Поговорим, мам?
О жизни
– Мам, а зачем люди на свете живут?
– Да куда ж ты такими кусками режешь?
Я рублю капусту, пока в голубой эмалированной кастрюле закипает куриный бульон. Мы с мамой варим борщ. Август. В кухне душно. И я тороплюсь на очередных элениребят.
– Ой, всё равно съедим!
Мама забирает у меня нож. Неторопливо, мерно стуча по шершавой доске, повидавшей не один вилок капусты, она нарезает тонкие вороха сочной стружки. Кружево – ни дать ни взять.
– Так вкуснее будет! Не любит кухня спешки!
– Нет, ну какая разница! Картошка, капуста, бурак, пара морковок, помидоры, золотистые кубики лука да зелени пучок. Закинул в булькающую кастрюлю – и готово! Тоже мне поэзия – борщ варить! Что тут волокиту разводить?
– А волокиту и не надо разводить. Только вот всякое дело лучше сладится, если ты с душой к нему подойдёшь.
– Это к борщу с душой? Скажешь тоже!
– И к борщу, и к метле, которой двор метёшь, и к рассаде помидорной в огороде, и к скотине. К каждой минуточке, что ты живёшь, дышишь и чувствуешь!
– Нет уж, лучше я с душой кино гляну, ну или там Стейнбека дочитаю «О мышах и людях». Вот где поэзия, вот где философия, вот где моя жизнь!
– А когда ты корову доишь или лук пропалываешь, это, значит, не твоя жизнь?
– Моя.
– А когда овец в пять утра на выпаса гонишь или малину в кружку собираешь, так что вся кожа так и саднит, расцарапанная колючими кустами?
– Тоже моя.
– А когда сапоги сплошь в глинистой липкой грязи моешь или цыплят трёхдневных под проливным дождём в подоле прячешь, чтоб не озябли, пока до сарая добежишь?
– Да моя, моя!
– То-то и оно, что твоя.
– Мам, ну так зачем люди на свете живут?
– А чтобы жить, доча. Чтобы жить!
Сбудется!
Зима в нынешнем году подзадержалась. Снег валил третий день колючими кружащимися хлопьями. Это в конце-то марта. Зябко. В школьном коридоре было тихо. Заканчивался четвёртый урок. Через несколько минут тишина взорвётся и мимо меня пронесутся, громко трубя и топоча, африканские слоны. Загалдят, усевшись на жёрдочки подоконников, весенние грачи. С громким гиканьем промчится индейское племя ирокезов, загнавшее в ловушку громадного бизона, а небеса, раскрашенные зигзагами молний, затрещат раскатами грома. В общем, через несколько минут начнётся перемена.
А пока я, прижавшись замёрзшими пальцами к крашенной бежевым горячей батарее, сижу, уткнувшись в томик Стейнбека. Я ведь в первый раз «На восток от Эдема» прочитала, когда училась в десятом классе. И вот опять читаю в школе, только теперь здесь учится мой сын Ратмир.
Он с рождения не слышит. У нас в карточке записан такой длиннююющий диагноз, что здесь, боюсь, не поместится. Вот мне и выписали специальный пропуск. Можете, говорят, сопровождать сына на занятия. На уроках я, конечно, не сижу. Учится Ратмир сам. А на переменах всё ж присматриваю за ним. Точнее даже не за ним, а за слуховыми аппаратами. Чтобы те самые африканские слоны не раздавили их ненароком. Я знаю: они не специально. Просто могут не заметить.
– А у меня ушки! – передо мной стоит Аля.
Я, зачитавшись об извечном противостоянии добра и зла, и не обратила внимания, что звонок с урока уже минут пять как прозвенел. У Альки на голове розовый ободок с большущими пушистыми кроличьими ушами. Улыбаюсь.
– Можно примерить? – спрашиваю. – Послушаем, о чём там в космосе звёзды поют! С такими-то антеннами и не такое услышишь, а?
Теперь улыбается Алька, а я напяливаю на себя ободок.
– Мы – весёлые медузы! Мы похожи на арбузы! – пою я, настроившись на частоты бездонной Вселенной. – Смотрела мультик? «Большой Ух» называется?
Аля машет головой. Нет, мол, не смотрела.
– Что это у вас? – она показывает на томик Стейнбека.
– Да вот люблю почитать на досуге.
Стейнбек лежит у меня на коленях. Вместо закладки – двойной тетрадный листок. Выписываю туда интересные мыслишки. То книжные, а то и свои собственные.
– Давай в гадалку поиграем?
– А как это? – глаза у Альки загораются.
Я отрываю половину неисписанного двойного листа. Складываю его конвертиком, чтобы все четыре уголка были к центру загнуты. Переворачиваю. Ещё раз делаю конвертик, сгибаю крест-накрест и пишу: «да-нет» – в каждом уголке.
– Фломастеры есть?
– Ага, – Аля бежит за фломастерами в класс и возвращается со стайкой одноклассников. Всем интересно, что там тётя Наташа придумала. Но я, конечно, ничего, не изобрела. Просто вспомнила, как лет тридцать назад на переменах время коротала.
Беру четыре фломастера и с обратной стороны конвертика в уголках рисую разноцветные кружочки. Красный, жёлтый, синий и зелёный.
– Ну, задавай вопрос. Только чтобы ответ на него был «да» или «нет». Или желание загадай и спроси, сбудется ли оно.
– Мама купит сегодня торт? – выпаливает не задумываясь Аля.
– Теперь назови цвет и цифру до десяти.
– Жёлтый. Четыре.
Я вставляю большие и указательные пальцы в кармашки конвертика. Вверх-вниз, влево-вправо. Раз, два, три, четыре. Колдую пальцами и получается:
– Да!
Алька сияет. И не важно, купит мама торт или нет. Счастья и так уже полные штаны.
– А подарят ли мне на день рождения телефон?
– А приедет ли старшая сестра в гости на каникулах?
– А получу ли я сегодня «пять» по математике?
– А я хочу щенка! Сбудется моё желание?
Сыплются детские вопросы. А тётя Наташа с видом заправской цыганки раздаёт ответы.
– А давайте загадаем, чтоб у Ратмира ушки слышали! – это Димка Баканов, Ратмиркин друг закадычный, кричит. Раскраснелся весь от волнения. – Сбудется или не сбудется? Зелёный. Семь.
Я снова колдую пальцами. Второклашки примолкли. Переживают. Вверх-вниз, влево-вправо. Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
– Да!
Димка ликует. Девчата пустились в пляс. Мы с Алькой и Арзу обнимаемся.
Прозвенел звонок. Второй «Г» побежал на урок. Пятый, последний. Я снова осталась в коридоре одна. Нет, не одна. Со Стейнбеком. Распрямляю конвертик гадалки и прячу его между листами книги вместо закладки.
За окном колючими кружащимися хлопьями всё так же валит снег. Я уже не мёрзну. Потеплело как-то. Не знаю, сбудется ли когда-нибудь это Димкино желание. Такое по-детски наивное, чистое. Но вот в одном я уверена наверняка. Ну прям как пить дать. Мои второклашки уже и так слышат друг друга. Без слов. Просто они умеют слушать сердцем!