1951 год – 18/19 лет. В волнах неопределённости

Уже повзрослел, но никак не определился, кто я и что я. Впрочем, и в стране ничего особенного не происходило. Ну, ввели в строй Лисичанский химкомбинат, обсуждали проект агрогородков, в Новгороде нашли берестяные грамоты XI века.

Но ни химкомбинат, ни агрогорода, ни берестяные грамоты меня, 19-летнего, не трогали и не волновали. У меня билась и трепетала собственная жизнь. Школа рабочей молодёжи в отличие от обычной не досаждала, наконец-то взялся за ум и сразу стал успешным учеником. Прогулов не допускал, и всё дело шло к аттестату зрелости. Хотя сам по себе школьный аттестат – не зрелость. Ещё Сенека в древности утверждал, что «Не для жизни, а для школы учимся». А американский юрист и писатель Роберт Ингерсолл (1833–1899) пребывал в уверенности, что «школа – это место, где шлифуют булыжники и губят алмазы».

От булыжника я отошёл давно и пытался приблизиться как можно ближе к алмазу. Литературные дали манили и завораживали. Но до литературы было ещё ой как далеко. В 50-х годах беспрерывным потоком выливались лишь стихи. Об их качестве умолчу…

Прежде чем привести сохранившиеся разрозненные дневниковые записи, по памяти вспомню отдельные моменты из 51-го года.

Скромный, вежливый, умный мальчик, так считали учителя. Но это внешнее впечатление. Внутри по-прежнему метался и часто испытывал стресс. А внешне подчас играл роль лидера. В тот год образовалась великолепная тройка: студент Востоковедения Игорь Горанский, будущий переводчик АПН Виктор Ус и я, школьник, самый младший, но с навыком верховода. Часто собирались у меня в доме. Болтали, выпивали, играли в карты. Я предложил издавать рукописный журнал «Петушок» и самостоятельно выпустил первый номер, но друзья меня не поддержали. Главная тема, вокруг которой всё вертелось: девочки. Все трое испытывали острое влечение к женскому полу. Гедонисты – хотели получить от жизни одни удовольствия. Грехи молодости…

Через горы и поля

Ходят три богатыря, –

наряжал я дружбу в фольклорные одежды. С Игорем нас ещё связывали футбол, шахматы и стихи: оба считали себя чуть ли не поэтами. Игорю я посвятил поэму «Вопль» (косил под Маяковского):

У нас заведено: или станет проституткой,

Или ни за что не отдастся вовек.

Будет дрожать над своим телом,

Как над золотом старый Гобсек…

Поэма длинная и… плохая. А у Игоря были свои вопли:

Горько и больно мне: снова не верят,

Снова не понят, считают не тем,

Снова придётся сердечные двери

Разумом трезвым прикрыть насовсем…

Обменивались стихами, обсуждали их. Лечились от сердечного непонимания футболом: и сами играли, и ходили на матчи мастеров кожаного мяча. А потом дружба рухнула, когда стали работать вместе, и оба не выдержали испытания отношений начальник – подчинённый.

Теперь о личных делах. С «Ундиной» расстался на какое-то время, но зато запылал любовный платонический роман с Наташей Пушкарёвой. Встречи, долгие прогулки по просекам Сокольников, часто Наташа приезжала ко мне, когда я жил один. Ворковали, ласкались, но чаще ссорились. Наташа была очень обидчивой и готова внезапно плакать. Поссорились – помирились. А ещё писали друг другу письма (о, блаженные доэлектронные времена!). А какие незатейливые, но полные чувства, строки я писал Н.П.:

Свет очей моих ясных,

Тебя так люблю!

Милая, нежная,

Тебе лишь пою!

Счастье моё, радость моя,

Я жить не могу без тебя…

Читаю сегодня и, как Станиславский: «Не верю!» Но тут же слышу истерический крик Барона из «На дне»: «Было! Было! Всё было!..»

Что ещё? Стихи, стихи и стихи. И любовные к Наташе, и печальные о себе.

Много читал, и в частности почему-то Максима Горького, пьесы «Дачники», «Мещане» и др. В «Дачниках» Варвара Михайловна говорит: «Жизнь – точно какой-то базар. Все хотят обмануть друг друга: дать меньше, взять больше».

А теперь к дневниковым записям, которые сохранились:


1 января

Встреча Нового года прошла хорошо. Встречали вчетвером у меня: Наташа, Игорь и Тамарчонок… Я даже танцевал… Наташа меня утешала и ласкала.… А ещё я за один день прочитал роман Джека Лондона «Мартин Иден». Произвёл большое впечатление. Разве это не созвучно со мной, что пишет Джек Лондон про своего героя:

«Писание было для него заключительным звеном сложного умственного процесса, последним узлом, которым связывались отдельные разрозненные мысли, подытоживанием накопившихся фактов и положений. Написав статью, он освобождал в своём мозгу место для новых идей и проблем. В конце концов, это было нечто вроде присущей многим привычки периодически „облегчать свою душу словами“ – привычка, которая помогает иногда людям переносить и забывать подлинные или вымышленные страдания».


2 января

Я вчера лежал на диване и думал: а ведь меня давно влечёт к литературе, и я часто вставал на её путь ещё в детстве. В школе, даже в младших классах, я писал всегда различные статьи и заметки для газет, делал доклады, писал юмористические вещи на злобу класса и т. д. Конечно, это не литература, но всё же… дальние подступы к ней. Проба пера…


5 января

В два дня прочитал сборник «Польская новелла» в 650 страниц…

Какое скучное занятие болеть. Лежишь, отданный на растерзание сломанным диванным пружинам, тупо смотришь на когда-то белоснежный потолок и думаешь. А мысли лезут в голову какие-то глупые или противные… А иногда впадёшь просто в бред…


7 января

Выиграл у Славки в шахматы матч со счётом 10:2. Прочитал «Ледяной дом» Лажечникова.


8 января

Сегодня заставил маму рассказывать о себе, об отце, о моём детстве, которое я вспоминаю через какой-то туман.


9 января

…Пришлось отложить жизнеописание «святого Юрия»: пришла медсестра и спилила очередной укол глюкозы. Желтуха постепенно проходит…

Последний мой литературный герой – Остап Бендер, образ смелого, находчивого и предприимчивого ловца счастья. По вкусу пришёлся его язык с сатирическими оттенками и язвительными интонациями. Я много перенял от манеры разговаривать у Бендера и заслужил у друзей и знакомых кличку «язва» и «злюка». Человеческая глупость всегда достойна смеха…


14 января

(Спустя 59 лет, будучи уже седым и старым человеком, писателем, «известным в узких кругах», странно читать «размышлизмы» 18-летнего юноши, его мучения и метания и даже мысли о самоубийстве: «Уйти, уйти скорей от всего, чтоб, наконец, душа и тело обрели долгожданный покой, – и это будет блаженство…» Сегодня трудно определить: была ли это поза, или на самом деле что-то хватало за горло, – не знаю… И всё-таки отдельные пассажи из того старого дневника я всё же приведу. – 25 марта 2010 г.):

…18 лет! Я всё видел, всё испытал, жизнь – это глупая и пошлая шутка (прав был Лермонтов). Зачем жить? Зачем учиться? Лучше пьянствовать и прожигать жизнь. А ещё лучше – отойти в сторону от этого банального фарса, именуемого «жизнь», лечь на диван и ни о чём не думать… Странно, когда-то тихий, скромный, умненький мальчик, которым все любовались, превратился в юношу, который бесцельно бродит по улицам, ссутулившись, низко опустив далеко не победную голову, брюзгливый и нахальный… Метаморфоза прошла за последние 4 года, а был застенчивый, нежный, ласковый…


18 января

Вот уже 30 дней не выхожу на свежий воздух, болею, преодолеваю свою желтизну. Чем занимаюсь? Стихотворчеством.

…Она к тебе клонится, как берёзка,

Но не чувствует даже волненье в крови…

…Я устал от такого занятья –

Болтать о любви, повторяясь, как попугай,

Ходить под ручку нежно влюблённым,

Просить: «Любимая, сердце отдай!..»


21 января

Уже здоров. Лёгкий морозец, мягкий снежок, свежий воздух – благодать… Из прочитанных книг – Мопассан. «Булавки» и прочие рассказы. Мопассан исключительно плотский: «Лицо женщины – это десерт, всё остальное – жаркое».


2 февраля

Изучаю вузовский учебник проф. Тимофеева «Теория литературы». Литература – это моя специализация, моя стихия…


7 февраля

Эпиграф из Есенина: «Я б навек забыл кабаки / И стихи бы писать забросил, / Только б тонкой касаться руки / И волос твоих, цветом в осень».

…Но опять я один, и слёзы

Буйно в сердце моём клокочут.

Смеются надо мною грёзы,

Смеются опять и хохочут.

Слова застревают в глотке,

Сердце сжимается болью.

Как хорошо бы в водке

Утопиться со своей любовью.

Весна (без даты)

Открыта книга на столе,

И видит бог, то – Беранже,

Поэт веселья и вина,

Что говорил: ах, пить до дна!

Поэт лукавых женских глаз.

Ну, улыбнитесь вы хоть раз!

Погода пасмурна. Ну, что ж.

Пусть брызнет сверху светлый дождь,

Пусть капли падают так-так.

Но мы идём. Ведь то – пустяк.

Нам дорог жизни каждый час.

Ну, улыбнитесь вы хоть раз!

Пусть денег нет, зато есть ум,

Ведь он дороже всяких сумм.

Идеям нет у нас конца.

Так прочь, тоска-печаль, с лица!

Для нас ведь деньги – не указ.

Ну, улыбнитесь вы хоть раз!..


23 февраля

Писал стихи на всех пяти уроках в школе:

Мне страшно. Я один…

Мой голос тонет в хаосе ненастья,

Среди ветров, метелей и преград.

Мне хочется крупинку счастья…

Крупинку, крупицу… а почему так мало? – это уже вопрос из 9 марта 2019 года. Писал свои так называемые стихи и старательно переписывал чужие – настоящие.

«Устал я жить в родном краю, / В тоске по гречневым просторам…» (Есенин). «Ах, люблю я поэтов, забавный народ» (поэма «Чёрный человек»). Далее Пастернак, Пушкин, Тютчев, А.К. Толстой, Некрасов…

Стихи мои, бегом, бегом.

Мне в вас нужда, как никогда.

С бульвара за углом есть дом,

Где дней порвалась череда,

Где пуст уют и брошен труд,

И плачут, думают и ждут…

Это – Борис Леонидович, 1931, за год до моего рождения.

Немного Байрона

А вот моё стихотворение, можно сказать, программное: о себе и о своей сути:

Я – всё одно непостоянство.

Я соткан из противоречий.

Пестро души моей убранство,

Язык мой – перезвон наречий.

В себя вобрал я нежность лани

И в то же время ярость тигра.

Нет для меня других желаний:

Разнообразить жизни игры.

Сегодня я в тоске грозовой,

А завтра – смех и безмятежность.

Люблю во взоре бирюзовом

Я пламенеющую дерзость.

Стихотворение почти байроническое. У Мандельштама: «Немного красного вина, немного солнечного мая…» А у меня – немного Байрона, мятежного и мрачного. После школьного доклада о Байроне я часто возвращался к судьбе и поэзии поэта, вызвавшего волну «мировой скорби» во всём мире.

Джордж Ноэл Гордон Байрон (22 января 1788 – 19 апреля 1824). Всего 36 лет жизни, но какой! Поэт, романтик, карбонарий, воин. Разочарованный лорд, страдавший от несовершенства мира и от его социального устройства. Его «Паломничество Чайльд-Гарольда» – это вызов всему и всем. Байрон – это пример трагического разлада с миром и с самим собой. По его образцу стал бродить повсюду тип байронического, рефлексирующего героя. Но в отличие от Байрона большинство только переживали и страдали, а Чайльд-Гарольд действовал и боролся. Увы, я принадлежал только к большинству: только чувства и рефлексии.

Невольно вспоминается удивление Михаила Светлова в его «Гренаде»: «Откуда у хлопца испанская грусть?..» А откуда у советского школьника «мировая скорбь» Байрона?..

Байрону было тесно и горько на родине, в Англии:

Объят тоской, бродил он одиноко.

И вот решился он свой край родной

Покинуть, направляясь в путь далёкий…

Нет, ни как Чайльд, ни как сам Байрон, я, к сожалению, не отправился в Грецию, к повстанцам. А кое-как закончил школу, перейдя из дневной школы в Стремянном в школу рабочей молодёжи на Люсиновской улице. Совершенно не думая о будущем, о месте в жизни, крутясь, как белка в привычном круге: писал стихи, читал книги, много выписывал из них, играл в футбол, ходил на матчи на стадион «Динамо», на веранды и в танцевальные залы, крутил романы и крутил головы многим девочкам, девушкам и молодым женщинам. Красивенький, высокий, начитанный – многим нравился. Ещё шахматы. Боже, каким я был тогда легкомысленным. По байроновскому стихотворению «Хочу я быть ребёнком вольным…» (перевод Брюсова).

Однако в классе я не был белой вороной. Если так можно определить, то упадников и декадентов было несколько: кроме меня, Андрей Тарковский и Игорь Шмыглевский, который тоже писал стихи:

Наш удел – безвольной тряпкой волочиться,

Проклиная счастья радужные сны…

* * *

2 марта 1951 года исполнилось 19 лет. В дневнике все весенние страницы уничтожены (семейная цензура?). Вспомнить точно невозможно: всё, как в тумане, слилось и перепуталось. Но на первом плане снова поэзия, футбол и любовь. А где тригонометрия с химией?!. Писал стихи сам, много читал разных поэтов и даже вникал в технологию поэтического творчества, в рассуждения специалиста – языковеда Александра Афанасьевича Потебни – о том, что поэтическое творчество есть уяснение поэтом для него самого его сначала ещё смутных, неосознанных ощущений. Истинный поэт «даль свободную романа» всегда сначала различает «неясно», «сквозь магический кристалл» (Пушкин)…

О встречах и любовных приключениях говорить не буду. Вместо этого строки Сумарокова из XVII века:

Не трать, красавица, ты времени напрасно,

Любися: без любви всё в свете суеты,

Жалей и не теряй прелестной красоты,

Чтоб больше не тужить, что всё прошло несчастно.

Одно из приключений зафиксировали с Игорем Горанским в совместной повести-репортаже «Волшебные дни в Новозагорском лесничестве», стилизованной под стиль «Двенадцати стульев».

«В вагон вошли со словами: „И что бы вы без меня делали?“ И каждый был уверен в собственной незаменимости…»

А ещё в дневнике 1951 года записаны тексты песен и ариеток Александра Вертинского:

Но дни бегут,

Как уходит весной вода.

Дни бегут,

Унося за собой года…

У Вертинского в конце признание, что «И от всех этих дней / остаётся тоска / одна! / И со мною всегда она…»

Нет, конечно, не тоска, а вихрь юношеских встреч и событий. Но была и тревога за маму, которой делалось всё хуже и хуже – приступы головной боли. Худо стало с деньгами, и я мечтал: «Скорей бы в институт, там хоть маленькая, но всё же стипендия…» (24 ноября).

Загрузка...