Филип Майсгрейв неторопливо ехал по ночному городу, перебирая поводья. Конь ступал шагом. Было тихо, лишь слышались щелчки падающих с крыш капель да хлюпала уличная грязь под копытами. В воздухе висела сырая сумрачная мгла. Только кое-где свет масляного фонаря выхватывал вывеску лавчонки или ступени дома богатого горожанина.
Откуда-то со стороны донеслось бряцание оружия. Освещая туманную мглу коптящими факелами, прошла городская стража, нараспев повторяя одно и то же:
– Стража идет! Все спокойно. Почивайте с миром!
Филип попридержал лошадь, пропуская стражу, а затем, свернув за угол, оказался у своего дома. Это было высокое, гладко оштукатуренное строение, украшенное резьбой на дубовых рамах, с покатой тростниковой крышей. Массивные ворота вели во внутренний двор. Створки их были слегка приоткрыты, рядом с воротами стоял пожилой коренастый слуга, поджидая хозяина. Чтобы скоротать время, он что-то наигрывал на пастушьей свирели.
Спрыгнув с седла, Филип бросил ему поводья.
– Надеюсь, леди Меган уже уснула, Бен?
– Нет. Служанки уговаривали ее лечь, но она заявила, что не отойдет ко сну, пока не дождется вас, сэр Филип.
При свете небольшого фонаря Бен видел, что господин хмурится. Он даже по-приятельски похлопал рыцаря по плечу.
– Хорошо, что мы вскоре едем, сэр. Весь этот женский визг!.. Сил нет.
– Ты не должен так говорить о моей супруге, дружище, – заметил рыцарь.
– Как прикажете. Но я знал вас еще мальчонкой, и никогда вы не выглядели таким мрачным, как в последний год.
– Это уж мое дело, – сухо бросил рыцарь, проходя мимо.
Его городской дом был богат и уютен. Дубовые полы чисто выметены, на беленых стенах висели в ряд оружие и начищенные миски. Лестница из мореного дуба вела наверх, а у каждой двери горел небольшой медный светильник.
Приподняв тяжелую портьеру, Филип ступил в просторную комнату, стены которой были завешены гобеленами, а пол устлан тростником. Здесь было тепло. Филип сбросил плащ и подошел к высокому креслу, где, откинувшись на спинку, уснула леди Меган Майсгрейв, не дождавшись супруга. Рыцарь немного постоял, глядя на нее. Губы Меган были приоткрыты, на лбу и переносице блестели бисеринки пота. Дышала она ровно и глубоко.
Филип негромко вздохнул. Он никогда не любил эту женщину. Он получил ее как ценный дар, из тех, какими награждают вассала за преданную службу. Если взглянуть иначе – Элизабет уплатила выкуп за свою измену. И это было бесконечно унизительно. Возможно, поэтому он с первого дня испытывал глухую неприязнь к Меган, хотя та, вероятно, и заслуживала лучшего отношения. Если поначалу Меган стремилась почаще напоминать мужу, что она из Перси, могучих властителей Пограничья, была надменна и капризна, то позднее ее чувство к мужу переросло в любовь столь страстную, что иногда Филип даже с сожалением вспоминал их прежние, натянутые отношения.
Он не мог полюбить Меган, она раздражала его своим слепым обожанием. Филип старался быть мягким с женой, но при первом удобном случае торопился покинуть дом, скрыться от Меган. Даже узнав, что она ждет ребенка, он остался холоден. Филип видел, что жена мучается, испытывал к ней жалость и сострадание, но не более того. Его изводили ее слезы, ее ласки, ее неотвязное внимание, а в довершение всего – ее ревность. Дошло до того, что она стала посылать служанок шпионить за ним.
Вздохнув, Филип оглядел комнату. С тех пор как Меган стала его женой, он был окружен непривычной для себя роскошью. Как родственник Перси, он вынужден был купить этот дом и обставить его с ужасающей расточительностью. Затем, заложив часть земель, полученных в приданое, он смог привести в порядок свой замок Нейуорт, сильно пострадавший от набегов северян. Перестройка замка дала ему возможность надолго отлучаться из дома. Филип с удовольствием жил бы по-прежнему в своем пограничном замке, охотился на холмах, осушал болота и разводил скот, вершил бы суд среди своих вилланов.
Но то время миновало. Его светлая звезда, Элизабет, поднялась на столь недосягаемую высоту, что не осталось никакой надежды вернуть старое…
Филип наклонился и коснулся плеча жены.
– Ты бы шла к себе, Меган.
Она моментально проснулась. Жадно схватив его руку, осыпала ее поцелуями.
– Ну что ты, Меган, – сказал он, осторожно отнимая руку. – Успокойся. Уже поздно. Иди спать.
– Я так ждала тебя, – сказала она, обнимая Филипа.
Ростом она была гораздо ниже мужа, и, чтобы поцеловать его, ей пришлось встать на носки и притянуть к себе его голову.
– Я прикажу подать ужин.
– Благодарю, не стоит. Я был у его преосвященства епископа Йоркского, и он меня отменно попотчевал.
– Но я велела приготовить блюдо из оленьих языков во французском вине на меду. Их разогреют и мигом подадут.
Филип пожал плечами.
– Ради бога, Меган. Я вовсе не хочу есть.
– Но, Филип, мне так хочется. Прошу тебя!
– Меган, я совершенно сыт.
Услышав нетерпение в голосе мужа, леди Меган сердито прищурилась:
– Я не верю тебе. С какой стати епископу засиживаться с тобой допоздна? Здесь замешана дама!
– Оставь эти глупости.
– Я чувствую, я знаю!
– Меган, успокойся.
– О я несчастная! – Леди Меган уже рыдала. – Святая Дева и ангелы небесные! За что мне посланы такие муки, когда за любовь и преданность мне платят изменой и ложью! А ведь я ношу под сердцем твое дитя, Филип! Опомнись!
Она заламывала руки, лицо ее залилось слезами.
– Ты уже много ночей пренебрегаешь мною, ты забыл, что я твоя жена перед Богом и людьми!
– Меган, ты разбудишь слуг.
– Плевать! Пусть все знают, как поступает с женщиной из рода Перси какой-то ничтожный Майсгрейв!
Филип отвернулся, застыл у камина, скрестив руки на груди. Утешать сейчас Меган – все равно что подливать масла в огонь. И, сдержав себя, он невозмутимо глядел на язычки пламени, перебегавшие по еловым поленьям.
Меган наконец взглянула на мужа. Его точеный красивый профиль, освещенный светом камина, отчетливо выступал на фоне темной комнаты. Роскошные кудри мягко ложились на виски и плечи.
Меган перестала плакать.
– Господи, Филип, я так тебя люблю!
Он поморщился, словно от зубной боли, и, резко повернувшись на каблуках, покинул комнату. Леди Меган зарыдала с новой силой.
Филип вышел во двор, глубоко вдохнул сырой ночной воздух. Перейдя двор наискосок, он направился к служебным постройкам, где заметил свет. Там, под навесом у конюшни, при свете небольшой глиняной лампы трое его людей резались в карты – эта игра совсем недавно вошла в моду и пользовалась огромной популярностью. В азарте игроки забыли обо всем на свете и даже не заметили, как рыцарь оказался рядом с ними.
– Что, не спится?
Все трое разом встрепенулись. Ответил Бен, тот самый, что принимал у сэра Филипа коня. Сейчас, при свете пламени, было видно, что это грузный пожилой мужчина, коренастый и крепкий. У него был крохотный курносый нос и широкая, с проседью, борода, волосы ровно пострижены.
– Должен же я, сэр, отыграться у Гарри!
Он кивнул в сторону живого кудрявого паренька с некрасивым, но необыкновенно лукавым лицом. Тот ухмылялся, показывая все тридцать два зуба.
– Старый Бен азартен, как французский петушок, – съязвил он, тасуя карты.
Гарри Баттс был сыном старого слуги из Нейуорта. Шутник, балагур и острослов, он часами мог потешать челядь и не терял чувства юмора даже в самой сложной ситуации. Невзирая на то, что Гарри не был хорош собой, женщины его обожали, да и сам он не пропускал ни одной юбки. У него были большие карие глаза и мясистый, сильно вздернутый нос с крупными ноздрями. Он улыбался задорно и весело, обнажая свои неровные желтоватые зубы.
Рядом с Гарри, ссутулясь, сидел его старший брат Фрэнк Баттс. И хотя братья были очень похожи, однако, в отличие от неугомонного Гарри, Фрэнк был на диво спокоен и рассудителен. Он был чрезвычайно силен и часто подрабатывал тем, что за деньги дрался на кулаках, гнул голыми руками подковы, валил за рога быков. У Фрэнка были холодные серые глаза и такие же, как у брата, крупные зубы. Обычно он выполнял при Филипе Майсгрейве роль оруженосца и ухаживал за его конем.
Фрэнк поднялся.
– Если вас, сэр, беспокоит гнедой, то сегодня был лекарь и сказал, что ничего страшного нет. Но я на всякий случай поставил его в отдельное стойло. А Кумир в порядке. Я расседлал его и задал корма.
– Спасибо, Фрэнк. Я схожу к нему, а ты оставайся.
В темной конюшне стоял теплый дух навоза и сухой соломы. Пройдя вдоль ряда стойл, в которых сонно переминались лошади, Филип направился в угол, где стоял Кумир, любимец рыцаря. Слишком легкий и изящный для турниров, он был хорош в бою, когда требуются ловкость и послушание, годился для быстрых набегов и долгих переходов, то есть как раз для той жизни, которую вел Филип у себя дома, на границе.
Этого скакуна он добыл в стычке с предводителем клана из Среднего Пограничья – болотистого труднодоступного края в низинах у подножия Чевиотских гор. Тогда это был горячий, плохо объезженный конь, молодой и злобный. Филип поначалу хотел от него избавиться, но потом ради забавы взялся объездить и, когда конь покорился и привязался к нему, решил оставить его для себя.
Кумир был серой в яблоках масти, с длинной черной гривой и пышным хвостом. Сразу бросались в глаза удлиненный корпус, крутая шея, стройные мускулистые ноги. Сдержанные, но полные скрытой мощи движения благородного животного указывали, что эта лошадь может без усилия выдержать любую скачку.
Филип потрепал коня по холке, и тот, шумно вздохнув, положил на плечо хозяина голову. Он был предан как собака, никого, кроме Филипа, к себе не подпускал, шел на свист, замирал по мановению руки или ложился в стороне, если нужно было укрыться. Майсгрейву никогда не доводилось видеть столь разумного коня.
– Ну-ну, дружище, – бормотал он, лаская жеребца. – Скоро в дорогу, что-то ты застоялся, заскучал…
Где-то в соседнем стойле лошади начали грызться, донеслось визгливое ржание. Проснувшийся конюх сердито гаркнул:
– А вот я тебя! Это не лошади, а исчадия адовы!
Филип вернулся к дому. Там было тихо и темно. Перешагивая через спавших вповалку слуг, он пробрался в небольшую комнату, где по углам тлели жаровни с раскаленными углями. В спальню идти не хотелось, и, опустившись на ларь возле одной из жаровен, рыцарь протянул к теплу ладони. Он перебирал в памяти разговор с Джорджем Невилем.
«Епископ, похоже, лукавит. Не стал бы он так хлопотать о каком-то мальчишке. Видно, этот Алан Деббич важная птица, а может, именно он должен что-то передать Уорвику. Долг велит мне сообщить обо всем королю либо герцогу Глостеру».
Тут он вспомнил умоляющие глаза Алана.
«Кажется, мальчишке приходится туго и он действительно стремится к отцу. Но что, если он замешан в какой-то интриге? Люди Йорков не знают милосердия. А мне никогда не доводилось быть предателем… Однако клятва вассала… Я ведь служу Йоркам».
Тут он горько усмехнулся.
«Я всегда шел на жертвы ради величия дома Белой Розы. И что же? Король меня ненавидит, это так. Но он мой сюзерен, и я буду служить ему до последнего вздоха. Он волен распоряжаться моей жизнью и моим мечом, но не моей совестью. Я подчиняюсь и отправляюсь во Францию, и только мне решать, стоит ли сообщать милорду Глостеру, что к моему отряду примкнул несчастный бродяжка. Да и что в том дурного? Разве лишь то, что за него хлопотал брат Уорвика. Но если епископу верит король, я тоже не вижу причин сомневаться в нем».
Он еще долго так сидел, пока угли не подернулись пеплом и не начала стыть спина. Под окном снова раздалась перекличка ночной стражи.
Филип потянулся. Было далеко за полночь. Он подумал, что Меган давно спит и он может проникнуть в опочивальню без скандала.
В этот миг он ощутил легкое колебание воздуха. Жаровня зачадила, и Филип понял, что позади него отодвинули занавесь на двери. Он оглянулся.
Придерживая одной рукой тяжелый полог, в дверном проеме возникла фигура, с головы до ног закутанная в широкий белый плащ.
– Ты не ждал меня? – мягко прозвучал знакомый голос.
Филип медленно поднялся. Сердце прыгало прямо в горле. Перед ним стояла королева.
Видя, что рыцарь в замешательстве, она переступила порог и огляделась.
– У тебя хороший дом. Леди Меган прекрасная хозяйка, и ты должен быть благодарен мне, Филип.
Рыцарь молча придвинул Элизабет кресло. Королева села и откинула капюшон. Ее прекрасные волосы были уложены в некое подобие короны и покрыты золотой сеткой. Блестящие глаза в полумраке казались огромными, а кожа при слабом свечении углей отливала перламутром.
Не спеша, по обыкновению чуть растягивая слова, королева заговорила:
– Я возвращалась из монастыря святой Елизаветы, моей покровительницы. Его величество уже примирился с тем, что оттуда я приезжаю поздно. Дорога ведет мимо твоего дома, и я заметила старого Бена у ворот. Он сказал мне, что ты еще не ложился, и провел в эту комнату.
Она умолкла, выжидая, но Филип никак не реагировал на ее слова. Стояла удивительная тишина, лишь где-то далеко протяжно выла собака.
Не выдержав молчания, Элизабет спросила:
– Отчего ты не спросишь, что привело меня сюда?
– Государей не спрашивают. На все их воля.
Элизабет едва заметно кивнула:
– Ты прав.
И опять повисла тишина. Элизабет сжала подлокотники кресла так, что заныли пальцы. Она ожидала совсем иной встречи. Ведь она, королева Англии, презрев все на свете, ночью, тайно пришла к простому рыцарю!
Она указала на ларь, где он прежде сидел:
– Присядь. Мне нужно поговорить с тобой.
– Благодарю, но вассал не должен сидеть в присутствии своей королевы.
Он остался стоять. Элизабет вздохнула.
– Мне стало известно, что ты получил тайное поручение от короля, которое тебе передал герцог Глостер. Поручение почетное, но крайне опасное. Филип, ты ведь везешь послание графу Уорвику?