Казалось, нет более далекого от таинств разума, чем таинства жизни. Миллиарды лет развития живой материи от первичного и неотличимого на ощупь от воды первичного бульона в праокеанах до лесов и степей, кишащих стадами животных, и морей со стаями рыб, пролегли между нами. И не находим мы другой соединяющей нас линии, кроме той, что мы являемся живыми существами, результатом или по крайней мере частью биологической эволюции. Но если посмотреть на человека с точки зрения появления и функционирования в нем сознания или разума, то обнаружим явления, которые напомнят рассмотренные. Но чтобы понять это, надо начать издалека.
В Индии известна такая легенда. Давным – давно при дворе падишаха Акбара возник спор между учеными. Одни говорили, что сын китайца безо всякого обучения заговорит по – китайски, сын араба – по – арабски и т. д. Другие утверждали, что дети будут говорить на том языке, которому их обучат, и что их национальная принадлежность не имеет никакого значения. Падишах разрешил этот спор раз и навсегда. Он велел поместить новорожденных, происходящих от разных национальностей, в комнату, до которой не доходили звуки человеческого голоса. За детьми ухаживали люди с отрезанными языками; ключ от комнаты, в которой находились дети, Акбар носил у себя на груди. Так прошло 7 лет. Потом комнату вскрыли, и вместо людей, говорящих на разных языках, перед мудрецами и императором предстали человекоподобные существа, не умеющие говорить, ходить на двух ногах, пользоваться простейшими предметами. И вряд ли чувство горечи от неудачного опыта позволило очевидцам понять, что они стали свидетелями события, способного потрясти основы мироздания.
Упомянутый неудачный опыт – отнюдь не исключение. Известны десятки случаев, когда дети, в силу тех или иных обстоятельств лишенные человеческого общества и воспитанные животными, так называемые маугли» или дети – волки, будучи возвращенные к людям, не становились стать людьми. Они с трудом осваивали простейшие несколько слов и владение, например, ложкой, но даже в возрасте 15–20 лет по социальным качествам напоминали малолетних малышей.
За последние две – три сотни лет накопились десятки случаев подобного рода. Самый известный из них – две девочки Камала и Амала, которых нашли в 1920 году в Индии; младшей, Амале, было около восемнадцати месяцев, а старшей, Камале – так их окрестили – в пределах 8 лет. Кожа у обеих была основательно поцарапана и покрыта мозолями, языки высовывались изо ртов, они скалили зубы и нелегко дышали. Позднее обнаружили поразительные странности. Дети были неспособны видеть днем и спасались от солнечного света в темных углах. В ночь они выли и метались по комнате в поисках выхода. Спали они не более пяти – шести часов в день, ели лишь сырое мясо и утоляли жажду, лакая жидкость. Обе девочки, когда находились в комнате, ползали на коленях и локтях, хотя на улице очень резко носились, вставая на ладони и ступни. Они рычали на людей, изгибали спины, подобно волкам, при приближении того, в ком видели опасность. Они «охотились», преследуя цыплят и прочих хозяйственных животных, рыскали по двору в поисках выброшенных потрохов и с жадностью пожирали их.
Но жизнь этих детей волков оказалась недолгой. Младшая девочка, Амала, прожила в неволе менее года, она умерла от нефрита в начале сентября 1921 года. Камала прожила 9 лет. Со временем она научилась ходить, хотя до конца жизни так и не отвыкла от волчьей походки. Она начала умываться, пользоваться стаканом, причем даже изучила несколько слов, хотя продолжала есть сырое мясо и потроха, избегала собак. То, что она обучилась примитивной речи, означало, что при рождении у нее не было умственных изъянов и что ее волчьи повадки были целиком переняты у «приемных опекунов».
Когда Камалу нашли, интеллект ее находился на уровне развития шестимесячного ребенка. В возрасте 16–18 лет она вела себя, как четырехлетнее дитя.
В реальной жизни судьба звериных воспитанников трагична. В отрыве от дикой природы они быстро умирают, хотя сравнить здесь не с чем: данных о том, сколько они могут прожить в лесу в диком состоянии, нет. Кроме того, по возвращении к людям их практически не удается адаптировать к обычной для людей жизни. Дети, растущие в полной изоляции, хоть и отличаются обостренным развитием некоторых чувств, но в целом и умственно и поведенчески ущербны. Каждый из них остается животным. Чувства дикаря хранят его: он видит опасность во тьме, слышит ее вдали. Он думает только о том, как выжить; он не отвлекается на посторонние размышления – он чувственный зверь, а не мыслящий человек.
Как правило, судьба современных «маугли» одинакова, их помещают в психиатрическую больницу, где они остаются до конца своей недолгой жизни. Увы, человеческий ребенок, «воспитанный» зверем, никогда не может стать полноценным членом человеческого общества.
Сказки и легенды, которыми мы живем, которые составляют часть нашего представления о действительности, не всегда этой действительности отвечают. Ромул и Рем – основатели Рима, Маугли Киплинга если и имеют под собой реальную основу, то в том, что хищные животные способны помочь беспомощным человеческим младенцам выжить, но не более. Дети – волки перенимают привычки своих приемных родителей, и даже возвращенные к людям никогда не становятся полноправными членами человеческих обществ, и что действительно странно, зачастую долго не живут.
Мы не вправе отказать таким существам называться людьми, но относимся к ним как к слаборазвитым, как к больным разумом членам человеческого сообщества. Наше отношение к ним продиктовано милосердием, и в конечном итоге, нашим собственным благополучием.
В то же время известны ситуации, когда человеческие дети, слепоглухонемые от рождения, (т. е. лишенные чувственного контакта с внешней средой) без помощи извне вели поистине животный образ жизни. Но стоило такому контакту в детстве состояться, как минимальные усилия обучения, словно падая на плодотворную внутри таких детей почву, помогали приобрести навыки человеческого поведения и облегчали их участь, а может быть наоборот.
Мы не зря говорим об этом подробно, что отсюда следует горькое и неприемлемое для многих из нас обстоятельство, что человеком не рождаются, но становятся; что существо, которое выходит из материнского чрева – это еще не человек, но существо, которое может человеком стать.
Что происходит в нас такого, что будучи полноценными по всем биологическим параметрам человеческие дети становятся людьми в полном смысле этого слова, т. е. существами, способными ходить, думать, говорить и совершать осмысленные поступки исключительно в результате воспитания среди людей?
Далее мы приходим к еще одному не менее примечательному обстоятельству: человеком можно быть только среди людей.
Невыносимо одиночество среди людей, еще ужаснее оно, когда людей вокруг нет.
«Наиболее наглядным примером хрупкости человеческих качеств служат особенности людей, потерпевших кораблекрушение и попавших на необитаемые острова. К их числу также следует отнести пастухов, лиц, находящихся в одиночном заключении, одиночных старателей и всех тех, кто изолирует себя от общества или изолируется в принудительном порядке самим обществом на длительный период времени. Через известный промежуток времени такие люди теряют беглость речи. В конечном счете они вообще теряют способность разговаривать. Вдобавок они привыкают к своему новому положению и становятся болезненно чувствительными и нетерпимыми к отношениям, сложившимся в цивилизованном человеческом обществе. Цивилизованные обычаи, манеры и вкусы у них исчезают. Они перестают заботиться о личной гигиене и становятся нетерпимыми или безразличными к традиционному укладу жизни. Память у таких людей слабеет, уменьшается их способность к абстрактному, понятийному мышлению. Интересы и перспективы деятельности сужаются; весь психический мир сужается и изменяется. Если эти изменения заходят не слишком далеко и длятся не слишком долго, такие люди, вновь оказавшись в условиях нормальных человеческих взаимоотношений, могут постепенно быть возвращены к прежнему состоянию».[10]
Название книги, из которой взят этот отрывок, не должно нас обманывать; сказанное относится ко всем людям без исключения. И связано это с изменением и искажением человеческой психики в условиях одиночества. Не того душевного одиночества, особенно мучительного в юные годы, которое испытывает каждый из нас. Но в условиях одиночества физического, условиях «сенсорной депривации». Психологический словарь дает такое объяснение этому термину: «сенсорная депривация – (от лат. sensus – чувство, ощущение и deprivatio – лишение) – продолжительное, более или менее полное лишение человека зрительных, слуховых, тактильных или иных ощущений, подвижности, общения, эмоциональных переживаний»[11]. Все дело в том, что мы взаимодействуем с действительностью через органы чувств – слух, зрение, осязание и пр., и ограничение этого взаимодействия, обрубка канатов, связывающих нас с миром, сказывается на нашей психике, причем степень реакции напрямую зависит от количества отрезанных канатов. При этом различимы три состояния изоляции:
– только от человеческого общества с сохранением полноценного контакта с остальным окружающим миром – социальная депривация. Состояние наиболее присуще одиночным путешествиям, отшельникам, космонавтам;
– полностью от человеческого общества и значительным ограничением контакта с остальным миром, например, одиночные заключения в тюрьмах;
– полная изоляция человека от действительности, наблюдаемая в научных опытах, в том числе в флоат – камерах Джона Лилли.
Справедливости ради надо отметить, что подобно змеиному яду изоляция только в больших дозах смертельна, в микроскопических она оказывает благотворное воздействие на людей. Практика отшельничества, являясь, по сути, разновидностью социальной депривации, использовалась практически всеми религиями мира. Человек, ограничивая общение с другими людьми, устраняя речевую, эмоциональную и социальную практику информационного обмена, достигал весьма необычных состояний, как физических, так и душевных. В наши дни с помощью сенсорной депривации (используя кабинеты релаксации, флоат – камеры Дж. Лилли) успешно проводят позитивную коррекцию тревожного душевного состояния индивида, справляются с хронической усталостью, благополучно излечивают депрессии и последствия шоков и стрессов. Однако предметом нашего разговора является скорее болезнь, чем лекарство, ибо то, что нас губит, ярче говорит о том, что мы есть.
Голословность – худшее качество исследователя, и потому обратимся даже не к сухим протоколам научных наблюдений, а к воспоминаниям участников событий.
Так, например, в дневнике русского космонавта В. Н. Волкова мы находим следующую запись: «Слежу за приборами, иногда бросаю взгляд через иллюминаторы на летящую в темноте Землю. В шлемофонах характерное потрескивание эфира… Внизу летела земная ночь. И вдруг из этой ночи донесся лай собаки. Обыкновенной собаки, может, даже простой дворняжки. Показалось? Напряг весь свой слух… точно: лаяла собака… И потом… стал отчетливо слышен плач ребенка. И какие – то голоса. И снова – земной плач ребенка». Радисты наземных станций по управлению полетом, прослушивая эфир на этих же волнах, никакого лая собаки и плача ребенка не слышали»12.
Когда знаменитого парусного капитана Френсиса Чичестера, обошедшего на яхте «Джипси Мот» в одиночку вокруг света, спросили, что от него потребовало наибольшей выдержки и максимальной затраты душевных сил, он однозначно ответил: «Одиночество».
Многие, в том числе сильные духом, люди не выдерживали одиночества. Так, известный мореплаватель Уильям Уиллис вспоминает: «В прошлую войну многие моряки в одиночестве дрейфовали в океане в шлюпке или на плоту, после того, как их товарищи погибли от ран или голода. Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знал, что с ними произошло. Мы так и говорили про них: «Помешались на плоту»13.
В научных наблюдениях за космонавтами отмечено, что «…с увеличением продолжительности сенсорной депривации происходит ослабление внимания и интеллектуальных процессов: «путаются мысли», «невозможно на чем – либо сосредоточиться». Почти все испытуемые отмечали быструю утомляемость при предъявлении тестов на сообразительность, указывали на невозможность последовательно обдумывать тепличные ситуации («мысли стали короткими, перебивают друг друга, часто разбегаются») … Вся эта симптоматика укладывается в астенический синдром (истощение нервной системы)»14.
Как видим, даже в этом, наиболее щадящем режиме одиночества восприятие себя и мира искажается. Моряки теряют рассудок, космонавтам чудятся псы в безбрежном космосе.
Если подобное происходит с людьми, которые добровольно выбирают свой путь и при этом не лишены контакта с окружающим, пусть и безлюдным миром и зачастую должны бороться за свою жизнь или выполнять порученные им задания, насыщая свой день и свой мозг, то в случае одиночного заключения в тюрьмах мы сталкиваемся с более тяжкой и зачастую безвыходной ситуацией.
«Широкое применение одиночного заключения в тюрьмах в начале 19 – ого столетия хорошо известно, и его последствия для заключенных были подробно описаны в медицинских журналах того времени… Примеры включают отчет за 1854 год главного врача тюрьмы г. Галле, Германия, который наблюдал среди содержавшихся в изоляции заключенных то, что он назвал «тюремным психозом», и пришел к заключению, что «длительная полная изоляция имеет очень вредные последствия для тела и души, по всей видимости, предрасполагает к галлюцинациям» и поэтому должна быть немедленно прекращена. В отчете за 1863 год сообщается о ярких галлюцинациях, бреде, чувстве страха и психомоторном возбуждении, отмечавшихся у 84 заключенных, страдавших оттого, что его авторы назвали «психозом одиночного заключения»…
Аналогичные результаты наблюдений были получены в Англии, где в 1850 году, например, 32 из каждых 1000 заключенных должны были быть переведены из одиночных камер в тюрьме Пентонвилла вследствие умопомешательства, по сравнению с 5,8 заключенными на 1000 в тюрьмах, не практиковавших одиночное заключение. В США «Общество тюремной дисциплины» в Бостоне, которое принимало участие в разработке «раздельной» или «пенсильванской» системы одиночного заключения, уже в 1839 году сообщало о серьезных психических проблемах среди содержавшихся в одиночных камерах заключенных, включая галлюцинации и слабоумие (приводится у Scharff – Smith, 2004). …Осознание того, что одиночное заключение вместо предназначавшейся ему роли средства «излечения от недуга преступности» приводило к развитию у заключенных психических заболеваний, стало одной из главных причин демонтажа к концу 19 – ого столетия в Европе и Северной Америке тюрем изолированного содержания заключенных.15
Одно из самых тягостных состояний, приводящих к психическим нарушениям в условиях одиночного тюремного заключения – это безделие, скука, монотонность.
По словам одного из заключенных: «Скука – главный враг. Сенсорная депривация – образ жизни. Заняться просто нечем. Запритесь в одиночестве в своей ванной комнате, не имея никаких личных вещей, и попробуйте представить себе годы такого существования, неделя за неделей. Это начинает вас медленно разрушать, психически и физически…».
…«Вы сидите в одиночке, томясь от ничтожности, не только вашей собственной, но ничтожности общества, других людей, мира. Летаргия месяцев, которые складываются в годы пребывания в камере в полном одиночестве, подобно плющу обвивает каждое физическое действие живого организма и медленно удушает его; ужасный распад действительно ничтожного существования. Вы больше не делаете отжимания от пола или другие физические упражнения в своей маленькой камере; вы больше не ходите по камере (четыре шага вперед, четыре – назад). Вы больше не мастурбируете; вы не можете вызвать в воображении никаких эротических образов… Время в камере опускается как крышка на гроб, в котором вы лежите, и смотрите на нее, как она медленно над вами закрывается… Одиночное заключение в тюрьме способно изменить онтологические свойства камня (Abbott 1982:44–45)» 16 .
Имеются и медицинские подтверждения снижения умственной активности в подобных случаях. «В тюремной жизни скука порождает скуку… Чтобы оценить эту гипотезу, ежедневно измерялась активность мозга содержавшихся в условиях изоляции заключенных. Исследователи обнаружили, что после семи дней изоляции имеет место снижение активности мозга. Это снижение «коррелировало с безразличным, апатичным поведением … и со снижением поведения, направленного на поиск стимуляции. До семи дней снижение ЭЭГ обратимо, но при более длительной депривации этого может и не произойти» (Scott and Gendreau, там же)»17.
О последствиях же лишения человека полного контакта с миром мы можем только догадываться. Опыты, которые проводились на этот счет, и, слава богу, это были опыты, подтверждают описанное выше.
В психологии был сделан ряд попыток имитировать сенсорную депривацию. В Университете Мак-Гилла сотрудниками Д. Хебба в 1957 г. был организован и проведен следующий эксперимент.
«Группе студентов колледжа платили $20 в день за то, чтобы они ничего не делали. Им нужно было только лежать на удобной кровати с полупрозрачной повязкой на глазах, позволявшей видеть рассеянный свет, но не дававшей возможности четко различать объекты. Через наушники участники эксперимента постоянно слышали легкий шум. В комнате монотонно жужжал вентилятор. На руки испытуемых надевали хлопчатобумажные перчатки и картонные муфты, выступавшие за кончики пальцев и сводившие к минимуму тактильную стимуляцию. Уже через несколько часов пребывания в подобной изоляции затруднялось целенаправленное мышление, не удавалось ни на чем сосредоточить внимание, становилась повышенной внушаемость. Настроение колебалось от крайней раздраженности до легкого веселья. Испытуемые ощущали невероятную скуку, мечтая о любом стимуле, а получив его, чувствовали себя неспособными отреагировать, выполнить задание или не желали предпринимать для этого никаких усилий. Способность решать простые умственные задачи заметно снижалась, причем данное снижение имело место еще 12–24 часа после окончания изоляции. Хотя каждый час изоляции оплачивался, большинство студентов не смогли выдержать такие условия более 72 часов. У тех, кто оставался дольше, появлялись, как правило, яркие галлюцинации и бредовые идеи.
Еще одна экспериментальная ситуация, предполагающая высокую степень депривации, – «изоляционная ванна» Дж. Лилли. Испытуемых, снаряженных дыхательным аппаратом с непрозрачной маской, полностью погружали в резервуар с теплой, медленно протекающей водой, где они находились в свободном, «невесомом» состоянии, стараясь, согласно инструкции, двигаться как можно меньше. В этих условиях уже приблизительно после 1 часа у испытуемых появлялись внутреннее напряжение и интенсивный сенсорный голод. Через 2–3 часа возникали визуальные галлюцинаторные переживания, сохранявшиеся частично и после окончания эксперимента. Наблюдались выраженные нарушения познавательной деятельности, стрессовые реакции. Многие бросали эксперимент раньше намеченного срока.
Все эксперименты демонстрируют в целом сходные явления, подтверждая, что потребность в сенсорной стимуляции со стороны разнообразной окружающей среды – фундаментальная потребность организма. В отсутствие такой стимуляции нарушается умственная деятельность и возникают личностные расстройства».[18]
Таким образом «сенсорная депривация может вызвать у человека временный психоз или стать причиной временных психических нарушений. При длительной сенсорной депривации возможны органические изменения или возникновение условий для их возникновения. Недостаточная стимуляция мозга может привести, даже косвенно, к дегенеративным изменениям в нервных клетках. Можно предположить, что существует биологическая цепочка, ведущая от эмоциональной и сенсорной депривации через апатию к дегенеративным изменениям и смерти. В этом смысле ощущение сенсорного голода следует считать важнейшим состоянием для жизни человеческого организма, по сути таким же, как и ощущение пищевого голода. У сенсорного голода очень много общего с пищевым голодом, причем не только в биологическом, а и в психологическом и социальном плане»19.
Что же такое происходит в человеке, что лишение контакта с миром лишает его рассудка?
Мы не зря столь подробно обсуждали вышеизложенные темы, что из них следуют три очевидных обстоятельства.
Первое из них состоит в том, что у представителя рода Гомо сапиенс есть такие особенности или качества, наличие которых позволяет говорить о нем, как о человеке – существе, качественно отличающимся от животных, а их отсутствие, напротив – о его человеческой ущербности.
Второе: эти человеческие качества приобретаются индивидом исключительно при условии его нахождения в первые годы жизни в человеческом обществе.
Третье: эти человеческие качества не являются раз и навсегда приобретенными, но могут быть искажены и даже утрачены при изоляции от людей и тем более при полной утрате контакта с окружающим миром.
Так как свойств без предметов не бывает, а человек в целом данным критериям не отвечает, хотя бы потому, что его тело появляется известным читателю способом, вещественную основу предлагаемым особенностям следует искать в составляющих человеческого тела, к чему мы и обратимся. Однако прежде поговорим о свойствах.
Мы не зря столь осторожно подходим к определению особенностей, отличающих человека, что всякое на первый взгляд убедительное утверждение в этой области по зрелом размышлении найдет если не опровержение, то уточнение, размывающее четкие границы определения прежнего. Тем не менее, в плеяде качеств, лежащих в основании наших поступков и которыми мы отличаемся от животных, – сознание, разум, способность чувствовать и испытывать эмоции – не столько первое место, сколько сводным феноменом следует признать сознание[20], ибо оно вбирает в себя способность и мыслить, и чувствовать, и ощущать. По крайней мере, именно на уровне сознания, именно сознанием мы направляем, контролируем, наблюдаем остальные свои особенности. Но даже в этом случае следует говорить о зыбкости этого понятия, о возможной принадлежности к феномену «человек» и бессознательного и подсознательного, которые являются, по мнению одних, непременным атрибутом человека, а, по мнению других, фиктивны. Но все – таки, исходя из того, что мы вершим историю и строим личную жизнь «в полной памяти и ясном рассудке», хотя порой это глубоко сомнительно, за наше основное отличие примем сознание или человеческое «я» отнеся к нему и самою функцию сознания – отражения действительности, и способность чувствовать и мыслить. Четко понимая при этом, что сознание – это нечто вроде вершины айсберга – нашего «я», основная масса которого скрыта в бездне вод.
Полагая, что эта книга не строгий научный трактат, призванный расставить все точки над «и» в понимании нашей сути, будем также в качестве обозначения нашего феномена приводить и столь прекрасное слово, как «душа». Потому что именно в нем, более, чем в каком – либо ином, коротко и возвышенно выражена наша чуткая, одновременно и стальная и хрупкая суть.
Безусловно, наше человеческое «я» неразрывно связано с обществом, в котором появляется и воспитывается индивид. Такая связь давно замечена, но всякий понимал ее по-своему. В наиболее известном виде она отражена в знаменитом изречении К.Маркса: «Человек есть совокупность общественных отношений». Для сторонников этого мыслителя она содержит скорее исторический и экономический привкус, однако при отсутствии комментария четкие ее слова означают, что человек есть концентрация общества, суммарное отражение этого общества или его квинтэссенция.
Во исполнение этого завета последователи Маркса, лишь только появилась тому возможность, начали лепить людей, как глину, по своему образу и подобию, однако в отличие от Господа, слепившего Адама, ничего у них не получилось. То ли лепилы оказались плохи, то ли образ, с которого они лепили, невзрачен, но коммунистический эксперимент сорвался. И потому, как и всякий неудачный эксперимент, требует осмысления.
Получилось, что при всем том, что человек есть отражение общества, он оказался нечто более глубоким и сложным, чем простое отражение. Говоря проще, зеркало выходит кривовато. Его амальгама отражает не только то, что находится перед ним, но и то, что хочет амальгама отразить. Человек оказался не глиной, которую можно лепить как угодно, но глиной с какими – то внутренними характеристиками, которую можно лепить, лишь учитывая связи между отдельными частицами этой глины. Ее можно лепить так, как она допускала, и при чрезмерном насилии над глиной получался истукан или колосс на глиняных ногах, что собственно и случилось с несчастной Россией в 20 веке, а не живой и яркий человек.
Объяснение этому феномену – зависимость человеческой сути от внутрителесных и общественных обстоятельств – дает нейробиология, наука, изучающая нервную систему человека и животных. Наряду с педагогикой, психиатрией и другими науками, она утверждает, что человеческое сознание связано с функционированием человеческого мозга. Надо сказать, что под влиянием просвещения такое мнение постепенно распространяется на все группы населения, хотя говорить о сердце, как источнике наших радостей и бед, намного приятней.
Прежде чем переходит к объяснению отмеченных явлений в становлении и функционировании сознания и их связи с нашим мозгом, обратим твое внимание, читатель, что человеческий мозг является самым крупным белым пятном современного естествознания. Сотни исследователей день за днем изучают его (хотелось бы верить в гуманных целях), одни сведения дополняют другие, то, что казалось очевидным вчера, сегодня внушает сомнение. И пока пишутся эти строки, наверняка появятся данные, корректирующие или даже во многом отвергающие сегодняшние представления о нем.
Начнем, пожалуй, с общего описания. «Вообразите, что мозг лежит на столе, и мы препарируем его вместе. Первое, что вы заметите, это то, что внешняя поверхность мозга кажется весьма однородной. Розовато – серый, он похож на гладкую цветную капусту с несколькими гребнями и впадинами, называемыми извилинами и бороздами. Он мягкий и желеобразный на ощупь. Это неокортекс, тонкий слой нервной ткани, который окутывает большинство более старых частей мозга. Практически все, о чем мы думаем, как о интеллекте – восприятие, язык, воображение, способности к математике, рисованию, музыке, планированию – происходит здесь…
Ваш неокортекс заполнен нервными клетками, или нейронами. Они так плотно упакованы, что никто точно не знает, сколько же в нем клеток. … Тем не менее, некоторые анатомы предсказывают, что в среднем человеческий неокортекс содержит порядка тридцати миллиардов нейронов (30 000 000 000), но никого не удивит, если в действительности окажется больше или меньше.
У всех нейронов есть общие черты. Помимо тела клетки, округлой части, которую вы представляете при упоминании клеток, у них также есть ветвящиеся, похожие на провода структуры, называемые аксонами и дендритами. Когда аксон одного нейрона соприкасается с дендритом другого, они формируют маленькое соединение, называемое синапсом. Синапс – это где нервный импульс с одной клетки воздействует на поведение другой.
Количество синапсов изменяется от клетки к клетке, от слоя к слою и от области к области. Если б мы заняли консервативную позицию, что каждый нейрон имеет одну тысячу синапсов (действительное число синапсов оценивается ближе к пяти или десяти тысячам), то наш неокортекс должен был бы иметь примерно тридцать триллионов синапсов в сумме. Это астрономически большое число, намного за пределами наших интуитивных возможностей. Это несомненно достаточно, чтоб сохранить все вещи, которые мы когда либо узнали в течение жизни»[21].
В свое время бытовало мнение, что в отличие от большинства других клеток нейроны после завершения эмбрионального периода не делятся. Однако впоследствии «нейробиологи открыли, что мозг все же меняется в течение жизни: происходит образование новых клеток, позволяющих справиться с возникающими трудностями. Такая пластичность помогает мозгу восстанавливаться после травмы или заболевания, увеличивая свои потенциальные возможности»[22].
Пластичность мозга выше всего в возрасте от 14 до 21 года, когда наиболее эффективно обучение. Недаром возраст зрелости во многих странах исчисляется именно с 21 года.
Кроме нейронов значительная часть мозга заполнена так называемыми глиальными клетками. Они занимают в нем практически все пространство, которое не занято самими нейронами. По некоторым оценкам количество глиальных клеток в десять раз превышает число нейронов. До сих пор довольно устойчивым было мнение о том, что глиальные клетки обеспечивают опору для сети нейронов, служат своего рода строительными лесами. Однако в последние годы появились данные (как ни странно, это выяснилось при исследовании мозга умершего А. Эйнштейна), что они участвуют в мозговых процессах.
Нейроны и глии – не единственные клетки в мозге. Так, кислород и питательные вещества поставляются плотной сетью кровеносных сосудов. Существует потребность и в соединительной ткани, особенно на поверхности мозга.
Говоря о мозге, часто употребляют выражение «серое вещество», реже говорят о белом веществе. Так вот, серое вещество головного мозга состоит в основном из скоплений тел нейронов и их ближайших отростков. Белое вещество состоит в основном из скоплений нервных волокон, отростков нервных клеток, имеющих миелиновую оболочку (отсюда белый цвет волокон и вещества). Белое вещество полушарий образовано нервными волокнами, связывающими кору одной извилины с корой остальных извилин собственного и противоположного полушарий, а также с нижележащими образованиями.
Особого внимания с интересующей нас точки зрения, заслуживает становление нейронных сетей. В настоящее время известно, что их построение начинается сразу же после рождения человеческого индивида и продолжается всю оставшуюся жизнь. В мозге младенца нейроны появляются со скоростью 250 тысяч в минуту. Сообразно своим генетическим признакам они заполняют кортикальное пространство и устанавливают и закрепляют связи между собой в соответствии с получаемыми извне сигналами. При этом мы наблюдаем совокупное воздействие генетических и социальных факторов на создаваемую конструкцию. «…Формирование функций развивающегося мозга происходит не только по линиям генетически предопределенных программ. Существенным фактором этого развития оказывается и образование новых морфофункциональных систем связей под влиянием воздействий внешней среды и обучения….».[23]
Важность внешнего влияния на формирование индивида отмечается и другими отраслями знаний. «…полноценное развитие органа, а тем более такого сложного органа, как полушария головного мозга, возможно лишь в результате его функционирования. Поэтому мозг нуждается в раздражителях, вызывающих его деятельность и тем самым обеспечивающих его морфологическое и функциональное развитие»[24].
Хотя мы и говорим, что человеческий мозг совершенствуется всю нашу жизнь, растет и усложняется он преимущественно в детстве и юности индивида. Установлено, что первые годы жизни малыша – критически важный период для развития его мозга, что подтверждается ранее приведенными примерами с «маугли».
«Развитие мозга ребенка начинается с момента зачатия, еще в утробе матери. 250 тысяч нейронов рождается за 1 минуту, в течение всей беременности. К моменту рождения этот процесс резко замедляется и у младенца насчитывается до 100 миллиардов клеток мозга – нейронов, которые почти не связаны между собой. А ведь каждый нейрон может создать более 15 тысяч синаптических связей … Перед самым рождением и особенно сразу же после рождения ребенка начинается расцвет внутримозговых связей, что создает огромный потенциал для развития головного мозга…
Каждое новое ощущение, новый опыт, новое взаимодействие ребенка с окружающим миром приводит к образованию новых нейронных связей: дуновение ветра и колыхание листьев над коляской младенца, ласковое прикосновение матери, запах и тепло отца, качающего перед сном, ощущение мокрого подгузника, новая игрушка, голос бабушки…
Очевидно, что с точки зрения развития мозга первые три года жизни ребенка представляют собой совершенно уникальный период. Такой скорости интеграции информации об окружающей среде в структуры головного мозга не будет ни в каком другом возрасте на протяжении всей жизни человека. В целом за первые три года жизни ребенка создано более трех миллионов километров нейронных волокон!
Мозг ребенка должен избавиться от тех нейронных связей, которые не используются или используются редко. За процессом активного создания новых связей между нейронами следует стадия «прополки». В первые три года жизни происходит значительное перепроизводство внутримозговых связей. Так как мозг производит количество синапсов больше необходимого, они вынуждены соперничать друг с другом. Только самые «стойкие» и наиболее используемые синапсы имеют шанс выжить – это определяется уровнем их электрической активности. Особенно активные связи между нейронами получают большее количество электрических импульсов, что в свою очередь, стимулирует питание нейрона. Менее активные в конце концов прекращают свое существование…
Вышесказанное означает, что мало научить чему – то ребенка однажды. Если вы хотите, чтобы приобретенный навык остался с малышом, сделайте его частью ежедневных регулярно повторяющихся активностей, приносящих удовольствие. Этот период бурных изменений продлится недолго. К трем годам ребенка физический рост размеров и плотности головного мозга в основном завершается. Основные нейронные цепочки, направляющие дальнейшее развитие ребенка, уже сформированы».[25]
Что касается взаимосвязи мозга и сознания, то одним из убедительных тому примеров состоит в лекарственном воздействии на мозг либо в медицинских целях, либо с целью повышения его работоспособности или достижения наркотического состояния. Достаточно известно, что с помощью тех или иных медицинских препаратов вызывается желаемая реакция: возвращается ясность рассудка, повышается умственная работоспособность или мы погружаемся в виртуальную бездну без надежды на возвращение. Так, например, препараты лития используются для лечения маниакально – депрессивного психоза – одного из самых распространенных психических заболеваний. Широко известный «прозак» или «флуоксетин» – антидепрессант, применяют при разных видах депрессии (особенно при депрессиях, сопровождающихся страхом). Психостимуляторы – кофеин, фенамин, другие – повышают настроение, способность к восприятию внешних раздражений, психомоторную активность. О наркотиках, искажающих наше сознание, тоже широко известно, и о них мы еще поговорим.
За этими скучными и далекими от повседневности словами – нейроны, синапсы, которые ни в коей мере не могут взволновать наш рассудок, тем не менее, скрывается наша великолепная и таинственная суть, наши мысли, душа, способность любить и верить, наше человеческое «я», бесчисленные грани которого, как грани бриллианта, создают неповторимый и чарующий блеск. Подобно тому, как художник вникает в глубинные, механические составы красок, чтобы, выложив их потом на холст, в полной мере выразить свой внутренний мир, пугая и очаровывая зрителя, так не раз и не два нам придется взывать к сухой логике, расчленяя историю, повседневные нужды и само человеческое тело, чтобы понять себя – занятие скучное и неприятное, но без которого не обойтись.
Еще раз обратим твое внимание, читатель, что эта книга не повесть и не роман, хотя и отмечена порой фразами, более приличествующими беллетристике. И не научный трактат с его графиками и формулами, способными навсегда отвратить читателя. Это исследование человеческой природы, изложенное как можно проще и доступнее. Автор старается легко писать о важном не потому, что он легковесен и в силу присущего ему избытка чувств перескакивает с предмета на предмет, не уделяя каждому из них должного внимания. Но потому что восхождению на горы предшествуют холмы и предгорья, где закаляется и предуготовляется дух перед ледяными вершинами.
Слишком глубокие пласты действительности затрагиваем мы в своем повествовании. И если каждое из них расписывать известными наукам красками, мы навсегда погрузимся в до сих пор неисследованные дебри биологии, психики, космогонии. Тяжкий груз знаний может обратить наш рассудок в смятение. Чувствами, единственно образным мышлением можно понять, точнее прочувствовать этот мир, не раскладывая его на составные части, но целиком во всей его прекрасной и неповторимой целесообразности. Потому что проходит время расщепления мира ради его познания, и в преддверии тех испытаний, что нас ждут впереди, мы должны объединить знания и создать и сохранить в себе цельный образ действительности и человека, которыми они являются сейчас и которыми больше никогда не будут.
Все, о чем мы говорили, – нейроны, глия, становление нервных сетей и влияние внешней среды на формирование и этих сетей и поведение испытуемых – все это присуще как человеку (в большей степени), так и животным (в степени меньшей). Нейроны в человеческом мозге появляются, закрепляются и функционируют также, как нейроны мозга крысы или кошки. Даже широко известное доминирование полушарий большого мозга у человека в выполнении тех или иных функций, в настоящее время в некоторой степени обнаруживается у других биологических видов[26]. Отличие человеческого мозга выражается скорее количественными характеристиками и наличием специализированных зон, отвечающих за те или иные психические функции, чем нечто иным.
В этой связи вспоминается любопытный эксперимент. В ограниченное и в то же время напоминающее дикую природу пространство помещают муравьев, Понемногу, по одному, по десятку. Когда их немного, каждый живет в обособинку, отдельно от других, поведение их хаотично. Но по достижении некоторого количества – сотен или тысяч штук – поведение резко меняется. Все они становятся одной семьей с распределением полномочий между ними. Одни становятся рабочими муравьями и строят муравейник, другие солдатами, охраняющими вход в дом и т. п.
Не исключено, что нечто подобное происходит и в человеческом мозге, когда по достижении некоего количества связей между нейронами образуется система, объединяющая их всех. И у нас нет и, наверное, долго еще не будет иного объяснения феномену сознания, кроме того, что оно есть результат одновременного функционирования десятков миллиардов нервных клеток в нашем мозге, объединяющихся под воздействием некоего фактора в единую систему.
Одним словом, глядя на мозг изнутри, мы не только не видим в нем разума, ибо ментальные свойства еще не научились различать, как различаем поля электромагнитные, гравитационные. Глядя на наш мозг изнутри, мы не видим ни в его строении, ни в функционировании качественных отличий от мозга животных. Не исключено, как и в случае с живым веществом, где в клетке мы не видим жизни, но наблюдаем обычные химические реакции и их удивительную и, тем не менее, не невероятную последовательность, наш разум или сознание есть следствие обычной активности нейронов, реализации их свойств и потенций, их реакции на поступающие извне сигналы. И то качественное и неразличимое отличие, которое мы приписываем этой системе нервных клеток в нашем мозге, становится очевидным скорее вовне, чем внутри, в той деятельности, которая проявляется в движениях и поступках человеческого тела, как существа, управляемого сознанием.
Продолжим. Обратимся еще одной особенности действительности, тесно связанной с разумом. Речь идет об «информации».
Уже не раз и не два на страницах этой книги встречалось слово «информация». Как и многое, что связано с передним краем науки, термин этот не имеет четкого определения. Одни основоположники кибернетики и информатики говорят одно, другие – другое[27], для нас достаточно ее наиболее простое понимание: «информация – это сведения об окружающем мире и протекающих в нем процессах, воспринимаемые человеком или специальным устройством».[28]
Современная теория информации, а точнее понимание активности мозга как процесса, связанного с переработкой информации, привлекает наше внимание тем, что эта казалось бы абсолютно абстрактная наука, нечто вроде бездушной арифметики, наполнена субъективным человеческим содержанием. Одно из существенных понятий теории информации заключается в том, что информация есть там, где имеется разнообразие, неоднородность. Также, на количество информации, получаемой из сообщения, влияет фактор неожиданности его для получателя. Чем меньше вероятность получения, тем сообщение более информативно, и наоборот.[29]
Применительно к человеку это означает, что существование сознания, в чем мы убедились на вышеизложенных примерах, требует постоянного притока информации. При этом, чем более эта информация нова и неожиданна, тем более она насущна и животворна мозгу. Свойство это, потаенное и невинное, рожденное случайно во тьме веков, развернется позднее во всей своей неукротимой мощи на просторах нашей истории, о чем мы с удовольствием поговорим позднее.
Следует отметить, что теория информации изучает исключительно количественную сторону событий без учета смысла информации. Использование в ней математических методов привело к созданию всевозможные кибернетических, компьютерных устройств, без которых мы не представляем современной жизни. Человек научился преобразовывать, кодировать и передавать информацию на огромные расстояния с непостижимой точностью. Однако смысл этой передаваемой информации оценивается только нашим рассудком. Наше сознание оперирует нечто большим, чем количественные состояния объектов и событий. Оно оперирует их сутью, их значением для индивида, которого оно олицетворяет.
Мы останавливаемся на этом не для того, что забить тебе голову, читатель. Но потому, что в лице нашего сознания или мозга природой сооружен водораздел, с которого все реки текут к другим берегам. Если до сих пор причиной всех событий в мире были процессы материальные, то отныне, начиная с человека и в человеческом мире в частности, – процессы идеальные. И здесь мы вынуждены обратиться к приснопамятной философии.
Ее называют царицей наук. Для подавляющего большинства из нас это скучнейшая на свете дама. Но дама эта примечательна тем, что если её вместе с её книгами вышвырнуть в окно, она ворвется с пистолетом в дверь. И потому, как со всякой женщиной, с ней надо обращаться осторожно: лучше её выслушивать, чем не замечать, лучше ей поддакивать, чем прекословить. Ну а уж слушаться её – это совсем другое дело, так можно и уважение потерять, в том числе и в её собственных глазах.
Следует отметить, что наука, в полной мере используемая здесь, от философии отличается не тем, что ученые получают Нобелевские премии, а философы нет. И не тем, что ученые помогают людям жить, а философы ввергают их в напасти. Они отличаются тем, что философия объясняет этот мир, а наука нет. И потому какими бы достижениями не славилась наука, она никогда не превзойдет философию, как взгляд змеи, пусть и лежащей на высокой скале, никогда не увидит большего, чем взгляд парящего орла просто потому, что каждый из них видит на расстоянии своего броска, продиктованного внутренней конституцией.
Очень часто мы принимаем многие предметы и мнения изначально заданными, не задумываясь об их действительной сути. Авторитет сказителя, толкователя, рассказчика заслоняет окружающий мир; и как шоры на глазах лошадей вынуждают их смотреть и идти туда, куда выгодно всаднику, так чужие мнения заграждают для нас действительность и ведут, увы, нередко, в пропасть. Даже на страницах этой книги, где многое, казалось бы, должно быть подвергнуто сомнению, мы принимаем на веру слова «разум», «сознание», не особенно вдумываясь в их смысл, в понимание того, что за ними стоит. А между тем в них одна из самых сокровенных тайн мироздания.
Достаточно вспомнить, что сознание – это нематериальное свойство материального объекта. До сих пор у всей материи до человека свойства были материальными. Физические тела обладают гравитацией и движением – и гравитация и движение доступны для измерения. Живые существа обладают свойством размножаться – была одна клетка, стало две, и это можно сосчитать; обладают свойством самостоятельно перемещаться – лошадь стояла здесь, убежала туда без применения силы извне, и это тоже оставляет след.
Ментальные свойства мозга – сознание и мышление – поймать, взвесить и измерить нельзя. Биологические процессы, результатом которых они являются, оставляют след в пространстве, и мы говорим об электрической и химической активности нейронов и отдельных областей мозга, об ауре своеобразного электромагнитного поля, окружающего его. У нас даже может появиться желание и возможность ассоциировать эти электрические токи и вызванные ими поля с нашей душой, тем более, что такое сравнение заманчиво, но оно и обманчиво: мы не можем поймать мысль в пространстве или в сплетении нейронов. Мы можем вызывать ее по своему желанию с помощью химических средств, вызвать состояние эйфории и галлюцинаций, но, вызвав ее, мы будем разговаривать исключительно с «я» индивида, так же как, вызвав галлюцинацию, это будет личностная галлюцинация. Сознание может раскрыться только самому себе и только в индивидуальном человеческом «я».
Так вот философия испокон веков относит сознание к идеальным свойствам материальных объектов и тем делит мир на две равно существующие стороны – материальную и идеальную. Для того стихийно сложившегося понимания действительности, которым пропитано естествознание, когда наши практические достижения материальны, идеальное – нечто вроде жупела или присказки, которая маячит вдалеке и не имеет отношения к космическим, биологическим и информационным технологиям, на которых естествознание в наши дни сосредоточено. Вся ограниченность и немощность наук заключается в том, что идеальное им не по зубам. И не отрицая его наличия, они, тем не менее, его используют, обходясь без его понимания. Вечный вопрос первичности материи или духа естествознание не тревожит.
Но он тревожит философию. Казалось бы, есть что-то унизительное в признании идеальности сознания, признании собственного бессилия. Может быть это действительно потустороннее свойство, хотя и выражающее материальные процессы. А может быть это проявление вето, наложенного природой, согласно которому самовосприятие, самоощущение себя каждым уровнем материи невозможно.
Как Солнце не ощущает себя сгустком плазмы, а лошадь не способна выбирать инстинкты, так мысль, наверное, не может распознать себя, и вынуждена говорить о своей возвышенности и познавать только то, что ниже ее на шкале развития.
Наш дух есть явление, действительная глубина которого не раскрыта, и в свете вечного развития вряд ли когда – нибудь будет раскрыта до конца. За те две тысячи лет, что мы стараемся себя понять, единственным нашим достижением явилось признание первопричины материи и вторичности духа для одной половины человечества, в то время как половина вторая осталась при прежнем противоположном мнении. Но каждая из них по своему и права и не права и вот почему.