо.
Вместе с тем некоторые авторы считают недопустимым полный запрет аналогии закона в уголовном праве.[85] Например, В. В. Мальцев указывает на то, что «безусловно, ясна невозможность полной аналогии закона… применительно к установлению признаков состава преступления, содержанию наказания и иных уголовно-правовых последствий».[86] М. А. Кауфман, в свою очередь, пишет, что «наличие в уголовном законодательстве пробелов, необходимость их немедленного восполнения в процессе разрешения уголовных дел не позволяет считать достаточными социально-юридические основания полного отказа от аналогии при применении уголовного закона».[87]
Такой подход к рассматриваемому вопросу, несмотря на всю свою убедительность, на наш взгляд, все же недостаточно оправдан.
Прежде всего, обратимся к понятию «аналогия закона». По мнению А. В. Наумова, она представляет собой «восполнение пробелов в праве, когда закон применяется к случаям, прямо не предусмотренным, но аналогичным тем, которые непосредственно регулируются этим законом».[88] В некоторых отраслях права (например, в гражданском) аналогия разрешена, однако она все равно считается исключительным средством. Причем, следует сразу оговорить, что данный способ не устраняет пробел в праве, а лишь преодолевает его применительно к конкретной ситуации.
Учитывая специфику уголовного права, обусловленную, прежде всего, его карательным характером, считаем, что какими бы благими ни были цели применения аналогии, она недопустима в данной отрасли права, и что «восполнение пробела права – это прерогатива законодателя, а не органа, осуществляющего применение права».[89] Что же касается разрешения сложившейся ситуации, то, как пишет Н. А. Лопашенко, «существует только один выход для преодоления аналогии закона – законодательное совершенствование закона, внесение в него изменений. И чем быстрее будут внесены соответствующие изменения, тем быстрее будет восстановлен в полном объеме принцип законности».[90]
Подводя итог сказанному, на наш взгляд, должен существовать полный запрет аналогии закона в уголовном праве, что на сегодняшний день и закрепляется в ч. 2 ст. 3 Уголовного кодекса. Мы полагаем, что данную уголовно-правовую норму необходимо сохранить. Ее исключение, как нам представляется, приведет лишь к дополнительным спорам о возможности применения аналогии к тем или иным случаям, в зависимости от потребностей практики.
Тесным образом с рассмотренной проблемой аналогии закона связан вопрос о расширительном и ограничительном толковании.
Еще до законодательного закрепления принципа законности С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев в одной из своих работ предлагали включить в него положение о том, что содержание уголовного закона следует понимать в точном соответствии с его текстом.[91] Кроме этого, некоторые авторы полагают, что только буквальное толкование можно считать верным и приемлемым с точки зрения принципов уголовного права.[92]
Вместе с тем в юридической литературе существуют и иные точки зрения. Например, С. С. Алексеев указывает на то, что «распространительное и ограничительное толкования свойственны толкованию как таковому».[93]
По мнению А. В. Наумова, применение расширительного и ограничительного толкования вполне возможно, поскольку, во-первых, «существует немало других близких по содержанию норм, которые могут повлиять в ту или другую сторону при толковании (уяснении) взятой нормы. Во-вторых, словесное выражение нормы не всегда может четко выражать то содержание, которое в нее закладывалось».[94]
Я. М. Брайнин отмечал, что «ошибка ученых, возражающих против распространительного и ограничительного толкования, состоит в том, что по их представлению эти виды толкования изменяют объем действия правовой нормы в противоречие с волей законодателя. На самом деле это не так. Правильное применение в необходимых случаях распространительного или ограничительного толкования помогает установить подлинную волю законодателя».[95]
Изложенные выше позиции вызывают у нас несколько вполне закономерных вопросов. Во-первых, как определить волю законодателя, т. е. как установить тот истинный смысл, который законодатель вкладывает в ту или иную норму? А во-вторых, как соотносятся между собой толкование закона и запрещенная Уголовным кодексом аналогия закона?
Что касается первого вопроса, то, как нам представляется, ответ на него очевиден: определить волю законодателя может только сам законодатель. И это вполне логично. Лишь тот, кто принимает закон, а не тот, кто его применяет, может разъяснить смысл и содержание его норм. Чезаре Беккариа писал: «Судьям не может принадлежать право толковать уголовные законы исключительно в силу того, что они не являются законодателями… Недостатки, связанные с точным следованием букве уголовного закона, ничтожны по сравнению с недостатками, вызываемыми толкованием».[96]
Относительно второго вопроса в юридической литературе не существует однозначного мнения. М. А. Кауфман отмечает, что «фактически расширительное толкование по существу представляет собой скрытую аналогию уголовного закона, им же и запрещенную».[97] Подобной точки зрения придерживается и С. Ф. Милюков, который считает, что «аналогия укрылась под личину так называемого расширительного (или распространительного) толкования».[98]
Другие авторы полагают, что распространительное толкование следует отличать от аналогии закона, так как «распространительное толкование закона, раскрывая более глубоко его смысл, предполагает распространение его на случаи, которые вытекают из данной нормы закона, охватываются ею, находятся в ее границах, хотя и не следуют, на первый взгляд, с полной очевидностью из буквального текста закона. Аналогия же означала применение санкции определенной нормы уголовного закона к случаю, не предусмотренному в законе, но сходному по характеру и степени общественной опасности с тем или иным преступлением».[99]
Более приемлемой, на наш взгляд, является все же последняя точка зрения. Однако отметим, что, несмотря на существующие между этими понятиями различия, они очень схожи между собой. Так же, как и аналогия закона, необходимость расширительного толкования вызвана не чем иным, как существующими в Уголовном кодексе пробелами и недостатками. Однако способы их устранения различаются. При расширительном толковании происходит уяснение смысла закона и «распространение его на случаи, которые буквальным текстом не охватываются. Аналогия же закона есть применение закона к случаям, прямо не предусмотренным в законе, но сходным с ним по характеру и степени общественной опасности».[100]
Кроме этого, нам представляется, что и аналогия закона, и расширительное толкование свидетельствуют о низком качестве уголовного закона, о его недостатках, которые должны устраняться законодателем путем внесения изменений или дополнений в Уголовный кодекс, а не правоприменителем в каждом конкретном случае. Это может привести к тому, что одна и та же уголовно-правовая норма будет применяться по-разному, в зависимости от того, кто ее применяет.
Таким образом, мы, вслед за С. Г. Келиной и В. Н. Кудрявцевым, видим необходимость в дополнении ст. 3 УК новой частью третьей, в которой было бы указано, что «содержание уголовного закона следует понимать в точном соответствии с его текстом». Такое дополнение принципа законности вполне оправдано, хотя и связано с рядом проблем. Все мы понимаем, что наш Уголовный кодекс далек от идеала, большое количество его норм просто невозможно применить без использования расширительного или ограничительного толкования. Однако, с нашей точки зрения, решить возникшую проблему иначе не представляется возможным. Если в самом уголовном законе будет содержаться запрет на применение расширительного или ограничительного толкования, все существующие пробелы и недостатки придется устранять только законодательным путем.
Есть в юридической литературе и иные точки зрения относительно изменения формулировки ст. 3 УК. Скажем, по мнению В. В. Мальцева, статья 3 Уголовного кодекса должна выглядеть следующим образом:
1. Содержание принципа законности образуют социально-правовые идеи равенства, гуманизма, справедливости и вины, выраженные в уголовном законодательстве Российской Федерации через его принципы, нормы Общей и Особенной частей. Только выраженные в настоящем Кодексе идеи признаются его принципами.
2. Преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только настоящим Кодексом.
3. Законодатель и суды Российской Федерации обеспечивают приоритет принципов настоящего Кодекса над другими его понятиями и нормами.[101]
Первая часть, по мнению автора, основывается на том, что «принцип законности… является формой выражения других принципов уголовного права в уголовном законодательстве».[102] С этим трудно не согласиться. Принцип законности, в отличие от всех остальных, является формальным и заключает в себе требование облекать те или иные правила в юридическую форму. Однако из этого не следует, на наш взгляд, что его содержание образуют иные принципы уголовного законодательства, поскольку это лишило бы данный принцип самостоятельности[103] и устранило бы необходимость отдельно закреплять его в нормах Уголовного кодекса.
Что же касается введения указанной выше части 3, то, с нашей точки зрения, оно прежде всего призвано еще раз подчеркнуть важность закрепленных в УК РФ 1996 г. норм-принципов. Но, учитывая тот факт, что принципы и так являются основными положениями Кодекса и в силу своей специфики имеют приоритет над другими его понятиями и нормами, мы считаем предложение В. В. Мальцева несколько излишним. Впрочем, мы и не можем не констатировать тот факт, что, к сожалению, требования принципов уголовного законодательства не всегда соблюдаются как законодательными, так и правоприменительными органами. Однако предложенный выше вариант вряд ли улучшит сложившуюся ситуацию.
Ю. Е. Пудовочкин и С. С. Пирвагидов предлагают в ч. 1 ст. 3 УК закрепить следующее положение: «Уголовный кодекс Российской Федерации основывается на Конституции Российской Федерации, общепризнанных принципах и нормах международного права и международных договорах Российской Федерации».[104] Между тем не все авторы с этим согласны. Так, Н. А. Лопашенко пишет: что касается правовых требований о приоритете международного уголовного права и подконституционности уголовного закона, то «они действительно лежат в основе принципа законности, но в то же время они относятся не только и не столько к принципу законности, сколько к уголовному закону в целом; это его обязательные черты».[105]
Последняя точка зрения нам представляется более приемлемой, учитывая и тот факт, что на сегодняшний день рассматриваемое положение вполне обоснованно содержится в ч. 2 ст. 1 УК.
И. Э. Звечаровский предлагает дополнить ст. 3 Уголовного кодекса, указав, что «уголовное наказание применяется только за преступление и в порядке, установленном настоящим кодексом».[106] Это, по его мнению, позволит, «во-первых, ориентировать законодателя на недопустимость установления равнозначных мер ответственности за преступления и за деяние, не являющееся таковым, в различных отраслевых нормативных актах; во-вторых, исключить возможность применения мер, равнозначных уголовному наказанию, иными субъектами, чем суд; в-третьих, исключить предусмотренную самим УК РФ возможность назначения более строгого уголовного наказания за деяния, не являющиеся преступлениями».[107]
На наш взгляд, в целом автор дублирует положение, закрепленное в ст. 43 УК, где названы признаки наказания: оно применяется только к лицу, признанному виновным в совершении преступления, а не иного деяния; назначается только по приговору суда и др. Кроме того, трудно себе представить, как предложенное изменение ст. 3 УК может «ориентировать законодателя на недопустимость установления равнозначных мер ответственности за преступления и за деяние, не являющееся таковым, в различных отраслевых нормативных актах». Думается, предложение автора не вполне рационально.
Принцип равенства закреплен в ст. 4 УК и гласит, что «лица, совершившие преступления, равны перед законом и подлежат уголовной ответственности независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств».
Данная норма является реализацией конституционного принципа равенства, закрепленного в ст. 19 Конституции Российской Федерации и, следовательно, не должна ему противоречить. Однако наделе это не совсем так. Например, в отличие от ст. 19 Основного закона, в которой указывается, что «все равны перед законом и судом», в ст. 4 УК говорится только о равенстве перед законом. Возникает вопрос: насколько это обоснованно?
С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев отмечают, что «это различие не является случайным, оно отражает своеобразие регулирования общественных отношений материальным уголовным законом, который не касается процессуальных прав граждан при осуществлении правосудия. Комментируемая статья имеет в виду, если можно так выразиться, «уголовно-правовой аспект» равенства граждан, т. е. равенство привлечения к уголовной ответственности в случае совершения кем бы то ни было деяния, содержащего признаки преступления».[108]
Полагаем, что при решении данного вопроса необходимо отталкиваться прежде всего от сферы действия принципов уголовного законодательства, которая, как мы уже писали ранее, распространяется и на законодательный, и на правоприменительный процессы. В этой связи В. В. Мальцев справедливо отмечает, что «правоприменительный аспект в силу ч. 1 ст. 49 Конституции реализуется только судом. Отсюда, указав в ст. 4 УК на равенство граждан перед законом, законодатель должен был бы упомянуть и об их равенстве перед судом».[109] В противном случае может возникнуть подозрение, что такая формулировка есть не что иное, как законодательное оправдание существующего на практике неравенства при применении уголовно-правовых норм.
Анализируя утверждение о том, что равенство перед судом носит в большей степени уголовно-процессуальный характер,[110] следует сказать, что, как известно, уголовное (материальное) и уголовно-процессуальное право тесно связаны между собой. И при привлечении лица, совершившего преступление, к уголовной ответственности, суд применяет уголовно-правовые нормы, но действует в рамках порядка, установленного уголовно-процессуальными нормами. И в том, и в другом случае суд обязан обеспечивать равные права и обязанности, независимо от каких-либо обстоятельств.
Рассматривая уголовно-правовой принцип равенства, следует обратить внимание на то, что его суть сводится к равной обязанности лиц, совершивших преступления, подлежать уголовной ответственности, независимо от перечисленных в статье обстоятельств. Хотя с данной формулировкой согласны не все авторы. В юридической литературе есть мнение, что «в отношении лиц, совершивших преступление, речь должна идти только о том, что все они равны в своей обязанности предстать перед уголовным законом и подвергнуться предусмотренному в нем воздействию… говорить о равной обязанности нести уголовную ответственность – неверно, поскольку это означает игнорирование фактов законного освобождения от уголовной ответственности».[111]
На наш взгляд, существо проблемы в данном случае состоит в том, что вслед за законодателем многие авторы объединяют принцип равенства и принцип неотвратимости уголовной ответственности в один. Так, Т. В. Кленова указывает на то, что принцип равенства граждан перед законом «прежде всего, предполагает равенство оснований для уголовной ответственности и ее неотвратимость».[112]
Действительно, трудно не согласиться с тем, что рассматриваемые принципы тесно связаны между собой. Однако, по нашему мнению, каждое из этих основных положений Уголовного кодекса имеет самостоятельное значение, а следовательно, принцип неотвратимости уголовной ответственности необходимо сформулировать в отдельной норме, тем самым подчеркнув его важность для уголовного законодательства.[113] На наш взгляд, указанный принцип включает в себя два аспекта: во-первых, лица, совершившие преступления, подлежат уголовной ответственности; а во-вторых, возможно освобождение от уголовной ответственности при наличии оснований и условий, прямо предусмотренных в Уголовном кодексе. Второе положение можно рассматривать как исключение из данного принципа или как его составляющий элемент (что более предпочтительно), без которого невозможно достижение задач уголовного законодательства.
Таким образом, в связи с тем, что мы вводим в систему принципов уголовного законодательства новый принцип – неотвратимости уголовной ответственности, редакция существующего принципа равенства должна быть изменена. С нашей точки зрения, в соответствующей статье должно быть указано только на то, что лица, совершившие преступления, равны перед законом и судом независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств. Схожее определение принципа равенства содержится в УК Республики Узбекистан.[114]
В определенной степени эта норма дублирует положение ч. 2 ст. 19 Конституции РФ. А по мнению В. В. Мальцева, «конституционные нормы не следует воспроизводить в отраслевом законодательстве».[115] Иной точки зрения придерживаются С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев. Авторы в своей работе пишут: «Что касается соотношения со статьями Конституции, то нужно отметить, что действие конституционных положений предполагает не только непосредственное (прямое) воздействие на общественные отношения, но и воздействие через нормы отраслевого законодательства. Следовательно, принцип равенства, выделяемый в уголовном праве, является не повторением, а реализацией конституционного положения…»[116]
Трудно не согласиться с тем, что практически все отраслевые и межотраслевые принципы являются производными от общеправовых и иногда их формулировки частично совпадают. Но, во-первых, следует принимать во внимание тот факт, что уголовное право – это как раз та отрасль, которая в наибольшей степени связана с ограничением и лишением человека прав и свобод. И мы не считаем лишним подобного рода «дублирование» положений Конституции в нормах Уголовного кодекса. А во-вторых, речь идет об основе, фундаменте уголовного законодательства. И поскольку система принципов уголовного законодательства представляет собой единое целое, а принцип равенства является ее неотъемлемым элементом, то, следовательно, он должен быть закреплен, так же, как и другие принципы, в главе 1 Уголовного кодекса РФ.
Кроме того, предлагаемая редакция принципа равенства позволяет расширить рамки его действия, так как в юридической литературе не раз указывалось на то, что применительно к уголовной ответственности принцип равенства действует очень ограниченно, «одно из его главных проявлений – для всех лиц, совершивших преступление, установлено единое основание уголовной ответственности…».[117] В то же время В. В. Мальцев считает, что «действительная реализация принципа равенства предполагает не только равную уголовную ответственность за совершение одинаковых по общественной опасности преступлений, но и равные возможности граждан на освобождение от уголовной ответственности при совершении ими тождественных по опасности преступлений».[118]
Некоторые авторы предлагают свои варианты расширения сферы действия рассматриваемого принципа. Например, И. Г. Набиев указывает на необходимость дополнения соответствующей уголовно-правовой нормы частью второй следующего содержания: «Потерпевшие от преступления имеют равное право требовать привлечения виновного к уголовной ответственности и на возмещение причиненного им вреда».[119]
В этой связи следует отметить, что, к сожалению, на сегодняшний день права, свободы и законные интересы потерпевших, нарушенные преступлением, остаются за пределами сферы действия Уголовного кодекса. Это связано главным образом с широко распространенной в теории уголовного права точкой зрения на субъектов уголовно-правовых отношений, которыми, по мнению целого ряда авторов, являются: с одной стороны, лицо, совершившее преступление, а с другой – государство.[120] О потерпевшем же говорят, «как о субъекте общественных отношений, нарушенных преступлением, либо как об „одушевленном“ предмете преступления».[121]
Несмотря на это, мы не можем согласиться с предложением И. Г. Набиева. Во-первых, не совсем понятно следующее положение: «…имеют равное право требовать привлечения виновного к уголовной ответственности». В соответствии со ст. 20 УПК РФ, существуют дела частного, частно-публичного и публичного обвинения. В двух первых случаях уголовные дела возбуждаются по заявлению потерпевшего, но даже тогда окончательное решение принимает следователь или прокурор. Во-вторых, в настоящее время вопросы возмещения вреда, причиненного преступлением, решаются в рамках не уголовных, а гражданско-правовых отношений, поскольку в Уголовном кодексе отсутствуют соответствующие нормативные предписания.[122] Поэтому даже если предлагаемое автором дополнение и получит закрепление в Уголовном законе, выполнение его требований будет невозможным. Для того чтобы подобная норма начала действовать, необходимо кардинальное изменение статуса потерпевшего в уголовном праве, а следовательно, и изменение целого ряда статей Уголовного закона.[123]
Таким образом, распространение действия ст. 4 УК только на лиц, совершивших преступления, отражает специфику современного уголовного закона. Следует согласиться с Н. А. Лопашенко, которая отмечает: несмотря на то, что в тексте ст. 4 УК указан только один аспект реализации принципа равенства – равенство лиц, совершивших преступление, этот принцип «в уголовном праве в отношении всех других категорий граждан должен применяться в том объеме, в котором он сформулирован в Конституции РФ».[124]
Статья 5 УК посвящена принципу вины и состоит их двух частей: «1. Лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина. 2. Объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается».
Следует отметить, что закрепление принципа вины в Уголовном кодексе РФ, безусловно, является одним из достижений уголовно-правовой науки. Кроме этого, данный принцип – своеобразное проявление в уголовном праве презумпции невиновности, предусмотренной в ст. 49 Конституции РФ.
Однако, несмотря на то, что принцип вины – это центральный принцип уголовного законодательства,[125] в юридической литературе достаточно часто обсуждается вопрос о целесообразности его законодательного закрепления. Так, В. В. Мальцев полагает, что «само же по себе указание на возможность уголовной ответственности только за виновно совершенное общественно опасное деяние и виновно причиненные общественно опасные последствия лишь дублируют положения ст. 8 и ч. 1 ст. 24 УК и ничего нового, содержательного в понимании принципа вины не вносят».[126]
Мы считаем, что с этим утверждением нельзя безоговорочно согласиться. Как указывает Е. А. Лукашева, «в любом случае полное содержание и значение всякого правового принципа раскрывается во всех тех положениях права, которые испытывают на себе влияние данного принципа».[127] Таким образом, есть все основания говорить о том, что приведенные В. В. Мальцевым нормы уточняют положения ст. 5 УК, а не наоборот.
По мнению В. Д. Филимонова, существование принципа вины приводит к «гипертрофированию субъективной стороны преступления».[128] Эту точку зрения также нельзя оценивать однозначно. С одной стороны, мы полагаем, что среди элементов состава преступления нет более или менее важных, так как все они выполняют предписанные им функции. С другой стороны, по нашему мнению, автор отождествляет такие понятия, как «принцип вины» и «вина», что не совсем верно.[129] Нам представляется, что эти понятия нельзя сравнивать друг с другом, поскольку они находятся в разных плоскостях. Так, принцип вины представляет собой основное положение уголовного закона, которое состоит в том, что «лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина». В свою очередь, вина «представляет собой психическое отношение субъекта к совершенному деянию и его последствиям»[130] и является обязательным элементом субъективной стороны состава преступления. Закрепление принципа вины не гипертрофирует значение рассматриваемого элемента, так как речь идет о разных явлениях.
В то же время мы полностью согласны с тем, что законодательная регламентация принципа вины не лишена недостатков. Это в полной мере относится и к названию ст. 5 УК. Следует отметить, что, например, в УК Республики Узбекистан этот принцип получил название принципа виновной ответственности, в УК Республики Таджикистан принципа личной ответственности и виновности, а в Модельном УК для государств – участников СНГ – принципа личной виновной ответственности.[131]
Нам представляется, что прежде всего необходимо определиться с тем, как соотносятся между собой понятия «вина» и «виновность». По этому вопросу в юридической науке вплоть до настоящего времени ведется дискуссия, которая, по мнению И. М. Тяжковой, «несправедливо и необоснованно была названа схоластичной и оторванной от реальной жизни».[132]
Некоторые авторы полагают, что понятия «вина» и «виновность» следует различать. Так, Т. Л. Сергеева указывала, что виновность представляет собой совокупность объективных и субъективных обстоятельств, обосновывающих применение к лицу конкретного наказания, следовательно, термином «виновность» необходимо пользоваться для обозначения общего основания уголовной ответственности, а термином «вина» – для обозначения субъективного ее основания.[133]
По мнению П. С. Дагеля, эти термины идентичны.[134]
Н. С. Таганцев в конце XIX века в своем курсе лекций по уголовному праву использовал термин «виновность», полагая, что она является внутренним моментом понятия преступного деяния.[135]
В отличие от Уголовного кодекса РФ, Конституция в ст. 49 отмечает, что «каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность (выделено мной. – Е. Ч.) не будет доказана в установленном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда». Из этого положения можно сделать разные выводы. Если понятия «вина» и «виновность» не совпадают, то в указанных нормативно-правовых актах речь идет о разных явлениях, что, в свою очередь, свидетельствует о существовании разногласий между Уголовным кодексом и Конституцией. Если же считать, что понятия «вина» и «виновность» совпадают, значит, нет никакого спора о терминах. Последняя точка зрения нам представляется более приемлемой, с той лишь оговоркой, что эти термины однородны, а не тождественны.
В данном случае можно, на наш взгляд, провести параллель с понятиями «закон» и «законность». Если закон – это «принятый в особом порядке акт законодательного органа, обладающий высшей юридической силой и направленный на регулирование наиболее важных общественных отношений»,[136] то законность – это «принцип, метод, режим формирования и функционирования правового государства и гражданского общества, в основе которых лежит точное соблюдение и исполнение законов всеми государственными и муниципальными органами, общественными объединениями, должностными лицами и гражданами».[137] В нашем случае, если вина – это психическое отношение субъекта к совершенному действию (бездействию) и его последствиям, то виновность – это принцип привлечения лица к уголовной ответственности, в основе которого лежит установление его вины в совершенном преступлении.[138]
Мы полагаем, что ст. 5 УК должна называться «Принцип виновности», тогда у нас появится возможность на уровне Кодекса разграничить понятия вины как элемента состава преступления и виновности как принципа уголовного законодательства.
Следующая проблема законодательной регламентации принципа вины, на которую обращает внимание В. В. Лунеев, состоит в том, что «в ст. 5 УК РФ… говорится о необходимости установления внутреннего отношения субъекта и к действиям (бездействию) и к последствиям. Но такое же отношение следует устанавливать и к отягчающим и квалифицирующим обстоятельствам, и другим юридически значимым признакам состава преступления».[139] В связи с этим автор предлагает свое определение вины в виде психологической категории: как психического отношения лица «к совершаемому им общественно опасному и уголовно противоправному деянию, его общественно опасным последствиям и другим юридически значимым обстоятельствам совершения преступления».[140]
На наш взгляд, трудно оспорить тот факт, что вменение лицу в вину отягчающих или квалифицирующих обстоятельств, которых он в силу тех или иных причин не предвидел, не мог или не должен был предвидеть, означало бы, в сущности, переход на позиции объективного вменения. Однако к упомянутому предложению В. В. Лунеева нельзя относиться однозначно.
В теории уголовного права большинство авторов признают следующую формулу: «деяние = общественно опасное действие (бездействие) + общественно опасные последствия».[141] Возникает вопрос: а что включает в себя понятие «действие (бездействие)» и где в приведенной выше формуле место для отягчающих или квалифицирующих признаков? Если следовать логике В. В. Лунеева, то эта формула нуждается в изменении, что неизбежно повлечет за собой необходимость пересмотра и других важнейших понятий и институтов уголовного права. Прежде чем сделать столь серьезный шаг, на наш взгляд, следует взвесить все «за» и «против».
В настоящее время прямое требование установления психического отношения лица к тем или иным признакам состава преступления содержится в некоторых постановлениях Пленума Верховного Суда РФ. Например, в п. 7 Постановления Пленума ВС РФ от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве»[142] указывается, что по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ «надлежит квалифицировать умышленное причинение смерти потерпевшему, неспособному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному, когда последний, совершая убийство, сознает это обстоятельство (выделено мной. – Е. Ч.)».
В большинстве же случаев, по нашему мнению, вменение лицу того или иного квалифицирующего или отягчающего обстоятельства само собой подразумевает обязательное установление виновного отношения лица к указанным обстоятельствам. Б. А. Куринов писал, что «наряду с признаками объекта и объективной стороны преступления содержанием субъективной стороны охватывается психическое отношение виновного к квалифицирующим признакам состава преступления».[143]
На эту ситуацию можно посмотреть и с несколько другой стороны.
Юридически значимые признаки, которые рассматривает В. В. Лунеев, относятся к различным элементам состава преступления. Например, общеопасный способ – к объективной стороне, мотив национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды – к субъективной стороне. Однако, так или иначе, эти признаки характеризуют совершаемое лицом общественно опасное действие (бездействие) или наступившие последствия и являются их неотъемлемой составляющей. Мы не можем, например, рассматривать отдельно сам факт убийства и общественно опасный способ, с помощью которого оно было совершено.
Получается следующая ситуация. С одной стороны, В. В. Лунеев, безусловно, прав, указывая на то, что необходимо устанавливать внутреннее отношение субъекта не только к действиям (бездействию) и к последствиям, но также к отягчающим и квалифицирующим обстоятельствам, к другим юридически значимым признакам состава преступления. С другой стороны, есть основания отнести эти юридически значимые обстоятельства совершения преступления к категориям «общественно опасное действие (бездействие)» или «общественно опасные последствия», учитывая тот факт, что все они в той или иной степени характеризуют конкретные действия (бездействие) или последствия, выделяя их из ряда схожих. Таким образом, следует все же согласиться с П. С. Дагелем и Д. П. Котовым, которые отмечали, что «формы вины характеризуют отношение виновного к деянию и вредным последствиям в целом, то есть в целом к совершенному преступлению. Поэтому они не могут рассматриваться только по отношению к одному из признаков, который характеризует какой-либо из элементов состава преступления».[144] Однако в целом данная проблема еще требует своего детального осмысления.
Дискуссионным представляется и вопрос о необходимости введения в формулу вины признака осознания лицом уголовной противоправности своего деяния.[145] Это предложение не является новым для теории уголовного права. Например, Н. С. Таганцев, рассматривая разные варианты случайности посягательства, которые, по его мнению, исключают всякую виновность и ответственность, выделял такой вид случайности, как невозможность предвидения. Ученый писал, что «обвиняемый в нарушении полицейского запрета может сослаться на случайность нарушения, если он, несмотря на все свое доброе желание, не мог узнать о существовании нарушенного им запрета, когда, например, запрет оставался секретным».[146]
Нам представляется, что изложенная точка зрения, бесспорно, заслуживает внимания, однако, с другой стороны, возникает целый ряд вопросов. Во-первых, не приведет ли подобное нововведение к тому, что лица, совершившие преступления, будут иметь реальную возможность избежать уголовной ответственности, сославшись на незнание закона? Во-вторых, кто будет устанавливать круг преступлений, по которым кроме общественной опасности необходимо еще и осознание субъектом их противоправности? Если, предположим, возложить данную обязанность на суд, то не приведет ли это к судебному произволу; если же указать такие преступления в Уголовном кодексе, то какой критерий отнесения деяний к этой категории установить? И, в-третьих, авторы в большинстве своем говорят о составах с так называемыми бланкетными диспозициями, т. е. о тех, преступное поведение в рамках которых есть нарушение определенных установлений (правил, норм и т. д.) других правовых отраслей.[147] Однако такие составы зачастую предусматривают возможность совершения преступлений только специальными субъектами (ст. 143, 246–251, 340–344, 349–352 УК и др.), которые в силу своих служебных или иных обязанностей должны соблюдать указанные установления и правила, а следовательно, и знать их.
Таким образом, мы полагаем, что, несмотря на всю привлекательность идеи о необходимости введения в формулу вины признака осознания лицом уголовной противоправности своего деяния, это положение не следует внедрять в Уголовный кодекс РФ. Лицо, совершающее преступление, должно осознавать его общественную опасность, а не противоправность.
Не меньше споров на сегодняшний день вызывает положение, сформулированное в ч. 2 ст. 5 УК, согласно которому «объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается». По мнению В. Д. Филимонова, это положение «имеет необоснованно односторонний характер. Не допускается не только объективное, но и субъективное вменение, т. е. ответственность за не совершенное лицом общественно опасное деяние и за не причиненные им общественно опасные последствия, иными словами, за одно лишь намерение совершить общественно опасное деяние, за „преступный образ мыслей“ и т. п.».[148]
Основная проблема в данном случае, на наш взгляд, заключается в неоднозначной трактовке самого понятия «субъективное вменение».
Некоторые авторы считают, что термин «субъективное вменение» означает не что иное, как привлечение к уголовной ответственности только за виновное совершение общественно опасного деяния.[149] Например, М. П. Карпушин и В. И. Курляндский в этой связи пишут: «Логично было бы сказать, что принцип субъективного вменения в противовес принципу объективного вменения заключается в установлении ответственности за чистую вину, т. е. за преступное намерение, мысль совершить преступление, даже если она не объективизировалась в совершении общественно опасного деяния… Принцип субъективного вменения в буквальном его понимании должен быть отвергнут так же, как и принцип объективного вменения. Однако о субъективном вменении в уголовном праве говорят в другом смысле, а именно о вменении в ответственность только того общественно опасного деяния, которое причинено виновно: умышленно или по неосторожности».[150]
Несколько другой аспект проблемы отражает в своей работе Н. А. Лопашенко. По ее мнению, термин «субъективное вменение» является не очень удачным в том плане, что «может быть истолкован совершенно иначе, а именно как вменение в зависимости от субъективных усмотрений правоприменителя, или как вменение только в зависимости от умысла или неосторожности, без учета объективных обстоятельств».[151]
Проанализировав изложенные выше позиции, можно сделать некоторые выводы. Во-первых, поскольку мы не можем в теории уголовного права прийти к единому пониманию термина «субъективное вменение», его нельзя использовать в тексте Уголовного закона, это лишь усугубит путаницу. Во-вторых, для того, чтобы исключить саму необходимость поиска понятия, полярного понятию «объективное вменение», последнее не следует использовать в Уголовном кодексе, тем более, что от этого смысл ч. 2 ст. 5 УК не изменится.[152] В-третьих, что касается предложения В. Д. Филимонова о дополнении рассматриваемой уголовно-правовой нормы положением, согласно которому не допускается привлечение лица к уголовной ответственности «за не совершенное… общественно опасное деяние и за не причиненные им общественно опасные последствия, иными словами, за одно лишь намерение совершить общественно опасное деяние, за „преступный образ мыслей“ и т. п.», то, нам представляется, что эта аксиома нашла свое отражение в ч. 1 ст. 5 УК, гласящей: «Лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина».
Таким образом, мы считаем, что ч. 2 ст. 5 УК могла бы выглядеть следующим образом: «Уголовная ответственность за невиновное причинение вреда не допускается».
Статья 6 Уголовного кодекса гласит: «1. Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, должны быть справедливыми, то есть соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного. 2. Никто не может нести уголовную ответственность дважды за одно и то же преступление».
Принцип справедливости, наверное, самый дискуссионный в системе принципов уголовного законодательства. Это обусловлено, главным образом, тем, что справедливость является философской, а не правовой категорией, поэтому появление в уголовном праве принципа справедливости и такой цели наказания, как восстановление социальной справедливости, вызывает у некоторых ученых вполне понятное сомнение: как из многогранного явления вычленить «ту отдельную грань, которая распространяла бы свое действие на такую отрасль права, как уголовное, а тем более попытаться представить эту грань в качестве основного положения этой отрасли, т. е. ее принципа»?[153] Мы полагаем, что именно этим можно объяснить и тот факт, что не все ученые согласны с необходимостью законодательного определения справедливости, и существующие проблемы законодательной регламентации рассматриваемого основного положения уголовного законодательства.
Действительно, приходится констатировать, что в настоящее время принцип справедливости, закрепленный в ст. 6 Уголовного кодекса, сводится лишь к справедливости наказания и иных мер уголовно-правового характера, применяемых к лицу, совершившему преступление, что не совсем верно.
С точки зрения Н. Ф. Кузнецовой, помимо указанного в Уголовном кодексе аспекта, рассматриваемый принцип должен проявляться и в справедливости уголовного закона.[154] Однако основная проблема, на наш взгляд, заключается в определении того, что следует понимать под справедливостью уголовного закона и как законодательно отразить это, несомненно, важное положение.
Обратимся к сущности самой справедливости как морально-этической категории. А. И. Экимов отмечал, что «в отличие от других категорий этики, имеющих оценочный характер, с позиций справедливости оцениваются не отдельные явления, а соотношения между ними».[155] Следовательно, нам недостаточно просто закрепить, что уголовный закон должен быть справедливым; необходимо сформулировать определенные критерии, которым этот закон обязан соответствовать.
Используя имеющиеся в науке уголовного права наработки, мы попробуем сформулировать критерии справедливости уголовного закона.
Во-первых, уголовный закон должен быть криминологически обоснован, т. е., по выражению Н. Ф. Кузнецовой, нацелен на сокращение преступности, исходя из ее уровня, динамики, структуры и прогноза.[156] Э. Ф. Побегайло также указывает на то, что изменения в уголовном законодательстве должны быть криминологически обоснованны, при этом предполагается тщательный учет выявляемых и прогнозируемых тенденций преступности, ее структуры, новых ее видов, контингента преступников и т. п.[157]
Следует обратить внимание на то, что одним из первых попытку монографического исследования криминологической обусловленности норм уголовного права предпринял В. Д. Филимонов. Он рассмотрел криминологические основания установления, изменения и отмены правовых норм, предусматривающих уголовную ответственность за совершение преступления. Далее вопросы, связанные с необходимостью учета социально-экономических факторов в формировании уголовно-правовых норм, проанализировал в своей работе П. С. Тоболкин.[158]
В настоящее время вопрос о необходимости криминологической обоснованности норм уголовного закона приобретает особую актуальность. Надеемся, что с помощью данного критерия мы сможем оградить Уголовный кодекс от нежелательных изменений, таких, например, как некоторые изменения, внесенные Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. Мы полностью согласны с Р. Р. Галиакбаровым и В. В. Соболевым, по мнению которых, «изъяв неоднократность из Уголовного кодекса РФ, законодатель фактически игнорировал серьезные теоретические разработки множественности преступлений, убедительно доказывающие, что повторение преступлений – типичный вариант криминальной активности, вызывающий серьезное возрастание общественной опасности содеянного и нуждающийся в специальной криминализации».[159] И таких изменений немало.
Во-вторых, уголовный закон должен быть обоснован научно.
По нашему глубокому убеждению, именно тесная связь науки, законотворчества и практики применения уголовно-правовых норм позволит прийти к созданию действительно эффективного уголовного закона, направленного на выполнение всех поставленных перед ним задач.
К сожалению, приходится констатировать, что критерий научной обоснованности в настоящее время иногда просто игнорируется. Оценивая некоторые изменения, внесенные в УК РФ все тем же ФЗ от 8 декабря 2003 г., ряд наиболее ярких представителей уголовно-правовой науки в своей статье «Самый гуманный УК в мире» указывают на то, что во время подготовки поправок «не был соблюден один из важнейших принципов законотворчества – его научная обоснованность. Представители научной общественности – эксперты в области уголовного права были фактически отстранены от подготовки законопроекта. Практически все многочисленные и обоснованные замечания ученых страны, которые были представлены в Государственную Думу к первому чтению законопроекта, оказались проигнорированы разработчиками поправок».[160]
В результате практически сразу же после внесения данных изменений всплыл целый ряд недочетов как практического, так и чисто технического характера, что привело к необходимости скорейшего их устранения.[161] Так, одним из главных достижений анализируемого закона является введение двух новых составов: ст. 127.1 УК – Торговля людьми и ст. 127.2 УК – Использование рабского труда. Однако, к сожалению, первая редакция ст. 127.1 УК имела некоторые недостатки. Например, одна и та же цель – изъятие у потерпевшего органов или тканей – являлась и элементом состава по части первой, и квалифицирующим обстоятельством по части второй. Возникал вопрос: как в таком случае квалифицировать действия, например, по вербовке человека, совершенные с указанной целью: по ч. 1 или ч. 2 ст. 127.1 УК? Данный недостаток был исправлен Федеральным законом от 21 июля 2004 г.
Наиболее ярким доказательством необходимости отмеченного критерия является то, что институт конфискации имущества, на сохранении которого так настаивала научная общественность, все же был возвращен в Уголовный кодекс, хотя и в несколько ином статусе. В соответствии со ст. 5 ФЗ № 153-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона „О ратификации Конвенции Совета Европы о предупреждении терроризма“ и Федерального закона „О противодействии терроризму“» от 27 июля 2006 г.,[162] конфискация имущества относится не к видам наказания, а к иным мерам уголовно-правового характера.
В-третьих, уголовный закон не должен противоречить Конституции Российской Федерации, действующим нормам других отраслей права, а также общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации.
Что касается первого положения, то особую актуальность оно имело в период между принятием Конституции РФ (1993 г.) и вступлением в силу Уголовного кодекса РФ (1996 г.), поскольку многие нормы Уголовного кодекса РСФСР 1960 г., применявшиеся в это время, противоречили нормам принятой Конституции, что, естественно, подрывало авторитет данных нормативных актов. Однако следует признать, что и в настоящее время в Уголовном кодексе есть нормы, не соответствующие Основному закону. Например, в названии ст. 4 УК, в отличие от ч. 2 ст. 19 Конституции РФ, говорится только о равенстве граждан перед законом.
Далее: уголовный закон, по нашему мнению, не должен противоречить действующим нормам других отраслей права.
Уголовное право входит в правовую систему России и непосредственно связано с другими отраслями права: гражданским, трудовым, семейным, банковским, предпринимательским, налоговым, экологическим, авторским и иными.
Значительная часть уголовно-правовых норм носит бланкетный характер, и их применение без обращения к содержанию норм позитивного права просто невозможно. В данном случае особенно важно, чтобы между этими нормами не было противоречий. Однако, к сожалению, в настоящее время они иногда возникают. Например, одной из форм незаконного предпринимательства является осуществление предпринимательской деятельности с нарушением правил регистрации. Как справедливо указывает Н. А. Лопашенко, базовый нормативно-правовой акт в этой сфере – Федеральный закон «О государственной регистрации юридических лиц и индивидуальных предпринимателей» от 8 августа 2001 г.[163] «не знает понятия „правила регистрации“ и использует понятие „порядок регистрации“, которое, видимо, и имел в виду законодатель…».[164]
Наконец, уголовный закон не должен противоречить общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации.
В соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Часть 2 ст. 1 Уголовного кодекса содержит положение, согласно которому настоящий Кодекс основывается на Конституции Российской Федерации и общепризнанных принципах и нормах международного права.
Таким образом, одной из задач, стоящих в настоящее время перед законодательными органами, является приведение уголовного законодательства «в соответствие с принципами и нормами международного права».[165] Речь ни в коем случае не идет о посягательстве на суверенитет Российской Федерации, однако наше государство в силу ряда причин не может обособиться от происходящих в мире интегративных процессов. Невозможно не признавать тот факт, что международное право играет большую роль как при создании, так и при применении уголовно-правовых норм. Одним из подтверждений этому служит постановление Пленума ВС РФ от 10 октября 2003 г. «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»,[166] в котором указывается, что «международным договорам принадлежит первостепенная роль в сфере защиты прав человека и основных свобод. В связи с этим необходимо дальнейшее совершенствование судебной деятельности, связанной с реализацией положений международного права на внутригосударственном уровне».
Использование сформулированных выше критериев справедливости будет способствовать повышению эффективности уголовного законодательства.
Подводя итог сказанному выше, отметим, что целесообразно в ч. 1 ст. 6 УК закрепить следующее положение: «Уголовный закон должен быть справедливым, то есть криминологически и научно обоснованным, не противоречить Конституции Российской Федерации, действующим нормам других отраслей права, а также общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации».
Еще на одну немаловажную проблему законодательной регламентации принципа справедливости обращает внимание Ю. И. Бытко. Он полагает, что принцип справедливости в уголовном законодательстве «сформулирован недостаточно полно и к тому же однобоко: в ст. 6 УК РФ идея справедливости сведена к заботе о лице, совершившем преступление, но ни слова не сказано об интересах потерпевшего…».[167]
Однако есть еще одна проблема, которую в этой связи нельзя обойти вниманием: необходимо определить того, что представляет собой справедливость для лиц, которым преступлением причинен физический, имущественный или моральный вред. В сфере уголовного права нередки случаи, когда один и тот же приговор суда справедлив в отношении осужденного и несправедлив в отношении потерпевшего, поскольку у каждого свое представление о том, что справедливо, а что – нет. Но сложность состоит в том, что уголовное право не может быть ориентировано на абстрактное представление о справедливости отдельного человека.
Нам представляется, что в настоящее время решить обозначенную проблему можно только посредством назначения лицу, совершившему преступление, такого наказания или применения иных мер уголовно-правового характера, которые бы соответствовали характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного (ч. 1 ст. 6 УК). Лишь тогда наказание будет справедливым как в отношении преступника, так и в отношении лиц, пострадавших от преступления.
Иного мнения придерживается С. А. Галактионов. Он считает, что следует дополнить ст. 6 УК частью 3 следующего содержания: «В случае причинения вреда человеку в результате совершенного преступления на лицо, признанное виновным в его совершении, налагается обязанность возместить либо компенсировать причиненный вред».[168]
Во-первых, на наш взгляд, это дополнение в большей степени относится к сфере гражданского права, а именно к главе 59 ГК. Поэтому возникает вопрос: а есть ли основания дублировать указанное положение в Уголовном кодексе? В какой-то степени это оправдано, но, скорее всего, речь должна идти не о принципе справедливости, а о такой цели наказания, как восстановление социальной справедливости. Поэтому данное положение было бы уместно закрепить в ст. 43 УК, ведь в настоящее время содержание соответствующей цели наказания нигде не раскрывается, что затрудняет и ее достижение.
Таким образом, с нашей точки зрения, на сегодняшний день закрепление в ч. 1 ст. 6 УК критериев назначения справедливого наказания или иных мер уголовно-правового характера является определенной гарантией соблюдения прав как для лиц, совершивших преступление, так и для потерпевших.
Подводя итог, следует отметить, что мы в данном параграфе намеренно рассмотрели лишь один аспект принципа справедливости, который закреплен в ч. 1 ст. 6 Уголовного кодекса. На наш взгляд, положение части второй, согласно которой «никто не может нести уголовную ответственность дважды за одно и то же преступление», служит проявлением принципа неотвратимости уголовной ответственности и должно быть перенесено в статью, посвященную этому принципу.
Статья 7 УК закрепляет: «1. Уголовное законодательство Российской Федерации обеспечивает безопасность человека. 2. Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, не могут иметь своей целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства».
Определяя содержание уголовно-правового принципа гуманизма, прежде всего необходимо уяснить, а что же вообще следует понимать под термином «гуманизм». Этот вопрос интересует исследователей как в области уголовного права, так и в области теории государства и права.
По мнению И. О. Цыбулевской, «в широком смысле гуманизм означает исторически изменяющуюся систему воззрений на общество и человека, проникнутых уважением к личности, ее достоинству и правам, принципам равенства, справедливости».[169]
С точки зрения С. Г. Келиной и В. Н. Кудрявцева, «гуманизм – это нравственная позиция, выражающая признание ценности человека как личности, уважение его достоинства, стремление к благу человека как цели общественного прогресса».[170]
Е. В. Кашкина полагает, что «гуманизм как принцип права – это юридическое признание и закрепление личности человека как высшей ценности, провозглашение и гарантированность осуществления его прав и свобод и создание достаточных условий для развития и деятельности человека».[171]
Нетрудно заметить, что во всех приведенных выше определениях так или иначе отражается конституционное, закрепленное в ст. 2 Основного закона РФ положение, согласно которому человек, его права и свободы являются высшей ценностью. В этом как раз и заключается суть гуманизма, т. е. гуманного отношения к людям. Обязанность государства состоит в признании, соблюдении и защите этих прав и свобод, в создании условий для их реализации. Особую роль в данном случае играет уголовное право, призванное охранять сложившиеся общественные отношения от преступных посягательств.
Уголовный кодекс РФ 1996 г. был принят на основе Конституции РФ, и поэтому не случайно в системе принципов уголовного законодательства предусмотрен принцип гуманизма, который, как указывают С. Г. Келинаи В. Н. Кудрявцев, не противопоставляет участников уголовно-правовых отношений в том смысле, что к некоторым из них – потерпевшему, свидетелю необходимо проявлять человечное, гуманное отношение, а к другим, и прежде всего к обвиняемому, этого якобы не требуется.[172] В данном нормативно-правовом акте впервые для российского уголовного законодательства приоритет в уголовно-правовой охране был отдан правам и свободам личности, а не интересам общества и государства. Однако, на наш взгляд, это положение не нашло должного закрепления в Общей части Уголовного кодекса.
Часть 1 ст. 7 УК закрепляет, что «уголовное законодательство Российской Федерации обеспечивает безопасность человека». Попробуем проанализировать содержание этой уголовно-правовой нормы. Для начала обратимся к выражению «безопасность человека». Согласно толковому словарю, безопасность – это такое «состояние, при котором не угрожает опасность, есть защита от опасности».[173]
В соответствии со ст. 1 Закона «О безопасности» от 5 марта 1992 г.,[174] под безопасностью понимается «состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз».
В ч. 1 ст. 7 УК законодатель акцентирует внимание только на одном из указанных аспектов – на безопасности человека, с чем, впрочем, согласны не все. А. Ф. Галузин пишет: «Недостатком действующего УК является то, что обеспечиваемая УК безопасность (личности, общества, государства) по объему содержания шире сформулированной в нем „безопасности человека“ как формы „уголовно-правового гуманизма“».[175] Мы думаем, объяснить это можно тем, что в данном случае речь идет именно о принципе гуманизма, который заключается в гуманном отношении к людям, а не к обществу или государству в целом.
Но, нам представляется, что вопрос в другом, а именно: почему законодатель связывает гуманизм именно с обеспечением безопасности человека?
В. В. Мальцев полагает, что в этом контексте нельзя не признать узким содержание диспозиции ч. 1 ст. 7 УК, так как оно охватывает лишь законодательное обеспечение и только безопасности человека, полнота же такого обеспечения зависит и от суда, а выражение «безопасности человека» предполагает, прежде всего, охрану его жизни, здоровья и свободы, оставляя тем самым за пределами этого обеспечения все другие многочисленные гуманистические ценности.[176] В целом мы согласны с точкой зрения В. В. Мальцева. Единственно, нам не совсем ясно, почему автор ограничивает понятие «безопасность человека» только охраной его жизни, здоровья и свободы. Мы считаем, что автор использует анализируемое понятие в узком значении. В то же время есть все основания говорить и о широком значении, согласно которому безопасность человека обеспечивается реализацией и других прав, свобод и интересов, в том числе материального, экономического, социального характера и т. д. Трудно представить себе человека, не имеющего места жительства, постоянного заработка или необходимых для жизни социальных гарантий, находящегося в состоянии безопасности.
Однако о каком бы понятии безопасности человека, узком или широком, мы ни говорили, на наш взгляд, оно все равно является лишь составной частью принципа гуманизма, который, например, по мнению В. Д. Попова, представляет собой «выраженное в правовых формах признание высшей ценности человека, закрепление и обеспечение его прав, условий свободного развития, благосостояния, утверждение подлинно человеческих отношений между людьми и стимулирование всестороннего развития человека».[177]
На наш взгляд, уголовно-правовой принцип гуманизма должен быть направлен, прежде всего, на обеспечение приоритетной защиты прав и свобод человека от преступных посягательств. Причем его действие не должно ограничиваться только защитой интересов потерпевших, хотя о них необходимо говорить в первую очередь. В данном случае речь идет о защите прав и свобод всех людей, в том числе и лиц, незаконно привлеченных к уголовной ответственности.[178] Таким образом, мы считаем необходимым сформулировать ч. 1 ст. 7 УК следующим образом: «Уголовное законодательство обеспечивает приоритетную защиту прав и свобод человека от преступных посягательств».
В юридической литературе есть мнение, что для признания приоритета уголовно-правовой охраны личности и особенно таких ее естественных прав, как право на жизнь и здоровье, перед другими объектами охраны, следует при конструировании уголовно-правовых норм все статьи, где дополнительным объектом преступления выступают основные права и свободы человека и гражданина, включить в раздел «Преступления против личности», изменив их редакции. Например, ч. 2 ст. 264 УК будет сформулирована следующим образом: «Причинение по неосторожности смерти человека в результате нарушения лицом, управляющим автомобилем, трамваем либо другим механическим транспортным средством, правил дорожного движения или эксплуатации транспортных средств».[179]
С этим предложением трудно согласиться. Во-первых, за счет такого нововведения раздел 7 Уголовного кодекса будет значительно расширен, что в конечном итоге приведет к трудностям в правоприменении. Во-вторых, чтобы определить, есть ли в конкретном случае основание для привлечения лица к уголовной ответственности, нам необходимо выявить все элементы состава преступления, в том числе и объект преступления, причем в первую очередь именно основной. Однако в приведенном выше примере преступление посягает в первую очередь не на жизнь человека, а на безопасность дорожного движения и эксплуатации транспортных средств. И, наконец, в-третьих, на наш взгляд, могут возникнуть сложности в установлении причинно-следственной связи, так как не совсем ясно, «причинение смерти по неосторожности» является последствием или непосредственно самим деянием и между чем и чем необходимо устанавливать эту причинно-следственную связь.
Поэтому мы не считаем, что предложенная выше конструкция статей УК и его структуры позволит ярче отразить гуманизм уголовного права.
Часть вторая рассматриваемой нами статьи, указывающая на то, что «наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, не могут иметь своей целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства», в большей степени реализуется в целях наказания, закрепленных в ч. 2 ст. 43 УК. По всей вероятности, это обстоятельство дает В. Д. Филимонову основание считать, что положение, сформулированное в настоящее время в ч. 2 ст. 7 Уголовного кодекса, в качестве принципа рассматриваться не может, так как оно имеет частный характер и относится к регулированию лишь целей наказания.[180] Мы полагаем, что в какой-то степени В. Д. Филимонов прав, но согласиться с ним полностью нельзя. Прежде всего потому, что сфера действия положения ч. 2 ст. 7 УК не ограничивается только наказанием, а распространяется и на иные меры уголовно-правового характера.
Некоторые авторы обращают внимание еще на один аспект проявления принципа гуманизма в отношении лиц, совершивших преступления. Так, по мнению В. В. Похмелкина, «одним из основных уголовно-правовых проявлений гуманизма и критерием справедливости при назначении наказания выступает принцип экономии карательных средств, требующий ограничения наказания пределом, минимально необходимым для достижения его целей».[181]
В настоящее время данный принцип не потерял своей актуальности. Частично он нашел свое отражение в ч. 1 ст. 60 УК, согласно которой «более строгий вид наказания из числа предусмотренных за совершенное преступление назначается только в случае, если менее строгий вид наказания не сможет обеспечить достижение целей наказания».
Следует отметить, что отдельные исследователи придают принципу экономии мер уголовной репрессии более существенное значение. Так, в юридической литературе есть мнение, что этот принцип является самостоятельной частью принципа гуманизма. Одними из первых данное предложение высказали С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев.[182] Затем оно нашло отражение в работе Ю. Е. Пудовочкина и С. С. Пирвагидова.[183] В. Д. Филимонов также указывает на то, что принцип гуманизма «состоит из двух требований, каждое из которых, если рассматривать его изолированно, может считаться самостоятельным принципом. Одно из них – требование, сформулированное в ч. 1 ст. 7 УК РФ… другое – требование, которое не включено в текст ст. 7 УК РФ, но которое сформулировано в ст. 60 УК РФ».[184]
Данная точка зрения нашла свое отражение и в Модельном УК для государств – участников СНГ, где ч. 2 ст. 10 (Принцип гуманизма) сформулирована следующим образом: «Лицу, совершившему преступление, должно быть назначено наказание или иная мера уголовно-правового воздействия, необходимая и достаточная для его исправления и предупреждения новых преступлений».[185] Подобная норма содержится также в ст. 9 УК Республики Таджикистан и в ст. 7 УК Республики Узбекистан.[186]
Мы, в свою очередь, не разделяем предложенный авторами подход.
Ранее, при определении понятия «принципы уголовного законодательства», мы указывали на то, что в качестве одного из признаков данного явления можно назвать обязательность его требований как для правотворческой, так и для правоприменительной деятельности. В нашем же случае сформулированное выше положение о том, что «лицу, совершившему преступление, должно быть назначено наказание или иная мера уголовно-правового воздействия, необходимая и достаточная для его исправления и предупреждения новых преступлений», действует лишь на уровне правоприменения, когда суд, реализуя требования принципов гуманизма и справедливости, выносит приговор. Таким образом, здесь речь скорее идет не о принципе гуманизма уголовного законодательства, а о гуманной или антигуманной практике его применения.
Что же касается стадии законотворчества, то, безусловно, принцип экономии уголовной репрессии проявляется уже и на этой стадии, например, «когда решается вопрос как о круге деяний, включаемых в уголовный закон (криминализация), так и о мерах наказания за них (пенализация)»,[187] но в этом случае мы должны говорить уже о принципе уголовно-правовой политики, суть которого не сводится к положению ч. 2 ст. 10 Модельного УК.
Поэтому мы полагаем, что нет достаточных оснований считать принцип экономии уголовной репрессии самостоятельной частью принципа гуманизма и, следовательно, не согласны с необходимостью закрепления его в ст. 7 Уголовного кодекса.
И в заключение, подводя итог всему сказанному выше, нам хотелось бы еще раз обратить внимание на важность проблемы принципов уголовного законодательства. Ведь от того, насколько четко, точно и обоснованно с научной точки зрения они сформулированы в законе, зависит, прежде всего, эффективность применения последнего. В то же время принципы выступают в качестве своеобразной призмы, через которую мы должны рассматривать все изменения и дополнения, вносимые в действующие уголовно-правовые нормы, на предмет их своевременности, целесообразности и необходимости.