Меня хватило на десять дней. Прежде, с августа, жизнь казалась горькой, несправедливой, тоскливой – можно продолжить синонимический ряд. Теперь же она превратилась в ад кромешный.
Я давала маме лекарства, которые прописал доктор, но он и сам говорил, что сильные препараты можно использовать лишь в условиях стационара. Те, что он рекомендовал, нужны были больше для моего успокоения, чтобы я могла считать, будто делаю все необходимое. Реальной же пользы матери они не приносили. Она послушно пила отвары, думая, что это чай, и глотала пилюли, которые я растворяла в супе, но результат оставался нулевым.
Распад ее личности был настолько стремительным, что мне временами думалось, будто она притворяется. Такого просто не могло быть. От нее прежней оставалось все меньше и меньше.
Мама путала имена, лица и события. Экранные и книжные персонажи оказывались ее близкими знакомыми, меня же она признавать за свою дочь не желала. Иногда вспоминала о том, что у нее были муж, дочь, внучка, а теперь вот их нет рядом, но события перепутались в ее голове, и она не столько скорбела о близких, сколько злилась, что они ее бросили. Убеждать маму в чем-то было бессмысленно, оставалось лишь слушать ее проклятья в их адрес. Я и не думала, что она знает такие слова.
Характер у нее сделался склочный и подозрительный. Мама часто кричала и плакала, была уверена, что все желают ей зла, хотят ее ограбить или убить. Однажды придя с работы, я обнаружила ее в стенном шкафу. Вся вещи оттуда были выброшены, а сама она сидела, скорчившись, на полу и я кое-как сумела уговорить ее выйти оттуда.
– Только тут они меня не найдут, – плакала она. – Ходят, ищут…
Правда, уже на следующий день она просила меня вовсе заколотить шкаф досками, потому что оттуда постоянно выходят какие-то люди и кричат на нее, отбирают еду.
Я слышала, что люди с поврежденным рассудком много едят, но не думала, что настолько. Прежде в высшей степени аккуратная, мама теперь ела неопрятно и жадно. Куски пищи валились изо рта, не успев дожевать один кусок, она хватала второй. Она ела – и забывала об этом. Уже через полчаса заявляла, что голодна, что я специально морю ее голодом, прячу от нее пищу.