Перед тем как отправиться спать, вся компания прослушала по радио прогноз погоды для графства и окрестностей. В течение всего сочельника и далее на Рождество ожидался плотный снег, а вот после рождественской ночи он должен был вроде как прекратиться. Со стороны Атлантики приближался теплый воздушный фронт.
– «Теплый воздушный фронт», – обронил Хилари, – мне всегда представляется в образе декольте прекрасной дамы времен Регентства[30], которая то и дело без устали тащит свой пышный бюст на какой-нибудь очередной раут или бал, чтобы размять его там хорошенько.
– Не сомневаюсь, – колко заметила тетушка, – что Крессида может сыграть в этой фантазии главную роль.
– А знаете, дорогая, пожалуй, что может, – невозмутимо ответил Хилари и поцеловал миссис Форрестер в макушку, пожелав спокойной ночи.
А Трой в этот вечер, вешая на плечики свое чудесное красное платье, сделала важное наблюдение: ниша, в которую встроен платяной шкаф в ее комнате, напрямую сообщается с нишей в комнате Форрестеров. Кладка древней каменной стены здесь, видимо, разобрана, так что секции для одежды разделены только тонкой деревянной перегородкой.
Наблюдение стало возможно благодаря тому, что миссис Форрестер в это самое время, судя по всему, развешивала в шкафу свою одежду. Трой отчетливо слышала скрип вешалок по перекладине. И вздрогнула – чуть не подпрыгнула даже, – когда вдруг еще более отчетливо услышала свое имя, произнесенное, казалось, ей в самое ухо!
– Трой! Что за странное имя? Разве такое дают при крещении?
Полковник Форрестер отвечал откуда-то из дальних недр своих апартаментов:
– …да нет… понимаешь ли… известна тем, что…
Похоже, голова его была в этот момент обернута каким-то куском материи. Миссис Форрестер реагировала крайне сердитым тоном:
– А знаешь, что я думаю по этому поводу?! – вскричала она, загрохотав вешалками. – Я говорю: зна-ешь?..
Трой, как это ни предосудительно, приникла ухом к задней стенке гардероба.
– …не доверяю… – продолжал визгливый голос. – С самого начала не доверяла. Сам знаешь. – Последовала пауза, а за ней финальный вопль: – …тем скорее оставили целиком и полностью на милость убийц! Вот так! – Последовал еще один, последний лязг плечиков по перекладине, и дверцы шкафа с шумом захлопнулись.
В постель Трой улеглась в каком-то тумане, но был ли этот туман вызван лукулловым ужином, поданным по наущению Хилари Кискоманом, или вообще всем комплексом необыкновенных обстоятельств, в какие она оказалась поставлена, о том художница и сама не взялась бы судить.
Перед тем как раздеться, ей казалось: она вот-вот готова заснуть, а теперь вот ворочалась с открытыми глазами, прислушиваясь к малейшим шорохам поленьев за каминной решеткой, и еще долго шорохи эти в ее усталом сознании заглушали вздохи и завывания злого ночного ветра за окном. Нет, ну чудеса, да и только, подумалось ей.
Какое-то время перед ее внутренним взором метались бессвязные, хотя и четкие картины, а потом вдруг показалось, будто откуда-то из темноты она опять слышит голоса. «Во сне, наверное», – пробормотала девушка. В камине заурчало от случайного порыва воздуха, затем все стихло, и в эту тишину вновь вторглись смутные «тени» человеческой речи – словно бы ниоткуда и приглушенно, как при почти выключенном звуке телевизора. Наконец от этих «теней» остался только едва уловимый слухом шлейф.
Но теперь было очевидно, что шлейф этот тянется из-под окон. Шлейф мужского голоса… Нет, двух голосов. Какой-то диалог, слов не разобрать.
Трой выскользнула из постели, в неверном свете гаснущего огня в камине двинулась к оконному проему и раздвинула занавески.
А на улице не так темно, как ей казалось. Взгляду представился пейзаж, запросто вдохновивший бы Джейн Эйр на один из эскизов, какие она так любила набрасывать. В сплошной линии облаков ветрá нарисовали четкий разлом. Луна – точнее, месяц в последней четвертинке перед исчезновением отбрасывал черные тени на снежные дорожки, как будто ведшие в загробный мир. На заднем плане вздымались холмы торфяников, а на переднем сверкало нагромождение битого стекла от давно надоевшей зимней оранжереи. Неподалеку от него, однако, сверкали огоньки двух фонариков – один из них оставлял четкий желтый круг на белой поверхности мерзлой земли. Другой беспорядочно сновал по поверхности невесть откуда взявшегося громадного деревянного ящика с трафаретной надписью по всей длине: «Музыкальный инструмент, не кантовать, обращаться очень осторожно!» Кажется, ящик был водружен на какое-то транспортное средство – возможно, сани.
К этому моменту Трой нашарила взглядом в ночи двух мужчин в непромокаемых пальто с капюшонами – клеенчатая ткань отсвечивала на ходу. Тот из них, что казался «главным», оживленно жестикулировал, на что-то указывал пальцем и вертелся направо и налево. Фигура его слегка сгибалась на ветру. На плече его художница разглядела что-то вроде бечевы или буксировочного троса. Руки второго, защищенные теплыми перчатками или варежками, упирались в заднюю часть ящика и всем своим положением как бы выражали готовность к действию. В какой-то момент этот человек запрокинул голову и посмотрел наверх – на секунду в ярком освещении предстало его лицо. Это был Найджел.
Что касается первого, то хотя Винсента – ну, того самого шофера-садовника-недоубийцу – Трой видела лишь два раза, да и то лишь из окна и с вершины холма, она почему-то была уверена: это он.
– Ать! – как-то несуразно вскричал предполагаемый Винсент, и вся эта нелепая скульптурно-театральная композиция скрылась за углом западного крыла «Алебард» в направлении парадного входа. В ту же минуту месяц зашел за тучи.
Трой собралась было улечься обратно в кровать, но перед тем бросила взгляд на каминные часы, обрамленные корпусом из севрского фарфора, и страшно удивилась, обнаружив, что еще только десять минут первого.
Тем не менее заснула она на сей раз моментально и пробудилась только от звука раздвигаемых штор.
– Доброе утро, Найджел, – проговорила Трой.
– Доброе утро, – невнятно и тихо произнес Найджел, – мадам.
По-прежнему опустив очи долу, он поставил поднос с чаем на прикроватную тумбочку.
– Здóрово навалило за ночь?
– Не очень, – тяжело вздохнул лакей и повернулся к двери.
– А мне показалось, мело довольно-таки сильно. Наверное, тяжело было сани толкать? Небось вы замерзли?
Слуга замер на месте и впервые за все время знакомства поднял на Трой глаза – белесые, почти бесцветные, они странно сверкали из-под выцветших ресниц.
– Я как раз случайно выглянула в окно, понимаете ли, – объяснила Трой. «И чего это он, черт возьми, испугался, чего ему бояться?»
Найджел еще несколько секунд постоял без движения, словно истукан, а затем выговорил:
– Вот как? – И опять направился к выходу. Затем, словно заправский актер, выдержав шекспировскую паузу, добавил: – Как неожиданно. – И вышел.
Причина этого замешательства и удивления лакея стала ясна Трой чуть позже, когда она спустилась вниз к завтраку.
Там, за окном, на скупом зимнем солнце блистали значительные изменения, произошедшие в окружающем мире под влиянием «не очень сильно» навалившего снега. Торфяные болота превратились в фантастические бело-голубые горно-складчатые арки гигантского размера, деревья за ночь с угодливой готовностью подставили плечи под наградные эполеты Королевы Зимы, и вообще все внешнее пространство, усеянное теперь снегоуборочными тракторами, выглядело каким-то безумно упрощенным по сравнению со вчерашним разнообразием видов и сцен. Будто одноцветное покрывало накинули на всю природу.
Завтрак в «Алебардах» подавался в западном крыле. Как раз из этой утренней столовой вел узкий коридор в библиотеку. Последняя, собственно, представляла собой своего рода «фонарный» флигель, откуда открывался обзор на три стороны света.
Трой решила лишний раз взглянуть на свою работу. Войдя в библиотеку, несколько минут она хмуро, закусив большой палец, созерцала холст, а потом перевела наметанный глаз на основной двор усадьбы за окном. В дальнем его тупике, уже заваленный снегом, стоял какой-то четырехугольный объект. Художнице не составило труда опознать его: трафаретная надпись на боку еще не совсем исчезла под белой «маскировкой».
Вокруг него, точно так же как ночью, суетились Найджел с Винсентом – сгребали снег полными тачками и разравнивали его вокруг странного предмета линиями наподобие ступеней. Чтобы получалось идеально ровно, в основания этих ступеней были заложены деревянные дощечки и блоки. Некоторое время Трой наблюдала за этим процессом, а затем отправилась к столу.
Там в одиночестве у окна уже стоял Хилари и медленно смаковал кашу из пиалы.
– Привет, привет! – воскликнул он, заметив свою гостью. – Видали, как кипит работа? Не правда ли, мало что на свете способно так захватить воображение, как творческий процесс в самом разгаре. Какое он мне доставляет удовольствие, вы и представить себе не можете.
– А что они там творят?
– Реплику гробницы моего прапрапра-сколько-то-там-раз-дедушки. Я снабдил Найджела пухлым альбомом ее фотографий, и кроме того, он, конечно, многократно видел оригинал в нашей приходской церкви. Заметьте, это его собственная инициатива, и меня она несказанно радует. Думаю, такое занятие – почище, чем лепить восковые фигуры. Из ящика получится траурный постамент, а сверху поместится лежащая фигура в полный рост. Чертовски мило со стороны Найджела, что он за это взялся.
– Я видела, как они тащили этот «постамент» вокруг дома – почему-то среди ночи.
– Очевидно, Найджел ощутил внезапный порыв вдохновения и заставил Винсента восстать ото сна, чтобы помочь. Знаете, крышку ящика к сегодняшнему утру так живописно запорошил снег… Как же все-таки здóрово, что к Найджелу вернулись творческие способности – спустя столько-то лет! Не желаете ли возрадоваться этому вместе со мною, вкусив притом немного кеджери[31] или чего хотите? Нет, все-таки одно из лучших ощущений на свете – с энтузиазмом что-то предвкушать, правда?
Тут в столовую вошли Форрестеры – само воплощение того духа фальшивой «домашности», какой так часто встречается в загородных усадьбах. Полковник, естественно, тоже оказался восхищен инициативой Найджела и разглагольствовал о ней до тех пор, пока каша у него в пиале не застыла, покрывшись коркой. Только тут жена прервала его язвительной репликой, обращенной к Хилари:
– Остается надеяться, что такие вещи отвлекают их от чего похуже.
Интересно, что пожилая леди на самом деле думает об этих нетривиальных экспериментах хозяина усадьбы с эмансипацией убийц? Хотела бы Трой это знать.
– Крессида с дядей Бертом, – невпопад произнес Билл-Тасман, не поведя и бровью, – приезжают сегодня поездом в три тридцать в Даунлоу. Хорошо бы мне съездить их встретить… если только, разумеется, я не понадоблюсь в это время в библиотеке.
– Если мы сможем позаниматься утром сразу после завтрака, то не понадобитесь, – отозвалась художница.
– Освещение-то переменилось, да? Из-за снега.
– Надо полагать. Увидим, когда начнем работать.
– А что за портреты вы рисуете? Какие они? – резко спросила вдруг миссис Форрестер.
– Очень хорошие, высшего сорта, – перехватил реплику ее племянник, тоже не без язвительности в голосе. – Вы находитесь в весьма изысканном и талантливом обществе, тетя Колумбина.
Художница чуть не рассмеялась, ибо в ответ на это миссис Форрестер состроила забавную гримасу, долго не «снимала» ее с лица, а затем подмигнула молодой женщине.
– Ну надо же! Кто бы мог подумать, – сказала она наконец.
– Так и есть, – насупился Хилари, не принимая шутки.
Трой заметила:
– Наверное, нет смысла спрашивать, как я пишу картины, у меня никогда не получалось объяснить словами суть своей работы. Даже если вы припрете меня к стенке, то и тогда кроме бессмыслицы и пустозвонства из меня ничего не вытянешь. – И добавила, покрывшись (к собственному удивлению) краской стыда, словно школьница: – Каждый пишет как дышит.
Повисла довольно длинная пауза, после чего Хилари подал голос:
– И за это вам огромное спасибо.
– Ну, что ж, – миссис Форрестер решила сыграть в унисон с Трой, – а мы что увидим, то увидим.
Хозяин дома фыркнул.
– В свое время я тоже немного рисовал. Несколько акварелей, – вставил полковник. – Еще в Итоне. Не слишком удачно получилось, но по крайней мере я их закончил, все до единой.
– Уже хорошо, – обронила его жена, и Трой согласилась, что это – совершенно точное и справедливое замечание.
Так, в молчании, прерываемом краткими вспышками беседы, прошла оставшаяся часть завтрака, и все уже собирались вставать из-за стола, когда вошел Катберт и склонился перед стулом Хилари в той манере, в какой можно угадать сразу его прежнюю профессию метрдотеля.
– Да, Катберт, – спросил хозяин, – что вам?
– Я насчет омелы, сэр. Ее привезут в три тридцать. Курьер спрашивает, сможет ли кто-нибудь забрать ее со станции.
– Хорошо, я заберу. Омела – это для ветки поцелуев. Скажите Винсенту, пусть держит все что нужно наготове, хорошо, Катберт?
– Конечно, сэр.
– Отлично.
Хилари с бодрым видом потер руки и жестом предложил Трой возобновить художественные «бдения». По окончании же их все вышли во двор – понаблюдать, как там выходит скульптурная композиция у Найджела.
Оказалось, дело значительно продвинулось. Лежащая фигура одного из Билл-Тасманов – гордости и украшения XVII века – потихоньку приобретала узнаваемые формы. Гибкие кисти рук лакея в теплых рукавицах работали быстро и споро. Со звоном нашлепывал он на ящик пригоршню за пригоршней снег и ловко придавал им нужные формы деревянною лопаткой, видимо, взятой с кухни (подумала Трой). В том, как он погрузился в работу – с головой, всем своим существом, – было что-то фанатическое. На подошедших зевак Найджел даже не взглянул. Шлеп-шлеп, вжик-вжик.
Здесь же – впервые в жизни – Трой повстречалась с поваром Уилфредом – Кискоманом. Он как раз вышел за порог в своем рабочем колпаке, клетчатых брюках и уже почему-то заснеженном фартуке. Пальто было наброшено на его плечи с продуманной небрежностью. В руках у него помещался гигантский ковш – в общем, кухонных дел мастер выглядел, по впечатлению Трой, словно картинка из колоды «Счастливые семьи»[32]. В свете этого сравнения он выглядел весьма комично: круглое лицо, большие глаза, широкая линия губ…
Завидев Трой и Хилари, повар расплылся в улыбке и поднес пухлую ладонь к накрахмаленному колпаку.
– Добрейшего вам утра, сэр, – произнес Кискоман. – Добрейшего вам утра, дорогие дамы.
– Доброго-доброго, Уилфред, – отозвался Хилари. – Хотите протянуть во льдах руку помощи, испачканную в шоколадной глазури?
Кискоман как-то чересчур громко рассмеялся в ответ на эту шуточку, составленную с легкой потугой на изящество.
– О нет, сэр, конечно же, нет, сэр. Я бы никогда не осмелился протянуть такую руку. Разве что наш настоящий художник наполнит своим вдохновением мой скромный ковш.
Найджел, который был только что столь лестно, хоть и косвенно, упомянут поваром, в ответ только потряс головой, ни на секунду не отрываясь от работы.
– В вашем ведомстве все благополучно? – поинтересовался Хилари.
– Да, сэр, благодарю вас. Мы вполне справляемся. Этот парень из Даунлоу – мальчик на побегушках – оказался весьма даровитым экземпляром.
– Да? Ну, хорошо, хорошо, – какой-то слишком быстрой скороговоркой (или Трой так показалось?) ответил Хилари. – А что там насчет пирога с мясом?
– Будет готов во всей красе – ешь да нахваливай – сразу после вечернего чая, к вашим услугам, сэр! – жизнерадостно отрапортовал Кискоман.
– Если он окажется на той же высоте, что прочие ваши блюда, какие нам довелось отведать, то это, несомненно, будет пирог века, – решила вставить Трой.
И трудно по внешнему виду было распознать, кто больше обрадовался такому комплименту – его адресат или сам Хилари.
Тем временем из-за угла западной части усадьбы показался Винсент – с еще одной ручной тележкой, полной снега. Только теперь художница смогла разглядеть его вблизи: смуглолицый тощий человечек с выражением муки в глазах. Он, в свою очередь, покосился на Трой, вывалил на землю то, что прикатил, и отправился за следующей порцией. Кискоман еще раз улыбнулся, заметил, что выглянул во двор лишь на одну секундочку, одарил всех присутствующих сладчайшей – с ямочками на щеках – улыбкой и скрылся за дверью.
Еще чуть погодя на улицу вышел Катберт и громогласно объявил, что подан обед.
Крессида Тоттенхэм оказалась, что называется, «шикарной блондинкой», очень элегантной. То есть настолько элегантной, что ее природная красота, как ни парадоксально, производила впечатление чего-то неестественного, вторичного, органически не совсем присущего своей «носительнице» – так сказать, некоего дополнительного бонуса к лоску. Голова ее венчалась собольей шапочкой, шея обрамлена собольим мехом, и вся она с головы до ног была укутана в соболя, от рукавов до туфелек. Когда же слуги освободили ее от верхних одежд, оказалось, что под ними – простота и небрежность по самой дорогой лондонской моде, и в эту небрежность девушка скорее даже не одета, а обернута наподобие подарочной упаковки.
Линии ее глаз и губ стремились куда-то наискосок, и даже голову она держала как-то немного набок.
В манерах Крессида показала себя очень спокойной и сдержанной, нисколько не словоохотливой и уж никак не развязной, а если и открывала рот, чтоб высказать какое-нибудь суждение, то неизменно прибавляла через каждое слово: «понимаете ли», «знаете ли», «ладно?» или «если угодно». В общем – отнюдь не героиня романа Трой, то есть, правильнее сказать, не героиня кисти Трой. И это обстоятельство грозило вылиться в некоторую неловкость, ибо Хилари поминутно бросал на художницу вопросительные взгляды: как вам, мол, моя невеста?
А вот к мистеру Берту Смиту Трой прониклась симпатией: невысокий мужчина с дерзким, даже нахальным выражением лица, живым умным взглядом и старомодно обаятельным акцентом кокни сразу же завладел ее воображением. Одет он был тщательно и изысканно, в подчеркнуто деревенском стиле. На вид лет семидесяти, но отменного здоровья, как показалось художнице.
Примечательно прошла встреча между вновь прибывшими и Форрестерами. Полковник приветствовал мисс Тоттенхэм с выражением робкого обожания и называл ее не иначе как «Кресси, дорогая». Трой уловила в этом отчетливую интонацию классического «доброго дядюшки», однако, кажется, приправленную какой-то смутной тревогой. Мистера Смита старый вояка тоже приветствовал сердечно – до известной степени. Во всяком случае, он пожал ему руку несколько развязно и несколько раз повторил, разражаясь жизнерадостным смехом после каждого слова:
– Здравствуйте-здравствуйте, приветствую. Как поживаете, старина, дорогой?
– А-а, полковник, полковник, дорогой мой, как ваши дела? – с не меньшей живостью отвечал мистер Смит. – Выглядите расчудесно. Абсолютно без дураков – расчудесно, и точка. И что это я такое все последнее время слышал, будто вы стали расхаживать одетый словно добрый король как-бишь-его-там?..[33] Да еще и с вот этими-то усами! Взгляните-ка на эти усы! – Мистер Смит развернулся к миссис Форрестер и оглушительно возопил: – Чтоб мне провалиться! Что это ему вздумалось? В его-то возрасте! Усы!
– Глухой у нас мой муж, а не я, Смит, – заметила старая леди. – Вы опять все перепутали.
– В самом деле, где же моя голова, черт побери? – При этих словах мистер Смит подмигнул Трой и дружески огрел полковника по спине ладонью. – Надо же было спутать, как сказал мясник, отрубив вместо свиного копыта собственный палец!
– В дяде Берте, – заметил Хилари, обращаясь к Трой, – погиб прекрасный комик. Поверьте, он отлично умеет разговаривать нормально. Просто сейчас решил выступить со своим номером: «говорили ж вам, я – кокни до мозга и костей». На сей вот раз – перед дядей Блошкой. Видите – настоящий концерт перед ним разыгрывает. Но вы ведь всегда видите его насквозь, да, дядя Блошка?
Трой метнула быстрый взгляд на мисс Тоттенхэм, которая, казалось, смутилась и слегка опустила глаза.
– Правда? Тебе так кажется? – отозвался польщенный полковник. – Нет, в самом деле, мне его нетрудно расколоть, а?
После этого обмена репликами мистер Смит сразу затих, и все отправились пить чай в столовую, где атмосфере, конечно, недоставало уюта, к которому привыкли Трой и Хилари тет-а-тет у камина в будуаре. Наоборот, за столом воцарилась некоторая скованность – особенно после того, как Крессида вежливо, но твердо отказалась играть роль хозяйки.
– Ради бога, дорогой, не заставляй меня ничего разливать по чашкам, – улыбнулась она. – Меня бы это, честно говоря, просто выбило из колеи. Ты же знаешь, у меня почему-то отвращение к таким вещам. Не мое это. Совсем не мое… Ладно?
Миссис Форрестер одарила ее долгим тяжелым взглядом и произнесла:
– Хилари, если ты не против, я возьму это на себя.
– Да-да, конечно, прошу вас, тетушка! Будет здóрово, как в старые времена, когда вы взяли меня на воспитание и дядя Берт приезжал к нам на Итон-сквер.
– Вот-вот, славное стояло время, времечко что надо, – подхватил мистер Смит. – В этом вся штука. Помните, как там у нас было? Просто и без обид! И никаких гвоздей, так сказать.
– Вы – добрый малый, Смит. В своем, конечно, роде, – согласилась миссис Форрестер. – Я бы сказала, время научило нас правильно понимать друг друга. Вам какого чаю, миссис Аллейн?
Надо же, какие интересные люди: говорят то, что приходит на ум, прямо в ту секунду, когда оно приходит, подумала Трой. Словно дети. Весьма необычная привычка, и бог еще знает, к чему она может привести.
Впрочем, мистера Смита она тут же, спохватившись, исключила из этой мысленной общей характеристики. Мистер Смит – явно другое дело. Хитрый сухонький старикан себе на уме, совсем не простой. Что он на самом деле себе думает обо всей этой честнóй компании и каждом ее члене в отдельности, никого, кроме него самого, не касается и никому не ведомо.
– Ну, как поживают твои злодеи-негодяи, Хилли? – спросил он у хозяина, склонив голову набок и вгрызаясь с самым беспечным видом в булочку. – Все никак не оступятся? Комар носа пока не подточил?
– Конечно, нет, дядя Берт, и вообще, выбирайте, пожалуйста, выражения. Меньше всего на свете я желал бы, чтоб Мервин или Катберт вас сейчас слышали. А заметьте, любой из них может войти в любую минуту.
– Какой ужас, – отреагировал Смит совершенно равнодушно и невозмутимо.
– А что это за зияющая пустота над камином? – переменила тему Крессида. – Это то, что я думаю? Для моего портрета?
– Именно, моя дорогая, – ответил Хилари. – Кстати, – тут он с волнением взглянул на Трой, – я уже бросил пробный камень…
Художница стала лихорадочно соображать, как выйти из неловкого положения, но от необходимости сразу отвечать ее избавила сама мисс Тоттенхэм.
– А я бы предпочла, чтоб он висел в парадной гостиной. Знаешь, ну, где-нибудь, где нет супниц, половников и твоих не самых импозантных предков. – Тут она обвела критическим взглядом две работы Реборна и по одной – Лели и Винтерхальтера[34]. – Ладно?
Лицо Хилари стало почти пунцовым.
– Посмотрим, – сказал он.
Тут в столовую вошел Мервин и объявил, что повар, мол, свидетельствует гостям свое почтение и передает, что пирожки с мясом готовы.
– Что-что?! – переспросила Крессида. – Сразу после чая?! И вообще, я ненавижу начинку из мясного фарша. Брезгую!
– Дорогая, мне это известно. Более того, в глубине души я тоже ею брезгую. Но что поделаешь, если таков подлинный старинный обычай: надо загадать желание, – объяснил Хилари, – и потом откусить только один раз от пирожка. Происходит эта церемония, по традиции, прямо на кухне. Ну же, всего один кусочек – больше не надо. Повару будет очень приятно.
– А как там сейчас с кошками? – капризным голосом спросила мисс Тоттенхэм. – Ты ведь знаешь, как я к ним… отношусь.
– Мервин, пожалуйста, скажите Кискоману – пусть попросит Проныру и Знайку ненадолго покинуть помещение. Уверен, он не откажется.
– Да уж, пусть будет так любезен. У меня аллергия на кошек. – Крессида повернулась к Трой: – Кроме того, они выводят меня из себя. В буквальном смысле: достаточно мне только мельком увидеть кошку – и все, я на грани нервного срыва. – Тут девушка пустилась в дальнейшие красочные описания своего ужаса перед указанным видом домашних животных. Сколько раз она спросила у художницы, «понимает» ли та ее, не сосчитать.
– А вот я бы с радостью, – громогласно объявила миссис Форрестер, – возобновила знакомство с Пронырой и Знайкой!
– Вы – да, а я – нет, – парировала Крессида, в первый раз за день обращаясь к старой леди, но не поднимая на нее глаз.
– Между прочим, Хилари, в этих пределах я вполне согласна, – сказала тетушка, – с твоими взглядами на поведение твоих слуг. Полагаю, что повар оставался полностью в своем моральном праве, когда напал на человека, дурно обращавшегося с кошками. Я говорю: он был в сво-ем пра-ве!..
– Конечно, тетушка, я вас услышал. Хотел бы я знать, кто бы вас мог не услышать. Нет-нет, милая, – Хилари предупредил возможную реакцию своей возлюбленной, – ты у нас единственное очаровательное исключение. Ну, так что же? Пойдемте, что ли, пожуем немножко мясного фарша?
На кухне стараниями Кискомана все уже было готово к торжественной церемонии. Сам он встречал гостей самой лучезарной из всех возможных улыбок, поигрывая трогательными ямочками на щеках, но Трой все же показалось, что в глазах его затаилось выражение тайного неудовольствия. Совсем уж очевидным это выражение стало, когда из-за задней двери, ведшей во двор, раздалось бешеное мяуканье. В ту же секунду через нее внутрь прошмыгнул краснощекий малец и сразу захлопнул ее за собой, приглушив тем самым крещендо кошачьего негодования.
– Не иначе как там Проныра со Знайкой, – догадалась художница.
– Не сердитесь насчет кошек, Уилфред, – извинился за всех Хилари.
– Всякое бывает, правда, сэр? – загадочно реагировал Кискоман и бросил долгий косой взгляд на мисс Тоттенхэм.
Малец, сосавший в это время большой палец, как-то странно-обиженно посмотрел за окно во двор.
Пирожки с мясом были разложены посреди кухонного стола на блюде подлинно барской роскоши. «Хорошо хоть маленькие», – с облегчением отметила Трой. Хилари напомнил, что откусывать надо по очереди, причем каждому надлежит сначала загадать желание.
Впоследствии Трой часто вспоминала эту сцену: вот все они стоят, смущенно-робкой гурьбой столпившись вокруг стола… Пожалуй, то был последней миг мира и покоя, пережитый ею в «Алебардах». Дальше все пошло не так…
– Тетушка – первая, – объявил Хилари.
– Загадывать вслух? – поинтересовалась та. Племянник как-то слишком скоро и горячо запротестовал: нет, мол, желание должно остаться в тайне!
– Ладно, не важно, – сказала миссис Форрестер, ухватила с подноса пирожок, откусила сразу огромный кусок и принялась жевать, не сводя взгляда с Крессиды Тоттенхэм. Неожиданно Трой охватило тревожное ощущение: «А ведь я поняла, что она загадала. Поняла так же хорошо, как если бы мне это прокричали в самое ухо. Она хочет, чтобы помолвка расстроилась. К гадалке не ходи».
Следующей наступила очередь Крессиды. Она, наоборот, с мученическим выражением на лице отломила самую мизерную частичку, какую только представлялось возможным отломить, и проглотила ее скорбно, как горькое лекарство.
– Загадать-то не забыла? – взволнованно спросил полковник.
– Ой, забыла! – улыбнулась невеста Хилари и через секунду издала вдруг истошный вопль. Крошки от мясного пирожка посыпались с ее красивых губ.
Мистер Смит крепко чертыхнулся. Остальные загалдели бестолково и все сразу. Крессида дрожащим пальчиком указала в направлении окна. Там, снаружи, на подоконнике устроились две кошки, одна черепахового окраса, другая – табби-макрель. Любопытные морды слегка искажало стекло, но было видно, как вращаются кошачьи глаза, а маленькие пасти открываются и закрываются в беспрестанном мяуканье.
– Дорогая моя! – воскликнул Хилари, не делая попытки скрыть раздражение.
– Мои бедные киски! – затянул Кискоман странным дискантом, перешедшим к концу в хриплый баритон.
– Я не переношу кошек! – истерически заголосила Крессида.
– В таком случае, – сдержанно заметила миссис Форрестер, – тебе стоило бы перенести себя куда-нибудь прочь из кухни.
– Нет-нет! – умоляющим голосом взвыл полковник. – Нет, Клу! Нет-нет-нет! Боже мой, вы только посмотрите!
Знайка с Пронырой к этому моменту начали с невыносимым скрипом царапаться в оконное стекло. Трой любила кошек, ей нравилось за ними наблюдать, и она даже в душе пожалела, когда внезапно оба полосатых существа прекратили свое занятие, подняли хвосты трубой, развернулись кругом и исчезли. Крессида тем не менее, зажав уши ладонями, пронзительно заверещала и затопала ногами, словно в некоем экзотическом танце.
– Ничего страшного! – сухо произнес мистер Смит.
Форрестер, со своей стороны, принялся нежно утешать девицу бессвязным рассказом о своем товарище, тоже офицере, который тоже испытывал страшное отвращение к семейству кошачьих, и это отвращение неким таинственным, отнюдь не лучшим для него образом сказалось на блеске и лоске его военной формы. Повествовательный экспромт полковника был крайне мало внятен, однако Крессиду он заставил усесться на стул посреди кухни, удивленно воззриться на опекуна и успокоиться.
– Все это пустяки, – заговорил Хилари с ноткой тихого отчаяния в голосе. – Что ж, продолжим? – Он обернулся к Трой: – Теперь вы.
Художница едва нацелилась взять пирожок, как в тот же миг ощутила желание столь страстное, что чуть не выпалила его вслух. Во всяком случае, она услышала, как где-то глубоко внутри ее жалобный голос пропищал: «Пусть не случится ничего ужасного. Господи, пожалуйста!» Стряпня Кискомана оказалась отменной.
Следом за Трой к столу подошел Форрестер.
– Вы бы ужасно удивились, – он по обыкновению сиял как медный таз, – если б узнали, что загадал я. Просто потряслись бы! – Полковник прикрыл глаза и от души вонзил зубы в пирожок. – Очень, очень вкусно!
Смит тоже не изменил своей манере выражаться емко и образно:
– Не дадим добру черстветь! – И отправил в рот весь пирожок целиком, урча и захлебываясь.
Завершил церемонию Хилари, после чего все сердечно поблагодарили Кискомана и покинули кухню. Крессида, все еще раздраженно, объявила, что примет две таблетки аспирина и будет лежать в постели до самого ужина.
– И прошу, – она выразительно взглянула на своего жениха, – меня не беспокоить.
– Не беспокойся, тебя никто не побеспокоит, я гарантирую, любовь моя, – скаламбурил в ответ Хилари, а его тетушка издала смешок, который с легкостью сошел бы и за фырканье.
– Мы с дядей Фредом, как всегда, сходим подышим воздухом минут десять, – объявила она.
– Но, тетушка, не поздновато ли? Смотрите, как темно, а может еще и снег пойти.
– Обещаю тебе строго ограничить наши передвижения пределами ближнего двора. К тому же ветер, кажется, переменился на восточный.
– Ну, хорошо, – согласился племянник. – Дядя Берт, не пора ли нам уединиться и поговорить о делах?
– Идет, – сказал мистер Смит. – Всегда готов.
Трой хотелось лишний раз критически взглянуть на свою работу – этим намерением она и поделилась. В общем, все разбрелись своими дорогами.
Проходя через парадную залу и далее по коридору к библиотеке, она лишний раз отметила: какая же все-таки тишина в усадьбе «Алебарды», ниоткуда ни шороха. Все полы покрыты пушистыми толстыми коврами. Светильники попадаются редко, от случая к случаю, и свет на стены отбрасывают какой-то неверный, приглушенный. И еще это центральное отопление… Какая бы система ни была здесь установлена, греет она как следует, даже слишком. По коридору движешься словно по натопленной парилке.
Вот и вход в библиотеку. Странно: дверь чуть приоткрыта. Трой распахнула ее настежь, сделала ровно два шага вперед и, не успев даже оторвать ладонь от дверной ручки, получила резкий удар по голове.
Он вышел несильным, и сразу вслед за ним в нос ударила едкая вонь скипидара. Больно не было, художница даже не испугалась – только была застигнута до того врасплох, что на несколько секунд перестала что-либо соображать. Потом вспомнила, что где-то прямо в дверную раму встроен выключатель, и зажгла свет.
Перед ней предстала библиотека, совершенно такая же, как всегда: теплая, тихая, с запахом кожи, поленьев для розжига, золы и красок. Незаконченный портрет спокойно стоял на мольберте у скамеечки со знакомой подставкой для ног.
На ковре валялась жестяная палитра, на которой Трой обычно разводила краски олифой или скипидаром. Это она упала ей на темечко.
Обнаружив ее, художница первым делом схватила со скамейки чистую тряпку и бросилась вытирать собственное лицо. Лицо Хилари на портрете, тускло подсвеченное люстрой, взирало на нее с мольберта загадочно и зловеще. «На отличный праздник вы меня заманили, ничего не скажешь», – пробормотала она вслух.
Затем Трой повернулась назад к двери – та, к ее крайнему удивлению, оказалась на сей раз плотно затворена. Тонкая струйка масляной краски, разведенной скипидаром, медленно и как-то безвольно стекала по лакированной красной поверхности. Неужели сама захлопнулась? Словно в ответ на мысли молодой женщины, дверь заскрипела и приоткрылась буквально на один-два сантиметра. С ней такое часто случается, припомнила Трой. Видимо, «собачка» отходит…
Но изначально кто-то все-таки закрыл ее!
Художница выждала несколько мгновений, затем заставила себя двинуться вперед. Точнее, она резко подбежала к двери, распахнула ее и едва сумела сдержать вопль. Перед нею стоял Мервин. И сам факт его присутствия здесь, надо сказать, поверг Трой в гораздо больший шок и трепет, нежели удар по голове. Откуда-то словно со стороны до нее донесся крик, родившийся в недрах ее собственной глотки. Так обычно кричат, пробудившись от ночного кошмара.
– Мадам что-нибудь угодно? – Лицо Мервина было пепельно-серым.
– Это вы закрыли дверь? Только что?
– Нет, мадам, не я.
– Зайдите сюда, сделайте милость.
Ей показалось, что главный лакей хочет отказаться, но все же вошел, сделал шага четыре по комнате и остановился перед палитрой, все так же валявшейся на ковре.
– Посмотрите, что творится.
– Позвольте мне, мадам.
Он поднял палитру, подошел к скамейке и бережно положил палитру на нее.
– Взгляните на дверь. С этой стороны, – велела Трой.
Она сразу, еще до того, как Мервин подчинился, поняла: он отлично знает, что там. Значит, пока она лихорадочно вытирала лицо, он зачем-то проскользнул в библиотеку, снова выскользнул из нее и прикрыл за собой дверь – сомнений быть не может.
– Эта жестяная штука была привязана над входом в комнату, – сообщила Трой. – И свалилась мне на голову. Самодельное устройство против воров. Хорошо известная детская забава.
– Очень неприятно, – прошептал лакей.
– Да, неприятно получилось. Сработало устройство против воров. Детская забава.
– Я бы никогда, – Мервин вдруг разразился рыданиями. – О боже мой, я никогда бы… Клянусь, ни за что на свете…
– Честно говоря, не понимаю, зачем вам могло бы это понадобиться.
– Вот именно, мне это ни к чему! – словно в горячечном бреду подхватил слуга. – Вы совершенно точно заметили, вы абсолютно правы. Во имя Господа Иисуса Христа, зачем бы я стал играть в такие игры?! Это я-то!
Трой повернулась к нему спиной и принялась оттирать масляный след с дверной поверхности. Получилось совсем чисто – почти ни следа не осталось.
Мервин, в свою очередь, вытащил из кармана носовой платок, бухнулся на колени и яростно атаковал пятно краски на полосатом ковре.
– Скипидаром не проще будет? – подсказала Трой.
Слуга приподнялся и начал дико озираться. Трой подала ему бутылку со скипидаром.
– Та… – нечленораздельно выдохнул Мервин и продолжил работу. Оголенный загривок его сверкал от пота. Он не переставая бубнил что-то себе под нос.
– Что? – переспросила Трой. – Что вы там говорите?
– Он узнает. Уж он-то увидит. Он все замечает. Подумают, что это сделал я. Все так подумают.
– Кто увидит, кто узнает?
– Все узнают. Все без исключения. Все они.
– Отмойте остатки водою с мылом и принесите еще ковриков, – произнесла художница как-то отстраненно, будто не слыша сама себя. С самого начала работы над портретом ковер вокруг мольберта в библиотеке был защищен от краски несколькими перевернутыми ковриками – откуда-то из закромов кухни.
Мервин снова поднял на нее глаза. Вид у него был страшно испуганный и в то же время лукавый, как у озорного ребенка, который что-то задумал или уже натворил.
– Вы меня не сдадите? Не пожалуетесь? – спросил он. – Ведь правда? Честно? Не настучите? Имейте в виду, это не я. Я этого не делал. Вы ведь на меня не думаете? Не делал! Я бы никогда, я бы ни за что. Я ж не придурок, не спятил же я, белены не объелся, чтоб такое делать. Я бы ни за что…
– Ладно, хорошо! – почти закричала Трой, перебивая его. – Давайте не будем… Не надо начинать все сначала. Вы сказали, что это не вы, и я… вообще-то говоря, я вам верю.
– Спасибо вам, добрая леди.
– Не за что, не за что, не будем к этому возвращаться. Однако, – угрюмо и задумчиво вопросила она, – если это сделали не вы, то кто же?
– Ага-ага! Вот это другой разговор, верно? А что, если я знаю?
– Так знаете или нет?
– Ну, есть одна мысль, кое-что ведь соображаю. Меня не проведешь, я все насквозь вижу. Дерьма этого содомского на всех на нас хватит, уж простите, что выражаюсь.
– О чем это вы, не пойму. Пока что, кажется, со мной одной…
– Я вас умоляю! С вами! Ха! Вы тут просто случайная мишень. Карточный болван и больше ничего. Подумали бы вы, милая леди.
Мервин качнулся назад на каблуках и дико воззрился на Трой. Цвет его лица, раньше напоминавший подрумяненную выпечку Кискомана, теперь изменился – стал пунцовым.
– …О господи. Право слово, не знаю, что вы обо мне теперь подумаете, мадам, – заговорил он опять, начав вдруг тщательно подбирать слова. – Забылся я, я тут не при делах, просто разошелся, вышел из себя…
– Ничего страшного, – перебила Трой. – Но может быть, вы все же объясните?..
Он выпрямился во весь рост и начал поспешно пятиться к двери, на ходу обматывая превращенный в тряпку носовой платок вокруг кисти руки.
– Ох, мадам, мадам, мадам! – с мольбой в голосе взвыл лакей. – Да пораскиньте же вы мозгами, прошу вас! – И на том оставил ее в одиночестве.
И как ни странно, но только много позже, уже у себя в комнате смывая с волос следы масляной краски со скипидаром, Трой припомнила: а ведь Мервин попал в тюрьму за то, что убил человека точно таким способом. Детской забавой, ловушкой для воров.
Если Крессида днем и потеряла что-то в глазах своего суженого, если образ ее слегка и померк, то в течение вечера он, как показалось Трой, засиял с новой силой. В гостиную, где нынче вся компания впервые перед совместным обедом собралась вместе, она спустилась последней – в так льнувшей к телу легкой тунике, с брюками такого интенсивного золотистого цвета, что сама ее фигура казалась позолоченной статуэткой – вроде тех двух изваяний Духов победы эпохи Кватроченто[35], что застыли, трубя что-то свое, на каминной полке. Когда девушка переходила с места на место, туника переливалась на ней кипящим златом, если перефразировать Геррика[36]. Выглядела она неимоверно роскошно и, конечно же, чрезвычайно очаровательно. У Хилари просто-таки перехватило дыхание – Трой сама это слышала. Даже миссис Форрестер хмыкнула с ироническим восхищением, а мистер Смит – правда, очень тихо – провыл руладу волком. Полковник сказал: «Дорогое мое дитя, да ты просто изумительна!» – такое же уместное определение в данном случае, как и любое из сотен его синонимов, подумалось Трой. Крессида по-прежнему нимало не вдохновляла ее как художницу, и она по-прежнему поеживалась, ловя на себе вопросительные взгляды Хилари.
В этот вечер подавали коктейли с шампанским. Прислуживал Мервин (под присмотром Катберта). Трой изо всех сил старалась на него не смотреть. Вообще ее охватило чувство какой-то отрешенности, непричастности к происходящему – она словно парила над гостиной, а не передвигалась по ней на своих двоих, как все прочие. Сама красота этой залы, прежнее ощущение удобства и некоего эстетического раскрепощения, непринужденная роскошь обстановки – все это испарилось, утратило смысл и ценность, стало каким-то… бесплодным, что ли? Напрасным?..
– Хотел бы я знать, – тихо бросил Хилари, взяв ее под локоть, – что может значить этот взгляд? Вопрос неуместный, даже дерзкий, понимаю. Естественно, вы можете не отвечать. – И, не дав ей это сделать, сразу продолжил: – А Крессида очаровательна, вы не находите?
– Нахожу, конечно, нахожу. Но прошу вас, не просите меня писать ее.
– Я думал, мы уже договорились?
– Ничего путного из этого не выйдет.
– Почему вы так уверены?
– Вам такой портрет не понравится.
– Или слишком сильно понравится, – промолвил Хилари. – Настолько сильно, что этого надо опасаться.
На такое замечание Трой предпочла не реагировать.
– Что ж, – продолжил Хилари, – пусть будет как будет и как дóлжно быть. Уже слышу за спиной дыхание синьора Аннигони[37]. Еще коктейль с шампанским? Ну, конечно. Катберт!
Больше Хилари с ней не заговаривал, он вообще стал странно немногословен и глядел только на свою невесту, но художница чувствовала: в каком-то неуловимом смысле общение между ними продолжается.
За ужином Хилари все же усадил Крессиду на место хозяйки стола, и Трой невольно залюбовалась тем, как место это ей к лицу; как ярко она на нем сияет и как доволен будет Хилари потом, когда они поженятся, позволяя жене царить на иных «паркетах» и в иных собраниях – уж точно гораздо более блистательных, чем нынешняя странноватая ассамблея. Она для него будет как ходячий символ всего этого великого достатка, подумала Трой и сама поморщилась от банальности собственной формулировки.
Крессида же, очевидно воодушевленная шампанским, проявила большую искрометность, чем обычно. С Хилари у них вышел шутливый диалог, не лишенный любовных обертонов. Невеста сначала долго подтрунивала над «блеском и величием» «Алебард», а когда в ответ тот обиженно нахмурился, рассмеялась.
– Нет, поймите меня правильно, я сама готова вцепиться во все это зубами и когтями. От одного вида «Алебард» кровь Тоттенхэмов вскипает во мне, как… – Тут она, правда, осеклась, встретившись взглядом с миссис Форрестер, смотревшей сурово и укоризненно. – В общем, – заключила Крессида, делая ручкой неопределенный жест в сторону Хилари, – обожаю это место.
При этих словах полковник внезапно провел старческими узловатыми пальцами по губам. Вены на его руках как будто еще сильнее вздулись.
– О, дорогая, – произнес Хилари в ответ и отсалютовал суженой бокалом.
Мистер Берт Смит от шампанского тоже слегка отпустил вожжи. Он без умолку болтал об их с Хилари общих делах, и Трой ни на секунду не усомнилась: перед ней действительно тот трезвый, расчетливый, практичный и проницательный человек, за какого он себя выдает. Неудивительно, что он так сказочно преуспел. Надо полагать, в фирме «Билл-Тасман и Смит» – кажется, так они себя официально называют? – именно он играет роль двигателя, а Хилари – скорее внешний корпус с весьма изысканной обшивкой и совершенными линиями дизайна.
Форрестер слушал эти речи, несомненно, рожденные высокой мощью интеллекта, с видом почтительного удивления. Он сидел как раз рядом с Трой, и его тихо высказанная просьба помочь «все это усвоить» показалась ей очень трогательной.
– Вы не теряете нить его мысли? – шепнул полковник озабоченно. Слуховой аппарат, по счастью, находился при нем.
– Немного теряю. Во всем, что касается бизнеса, я – полный профан, – прошелестела она в ответ, чем вызвала у старика приступ восторга.
– Вот именно! Я тоже. Вот именно! Но надо сделать вид, будто нам все ясно, так, что ли?
– Я не посмею. Сразу себя выдам.
– Да… Звучит жутко толково. Прямо, знаете ли, слышен скрип мозговых шариков. – Форрестер выразительно поднял брови. – Потрясающе. Просто – уухх! Правда?
Художница кивнула. Полковник таинственно закусил губу и втянул голову в плечи.
– Ни за что нельзя показывать, какие мы недотепы.
Наверное, вот так же он вступал в разговор с благонравными девицами лет пятьдесят назад, когда был юным лейтенантом, подумалось Трой. Веселый беззаботный парень, способный бесконечно вальсировать под звуки эстрадного оркестра, исполнявшего «Судьбу»[38], а потом срывать мимолетные поцелуи в тенистой оранжерее за сценой – гроза пожилых компаньонок и гувернанток. Пожалуй, и предложение тете Клу он делал где-нибудь на балконе средь шумного полкового бала… Ну а сама тетя Клу – какой же, черт возьми, была она в пору первого расцвета молодости? Трой попыталась ее себе представить – и не смогла. Легкомысленной королевой вечеринок? Резвуньей? Кокеткой? Этакой породистой и неприступной молодой особой? Просто милой хорошей девушкой?
– …я ему и говорю: «Бога ради, приятель. Делай как знаешь, а коль хочешь меня послушать, так тебя надувают. Оставляют в дураках средь бела дня». А он: «Такая известная, солидная коллекция, высший класс». Да уж, высший класс! У тебя в штанах высший класс! Он будет рассказывать. Гора ржавого трухлявого дерьма фабричной сборки – вот что это за коллекция.
– Не сомневаюсь, так оно и есть, дядя Берт, – подытожил Хилари и повернулся к миссис Форрестер:
– Какая у вас чудесная «бомбочка» на груди, тетушка, – заметил он. – Я у вас такой не помню. Настоящее сокровище.
– Подарок на серебряную свадьбу. От твоего дяди, естественно. Я нечасто ношу ее.
Крупная бриллиантовая брошь сверкала, как бы небрежно приколотая к черному кардигану миссис Форрестер, в свою очередь накинутому поверх коричневого шелкового платья. Шею все так же обнимали жемчуга, а на пальцах появилась дополнительная россыпь колец.
Смит, чье внимание этот обмен репликами отвлек от сфер высоких финансов, смерил пожилую даму внимательным взором.
– Все мое ношу с собой, да? Все очень здóрово и красиво. Кстати! Вы по-прежнему таскаете весь свой скарб за собой? Все в той же жестяной коробке? Я не ошибаюсь?
– Pas devant les domestiques[39], – твердо оборвала его миссис Форрестер.
– А-а, хор! Как у древних греков?
Хилари поспешил вмешаться в разговор:
– Ради бога, умоляю вас, тетушка Клу… – запротестовал он, бросив взволнованный взгляд на Катберта, который стоял у буфета спиной ко всем.
– Хилари, – заметила вдруг Крессида, – мне это, кстати, напомнило…
– О чем, душа моя? – с некоторой опаской спросил хозяин усадьбы.
– О, это не так важно. Пустяки, в сущности. Я имею в виду… ну, насчет завтрашнего дня. Насчет праздника. Елка ведь у нас будет в гостиной, да? И что там по сценарию? Ты уже придумал? Режиссуру и все прочее?
Тем самым Крессида, пожалуй, впервые проявила – на словах, по крайней мере – хозяйский подход к делам в «Алебардах», и Хилари пришел в восторг (что не укрылось от Трой). Он тут же пустился в самые детальные пояснения: о звоне бубенцов, магнитофонной записи оленьего храпа, явлении Форрестера через французское окно в образе Друида; о «ветке поцелуев», рождественской ели и порядке мизансцен. Полковник слушал его с живейшим интересом и удовлетворением.
Беседа на эту мирную тему заняла весь остаток обеда. Крессида окончательно вжилась в роль «державной владычицы замка», вела ее с некоторым даже апломбом и, прежде чем миссис Форрестер, которая уже собиралась с духом, успела переломить ситуацию, наклонилась к ней с самой очаровательной улыбкой и заботливо спросила:
– Уже собираетесь, тетушка Колумбина? Вам помочь?
Та даже фыркнуть не успела. Трой не сомневалась, что юная девица сейчас впервые назвала будущую свойственницу по мужу «тетей», и тетя была этим положительно выбита из колеи. Во всяком случае, она рывком поднялась с места.
– Да, пора. Благодарю, я сама. – И направилась к выходу.
Супруг оказался у дверей раньше ее и галантно распахнул их.
– Но мы долго на приколе в гавани торчать не будем, знаете ли, – сообщил он доверительным тоном, переводя взгляд с жены на Трой и обратно. – Хилари говорит, у нас еще полно дел. Ставить елку, плести омелу и всякое такое. Как же здорово знать, что впереди тебя ждет нечто волшебное и прекрасное, ведь правда? – И он подмигнул художнице.
Несколько позже, вновь спустившись в гостиную, дамы обнаружили там только Найджела, Винсента и «яблокощекого» паренька с кухни – вся троица как раз деловито затаскивала через французское окно чудесную пушистую ель, слегка припорошенную снежком. Стройный стан ее был закреплен в особой зеленой трубке, которая, в свою очередь, крепилась на чем-то вроде маленькой хозяйственной платформы на колесиках – вроде тех, которые используются для ремонтных работ под днищем грузовых машин. В дальнем конце комнаты рождественское дерево уже поджидал специально разложенный поверх великолепного ковра кусок зеленого полотна – в центре этого куска елочку и водрузили на специальную подставку. Вместе с нею в гостиную будто ворвалась сама зима – и запечатлела по морозному поцелую на лице каждого. Крессида тут же плаксиво заныла, и слуги поспешили захлопнуть створки французского окна, после чего бесшумно удалились. Стремянка и огромная коробка с елочными украшениями остались сиротливо стоять возле возвышавшегося рядом дерева.
Кто-то из работников – вероятно, Найджел – уже успел подвесить к основной люстре старую добрую «ветку поцелуев», традиционное сооружение в форме колокола из веток омелы и остролиста, с алыми яблочками, свисающими с него на нитках мишуры. Ожерелье свечей такого же ярко-алого цвета торжественно обрамляло композицию. Вся гостиная наполнилась пьянящим ароматом смолы и хвои.
Трой почти так же, как полковник, любила рождественские елки, поэтому надеялась, что совместными усилиями им удастся спасти праздничный вечер. Даже миссис Форрестер оглядела доставленный экземпляр рождественского древа с выражением степенного одобрения и заметила, что с ним «вроде как все в порядке, без изъянов».
– По крайней мере, – добавила она, – среди игрушек есть славный разборный вертеп. Им-то я и займусь. Я сама купила его в Обераммергау[40], когда юному язычнику Хилари было семь лет. Как видим, язычником он и доныне остается, но, чтобы угодить своей старой тетке, разрешает выставить святую вещь под елку. А как ясли Христовы уживаются в его голове с этим варварским бородачом Фредом и этим аляповатым бесстыдством на люстре, ведает только он сам. И еще, слава богу, у нас все-таки будет служба – в часовне в половине одиннадцатого. Вы не знали?
– Нет, – сказала Трой. – Я даже не знала, что здесь есть часовня.
– Есть, в западном крыле. Там служит капеллан из тюрьмы. Ну, время от времени. По обряду Высокой церкви[41], что Хилари, конечно, одобряет… А вам нравится этот обряд?
– Нет, – просто ответила художница. – Но он живописен, его интересно переносить на холст.
Миссис Форрестер издала неопределенный звук, что-то вроде «пффу».
Тут Мервин принес кофе и ликеры. Проходя мимо Трой, он бросил на нее взгляд, полный какого-то животного подобострастия – молодую женщину этот взгляд глубоко покоробил.
Приступ хозяйского чувства ответственности, накрывший Крессиду там, в столовой, к этому времени миновал без следа – она задумчиво стояла, покачивая носком золоченой туфельки перед ярко пылающим очагом и опершись прекрасной рукой о каминную полку. Завидя Мервина, она как-то беспокойно поежилась и, когда он удалился, заметила:
– Этот человек наводит на меня ужас.
– И не говори, – отозвалась миссис Форрестер.
– Просто мурашки по коже, как от змеи. Да все они такие, если уж на то пошло. Ай, да-да, мне все это известно – все эти высокие идеи Хилли, и пожалуйста, я готова согласиться: можно и так решать проблему подбора и воспитания прислуги. Наверняка очень действенный метод. Не сомневаюсь, что, раз мы хотим высоко поднять знамя «Алебард» и держать марку на высоком уровне, такие ребята нам могут в этом деле помочь. И все же я бы предпочла пригласить греков или еще кого-то такого… знаете ли.
– Значит, ты не берешь пример с Хилари и не пытаешься, как он, рассмотреть вопрос с точки зрения самих убийц? – иронически вопросила старая леди.
– Я знаю, как он этим увлечен, я все уже слышала, – Крессида продолжала нервно дергать туфелькой. – Но давайте честно признаемся: и для него, и для меня на самом деле важнее всего приятный, цивилизованный, удобный образ жизни… Если угодно. Понимаете ли.
Миссис Форрестер пристально поглядела на нее, а затем как-то особенно решительно, всем телом развернулась к Трой.
– А вы как справляетесь со своей прислугой?
– Худо-бедно. Правда, мой муж – офицер полиции, и одно его рабочее расписание способно свести с ума нормальную прислугу, привыкшую к размеренному быту.
– Полицейский?! – вырвалось у Крессиды, но она тут же овладела собой и добавила: – Ах, ну да, конечно. Совсем забыла. Хилли говорил мне. Но ведь он страшно… высокопоставленный и знаменитый, да?
Поскольку никто другой в комнате отвечать на эту реплику не стал, Трой тоже воздержалась.
– Не пора ли нам заняться елкой? – обратилась она вместо этого к миссис Форрестер.
– Надо подождать Хилари. Вы ведь, наверное, уже заметили, как он любит руководить.
– Какое веселое общество нас ожидает, просто как в мюзик-холле, если можно так выразиться. Только вообразите себе этот блестящий съезд! – не унималась Крессида. – Тюремный начальник. Тюремный врач. Тюремная стража. Тюремный капеллан. Я уж не говорю о молодой тюремной поросли, о достойной смене, так сказать… И еще – как я могла упустить! – прольется золотой дождь соседей, не слишком знатных и никак не младше семидесяти каждый. Вот уж повеселимся всласть.
– Мне ровно семьдесят, а моему мужу – семьдесят три.
– Ну, вот видите! Вы еще в нижней возрастной категории! – Крессида залилась смехом. И вдруг, внезапно бухнувшись на колени прямо перед миссис Форрестер, девушка откинула назад блестящую гриву шелковистых волос и молитвенно сложила ладони. – Поверьте мне, пожалуйста, я совсем не такая безнадежно ужасная, какой себя выставляю. Вы оба были ко мне бесконечно, фантастически добры! Всегда-всегда. Вы просто не представляете, как я вам благодарна. Когда мы с Хилли поженимся, ему придется изо всех сил лупить меня, чтобы выбить всю дурь. Знаете, как по гонгу лупят – БАМ, бам!!! И вот увидите, я стану просто шелковой. Тетушка Колумбина, милая, хорошая, умоляю вас, простите меня за все.
Трой подумала, что, обладай старая леди даже силой горгоны Медузы, ей не удалось бы сейчас заставить это юное существо окаменеть. И в самом деле, уголки губ миссис Форрестер тронула даже легкая улыбка.
– Полагаю, дорогая, ты ничем не хуже и не лучше основной массы своего поколения, – заключила она. – Чистоты и свежести тебе, во всяком случае, не занимать.
– О да, я чиста, как слезка ангела, и свежа, как огурчик, правда ведь? Как по-вашему, тетя Колумбина, смогу я украсить собой дом Хилли хоть немножко?
– Внешним видом так уж точно, – отвечала пожилая дама. – Что есть, то есть. Остальное будет зависеть от поведения.
– От поведения, – задумчиво повторила Крессида.
Воцарилось молчание. Поленья потрескивали в очаге. Легким дуновением воздуха откуда-то из-под самого потолка слегка качнуло «ветку поцелуев» на ее мишурном шнурочке. Из столовой, отделенной от гостиной толстыми стенами и дверьми, донесся приглушенный смех Хилари. И тоном, столь поразительно далеким от давешнего, что разницу уловил бы и глухой, мисс Тоттенхэм задала очередной вопрос:
– Тетя Колумбина, а могли бы вы назвать меня «великой грешницей»?
– Господи, о чем ты, дитя мое? Что случилось?
Девушка открыла парчовую золотистую сумочку и вынула сложенный вдвое листок бумаги.
– Это я нашла у себя под дверью, когда ходила переодеваться. Хотела дождаться Хилари. Но, наверное, вам обеим тоже надо показать. Вот, пожалуйста. Возьмите. Откройте. Прочтите. И вы, и вы.
Миссис Форрестер смерила ее взглядом, нахмурилась и развернула бумагу на расстоянии вытянутой руки – так, чтобы Трой тоже могла видеть какие-то неестественно огромные заглавные буквы, отпечатанные на машинке:
«ВЕЛИКАЯ ГРЕШНИЦА, БЕРЕГИСЬ!
ПАДШАЯ ЖЕНЩИНА – ВМЕСТИЛИЩЕ МЕРЗОСТИ
НЕ ПРЕТЕРПИТ ОТ БЛУДНИЦЫ В ДОМЕ СВОЕМ!»
– Что за гадкая белиберда? Где ты это взяла?
– Я же вам сказала. В своей комнате под дверью.
Миссис Форрестер сделала резкое движение, как бы желая изорвать послание в мелкие клочки, но Крессида порывистым жестом остановила ее:
– Нет, не нужно. Надо показать Хилари. Очень хочется надеяться, что хоть это в корне изменит его мнение о негодяе Найджеле.
Вскоре мужчины присоединились к дамам в гостиной. Прочтя анонимку, Хилари вдруг притих. Довольно продолжительное время он только молча глядел на нее и хмурил брови. Смит заглянул ему через плечо и тихо, протяжно присвистнул. Полковник переводил взгляд с племянника на жену. Та неопределенно покачала головой, и старик, по-прежнему ничего не понимая, принялся с одобрительной улыбкой любоваться на «ветку поцелуев» и рождественскую ель.
– Ну как, малыш? – прервала молчание миссис Форрестер. – Что ты об этом думаешь?
– Не знаю. Полагаю, меня хотят навести на некоторые мысли, причем неверные, тетя Клумба.
– Что бы кто ни думал, – вмешалась Крессида, – а найти такое у себя в спальне – удовольствие ниже среднего.
После этих слов Хилари вдруг разразился странной философской речью – какой-то вкрадчивой, сдержанной и двусмысленной. То, что случилось, конечно, жутко неприятно и действует на нервы, но все же это ерунда, и Крессида не должна позволять всяким детским глупостям выбить себя из колеи. Она ведь такая разумная. И вообще, дело не стоит выеденного яйца.
– Вот гляди, – хозяин усадьбы театрально взмахнул рукой в сторону камина, – гори она огнем, пошлая, тупая, бездарная, бессмысленная писанина.
Клочки бумаги полетели в очаг, тут же сморщились, почернели, буквы глупого и несуразного текста мелькнули в языках пламени и, сделавшись на мгновение гротескно выпуклыми и отчетливыми, обратились в прах, в неосязаемое воспоминание – навеки исчезли из этого мира.
– Прочь-прочь-долой! – пропел Хилари странно хриплым голосом и «в доказательство» помахал руками словно крыльями.
– По-моему, ты зря это сделал, – холодно отчеканила Крессида. – Записку надо было сохранить.
– И я того же мнения, – глухо поддакнул Смит. И добавил: – Улика.
Трой испуганно вздрогнула, услышав термин, столь явно относящийся к профессиональному жаргону ее мужа. Смит заметил это и осклабился.
– В точку, да? Правда? Для вашего благоверного – небось повседневное словцо, часто слышите его дома? Хорошее словцо. У-ли-ка. Улику лучше б сохранить, Хилли, толку б больше вышло.
– Мне кажется, дядя Берт, я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы по своему усмотрению разбираться с подобными глупыми, абсурдными, смехотворными казусами, – неожиданно жестко и напыщенно высказался Хилари.
– Ух ты, скажите на милость… – пробормотал антиквар и затих.
– Я более чем уверен, Крессида, любимая, что все это просто-напросто чья-то идиотская шутка. Не передать словами, как я ненавижу так называемые розыгрыши. До тошноты. – Владелец «Алебард», казалось, спешил овладеть собой и вернуться к обычной иронической манере речи, но получалось у него не очень убедительно. Словно в поисках поддержки он повернулся к Трой: – А вы?
– Столь неостроумные – конечно. Если только это розыгрыш.
– Во что я не верю ни секунды, – подхватила Крессида. – Шутка! Как же. Это умышленное оскорбление. Если не хуже. – Она подбежала к миссис Форрестер. – Разве вы не согласны?
– Я не имею ни малейшего представления о том, что бы это значило. А ты что скажешь, Фред? Я говорю: что ты-ска…
Она осеклась на полуслове. Ее супруг был занят весьма неожиданным делом: он мерил шагами расстояние от французского окна до елки.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать! Точно пятнадцать шагов предстоит мне сделать от «кулис» до места назначения. А кто закроет за мной окно? Такие вещи надо заранее прорабатывать, знаете ли…
– Позволь сказать начистоту, Хилли, любовь моя, – тут же снова вклинилась мисс Тоттенхэм. – Я никак не могу плюнуть на все это и забыть просто так, стряхнуть с плеч вроде как, если угодно, потешное недоразумение. Ты сам сто раз рассказывал, что Найджел до сих пор называет свою бедную жертву не иначе как «великой грешницей» или там «грешной женщиной», не помню. Не знаю, как кому, а мне достаточно очевидно, что на сей раз он нацелился именно на меня, и я боюсь. Понимаешь ли, Хилли, я бо-юсь.
– В то время как, – невозмутимо подхватил Хилари, – бояться нечего. Уверяю тебя, детка, моя золотая крошечка, тут совершенно нечего страшиться. Обстоятельства совсем не такие, как тогда…
– Да уж, не совсем такие, учитывая, что та была уличной девкой!
– …и разумеется, я обязательно докопаюсь до правды, обещаю тебе. История слишком нелепая, чтобы остаться нераскрытой. Я предоставлю дело…
– Ты никому ничего не можешь предоставить, ты сжег бумажку!
– Найджел выздоровел окончательно и бесповоротно.
– Слышь сюда, – заметил мистер Смит. – А ну как кто-то сработал под него? Кто-то из их шатии? А ну как его подставили? Подсунули нам. По злобе. Нарочно то есть.
– Они все до единого отлично друг с другом ладят.
– А вот с этим гавриком полковника не ладят. Не-ет, с Маултом у них дружба врозь. Ладáми там и не пахнет, пятерку ставлю. Видал я, как они на него зыркают. И он на них.
– Что за чепуха, Смит, – вмешалась миссис Форрестер. – Сами не знаете, что говорите. Маулт служит у нас уже двадцать лет!
– И что с того?
– О господи боже мой! – взвизгнула Крессида и без сил повалилась в кресло.
– …а кто будет оглашать имена при раздаче подарков? – продолжал свои глубокомысленные размышления полковник. – Я ведь не смогу надеть очки, на Друиде они смотрелись бы глупо.
– Фред!
– Что такое, Клу?
– Подойти к нам сюда. Я говорю: по-дойди сю-да!
– Зачем? Я работаю над своей ролью.
– Ты переутомишь мозги. Иди сюда! Тут речь о Маулте. Я говорю: речь о…
Полковник прервал ее почти сердито – во всяком случае, сердито для него:
– Ну, вот, ты совсем спутала ход моей мысли. Так что там с Маултом?!
Словно в ответ на слишком громкий призыв (в театре любой зритель счел бы его нарочитым), искомое лицо – а именно Маулт с подносом в руках стремительно вылетел на «сцену» из-за дверей гостиной.
– Прошу прощения, сэр, – задыхаясь обратился он к Хилари. – Я подумал, это срочно, сэр. Полковнику, сэр.
– Что – «полковнику», Маулт? – довольно раздраженно перебил его старикан.
Вместо ответа камердинер выставил поднос на вытянутых руках перед своим хозяином. На нем лежал конверт с отпечатанными на пишущей машинке заглавными буквами:
«ПОЛК. ФОРРЕСТЕРУ».
– Он лежал на полу в вашей спальне, сэр. Прямо у дверей, сэр. Я подумал, это срочно, – повторил Маулт.