Вырос я в Заполярном Нарьян-Маре в среде мамы и бабушки – глубоко верующих староверок. Видимо, поэтому и в детстве, и чуть ли не половину своей жизни был до предела стеснительным. Был я длинным, тощим и, чтобы не выделяться среди сверстников, постоянно наклонял голову вперед. В результате вырос сутулым.
Из-за этой проклятой стеснительности, покинув родной Нарьян-Мар в 1958 году, я в своей жизни испытал много неприятных для меня и порой комичных для окружающих моментов.
Расскажу о нескольких из них.
Когда я сдавал последние выпускные экзамены в школе, мой старший брат Иван сдавал экзаменационную сессию в институте физкультуры им. Лесгафта в Ленинграде, где он учился заочно. Иван написал мне, что меня, как лыжника из Архангельской области – родины членов сборной СССР по лыжам В. Кузина и В. Кудрина, согласны принять в этот институт вне конкурса.
Обрадованный этим известием, я поехал в Ленинград, где Иван меня встретил, разместил в комнате уехавшего в отпуск знакомого преподавателя института и объяснил, как найти приёмную комиссию. Следующий день был выходной, приемная комиссия не работала. Мы провели его на стадионе и в залах института, где его студенты – звезды советского спорта – готовились к Спартакиаде народов СССР. Иван непрерывно рассказывал и показывал, кто есть кто из тренирующихся на стадионе и в залах.
Испугавшись оказаться в среде этих знаменитостей, я всю ночь не спал и к утру решил поступать не в институт физкультуры, а на физический факультет Ленинградского государственного университета (ЛГУ). О существовании этого факультета я узнал дома, в Нарьян-Маре, от одноклассника – он сдавал туда вступительные экзамены как представитель нацменьшинств.
Я подумал, что если ненцев туда принимают, то и меня, может быть, примут. Мне понадобилось два дня, чтобы набраться смелости и вой ти в главное здание университета, где находилась приёмная комиссия.
Потолкавшись перед сдачей первого экзамена по физике в толпе поступающих (поступало на физфак более пятисот человек), я понял, что, поменяв физкультуру на физику, я метнулся, что называется, из огня да в полымя. Многие ребята в руках держали «Сборники задач для поступающих» и учебники по физике, о которых в своем Нарьян-Маре я и слыхом не слыхивал. Среди них была группа только что приехавших из Москвы, где они не прошли по конкурсу при поступлении в МГУ и Физтех. В этих вузах вступительные экзамены специально проводили на месяц раньше, чтобы непрошедшие могли, не теряя года, поступить в другие вузы страны.
Но… отступать было уже некуда, и я решил: будь что будет.
Судьбе было угодно, чтобы я стал студентом физфака ЛГУ.
Закончив второй курс университета и получив стипендию за летние месяцы, я не стал тратить три дня на дорогу до города Печоры в поезде Ленинград – Воркута и еще четыре дня на плавание на пароходе от города Печоры до Нарьян-Мара, а полетел самолетом. Прямых авиарейсов от Питера до моих родных мест тогда еще не было.
В первый день я долетел до Архангельска, где должен был переночевать. Аэропорт Архангельска тогда находился на Кегострове, на противоположном от города берегу Северной Двины. Мне удалось устроиться в гостиницу в аэропорту. В номере кроме меня было еще пятеро. Они летели в отпуск на материк с полярных станций, расположенных на островах Ледовитого океана. Из их разговоров я понял, что отпуска им предоставляли раз в два-три года, но зато почти на полгода и выдавали им кучу денег – отпускных. На станциях из-за отсутствия спиртного был сухой закон. И вот наконец-то они дорвались до него – родимого спиртного. У каждого в ногах стояла батарея бутылок, и они, что называется, отводили душу. В ту ночь заснуть мне так и не довелось. Вынужден был через каждые полчаса отражать атаки-предложения: «Выпей с нами, студент». А я тогда еще вообще в рот спиртного не брал.
К утру в комнате от перегара дышать стало нечем, и я решил съездить в город, побродить до отлета моего самолета и заодно подышать свежим воздухом. Между Архангельском и Кегостровом было регулярное пассажирское сообщение на маленьких судах. В Архангельске они приставали к морскому причалу, высота которого на пару метров превышала высоту палубы судна, курсирующего на Кегостров. Часа за два до отлета самолета я подошел к тому месту, где утром высадился на причал, увидел там готовое к отходу судно и по трапу спустился на его палубу, не решившись спросить, куда идет это судно.
После того как команда судна убрала трап и швартовы, а судно начало отваливать, я услышал, как один пассажир спросил у другого, когда они приплывут в Северодвинск. Я мгновенно понял, что сел не на то судно, чисто импульсивно рванул на нос суденышка и с разбега прыгнул на вертикальную поверхность причала, увидев вбитую в нее железную скобу и небольшой выступ под ней. Руками мне удалось ухватиться за скобу, но ноги на выступ не попали. В результате я повис на руках посредине вертикальной стенки пирса.
Капитан судна тут же дал команду: «Человек за бортом!», услышав которую, дневальные матросы бросились меня спасать. Когда под всеобщий шум и гам меня вытащили на причал и спросили: «Ты что – сумасшедший?», а я ответил: «Нет, просто мне надо на Кегостров», публика долго потешалась надо мной.
В ноябре 1972 году мне нужно было срочно слетать из Каунаса в Москву на один день. Управившись с делами в Москве, вечером в начале девятого я примчался во Внуково и приобрел билет на самолет, отлетающий в 21 час с копейками в Вильнюс. Когда проходил регистрацию, мне сказали, что посадка на мой рейс уже объявлена. Поэтому я вышел на улицу, увидел самолет, на который уже заканчивалась посадка, и поспешил к нему. Было темно, мела метель, и тети, проводившие посадку, в бумажки пассажиров особо не вглядывались. Самолет был полупустой, я уселся в первом ряду за столик, на котором лежала газета. Это была «Черноморская здравница» за тот день. И я решил: значит, утром наш борт совершил рейс в Адлер, а сейчас летит в Вильнюс. Когда убрали трап и самолет стал выруливать на взлетную полосу, я услышал голос командира корабля. Он был рад приветствовать пассажиров, совершающих рейс по маршруту Москва – Адлер!
А у меня через три дня в Каунасе должна была состояться защита кандидатской диссертации. Поэтому даже дармовая поездка в Сочи из-за ошибки работников аэропорта меня никак не устраивала. Никого из членов экипажа в пассажирском салоне не было, поэтому я бросился к двери, ведущей в кабину пилотов. Дверь была заперта. На мой стук и крик никто никак не реагировал. За два года до этого литовцы – отец и сын Бразинскасы – совершили кровавый теракт на авиалайнере АН-24, выполнявшем рейс по маршруту Батуми – Сухуми с 46 пассажирами на борту. В связи с этим на воздушных судах были приняты всевозможные меры предосторожности.
В конце концов через закрытую дверь меня спросили: «Чего надо?» Я ответил, что у меня билет в Вильнюс, а не в Адлер. После небольшой перебранки на тему, как я тут оказался, командир корабля связался с диспетчерами и спросил, что делать с буяном. Через некоторое время мне сообщили их ответ: «Если буян согласится прыгнуть с высоты порядка трех метров на бетон взлетной полосы, то откройте ему дверь и пусть прыгает. Если, нет, то пусть летит в Адлер». Я не раздумывая согласился. Мне открыли дверь, и я сиганул в темноту. Когда встал на ноги после не очень удачного приземления, меня спросили: «Ноги целы? Тогда отойди подальше на траву, мы будем взлетать».
Я отошел, огляделся, увидел вдали огни аэровокзала и во весь дух помчался в их направлении, так как мне надо было еще успеть на свой рейс на Вильнюс.