Лидия Константиновна стояла в коридоре, прислонившись головой к стене. «А-а, а-а, о-о-ой», – монотонно стонала она и каталась затылком по обоям, от одного уха к другому. «А-а» и «о-о-ой» Лидия Константиновна произносила в чёткой, ведомой ей одной последовательности – будто читала мантры или шаманские заклинания. Она так закатывала глаза, что Тане казалось: обратно они уже не выкатятся.
Таня смотрела на бабушку Лиду, и сердце её сжималось. Она верила, что бабушка «самый больной человек на свете», и всё время удивлялась: как один человек может вынести столько страданий?
«Опоясывающий лишай нервной системы», – поставила Лидия Константиновна диагноз самой себе. И хотя никаких внешних признаков лишая у неё не было, сомневаться в её словах никто из домашних не посмел бы.
Регулярные сердечные приступы, скачки давления, хондроз, панкреатит, а теперь ещё и «лишай», который паразитировал на бабушкиной нервной системе. Таня знала, что нервы у бабушки Лиды были «расшатаны с малолетства», а «из-за нервов и сердце не хотело работать как надо».
Лидия Константиновна измеряла давление по несколько раз в день и всегда носила с собой тонометр и «дежурные таблетки». Когда она не могла расслышать своё сердцебиение, то просила внучку помочь. Таня частенько сидела со стетоскопом в ушах и сосредоточенно пыталась услышать «верхнее, систолическое». Оно было особенно важным для бабушки, потому что от него она потом «плясала по таблеткам».
И если Таня «выслушивала» меньше ста сорока – просто «невнимательно слушала».
Таблетки бабушка Лида хранила в большущей картонной коробке, в какие обычно складывают скарб при переездах. А у Лидии Константиновны она была плотно набита лекарствами – запас на несколько лет.
На картонных стенках с внешней стороны карандашом были написаны названия лекарств, их назначение и дозировка. Таня хорошо помнила самые важные: кристепин, адельфан, клофелин и особенно – феназепам. Его нельзя было «достать» просто так, без рецепта. И бабушке его никто не выписывал – таблетками снабжала любимая тётка Шура. Шура «прошла всю вой ну» и временами теряла рассудок, поэтому и имела пожизненный рецепт на феназепам.
От феназепама бабушке всегда становилось лучше, и она засыпала. А просыпалась уже совсем здоровая. «Все болезни сном проходят», – говорила Лидия Константиновна, туго перевязывала коробку с таблетками бечёвкой и убирала на самую высокую антресоль, под замок. Чтобы Тане, не дай бог, «не втемяшилось» попробовать её таблетки.
Таня их, конечно, попробовала, но много позже – когда уже взрослая отдыхала в Египте. Она записалась на экскурсию на плато Гиза. Знаменитые пирамиды, сфинкс, которым Таня грезила со школы, и Каирский музей.
Автобус с туристической группой отправился поздно вечером. В пути они должны были провести всю ночь, чтобы утром увидеть пирамиды. Тане так хотелось приехать на пирамиды полной сил, чтобы хорошенько всё рассмотреть! Но она плохо переносила дорогу – заснуть в автобусе было из разряда чудес.
Среди экскурсантов была бодрая пара пенсионного возраста из Таниного отеля. Таня познакомилась с ними, когда садилась в автобус, и с этого момента Валя и Серёжа взяли над ней шефство. Серёжа заметил, как Таня крутилась на своём сиденье и пыталась принять удобную для сна позу. Видя её мучения, он предложил «глотнуть коньячку для сна» и полез было за пластиковым стаканом. Таня наотрез отказалась, ссылаясь на особенности своего вестибулярного аппарата. Тогда Сергей произнёс сакраментальное:
– Валь, у тебя таблетки с собой? Дай ей эти, самолётные. Может, заснёт.
И Валя дала.
Таня держала в руках блистер с обрезанным названием «… зепам». «Что-то подозрительно знакомое», – насторожилась она. Но заснуть очень хотелось, и Таня вскрыла ячейку.
Всё, что происходило в следующие сутки, Таня запомнила смутно. У неё, в отличие от бабушки, давление всегда было пониженным. А вероятность не проснуться после бромдигидрохлорфенилбензодиазепина – повышенной.
Всю дорогу до Каира Таня пролежала на заднем сиденье автобуса в забытьи. Помимо ожидаемого седативного эффекта, с ней случилась побочка в виде повышенного слюноотделения, головокружения и галлюцинаций. Она, конечно, спала. Но не так, как ей бы хотелось.
Серёжа с Валей по очереди подходили к Тане проверить, как ей «спится».
– Смотри, Валь, аж слюна потекла, как спит, – умилялся Сергей.
Сквозь приоткрытые веки Таня увидела Сергея – с головой шакала. «Анубис, – подумала Таня, – провожает меня в загробный мир». Валя тоже преобразилась: в её облике появилось что-то крокодилье. «А это Амат, – поняла Таня, – она отвечает за возмездие». По справедливости, Амат должна была откусить Анубису голову за Танины страдания, но сил досмотреть эту сцену у Тани уже не было.
Утром группу привезли на завтрак. Таня, шатаясь, вылезла из автобуса. Есть совсем не хотелось – она всё ещё пребывала в мире, где у людей вырастают пёсьи головы и крокодильи лапы.
– Ну сразу видно, отдохнула! – констатировали пенсионеры. – Обратно поедем, ещё выпьешь.
А Тане уже не хотелось ни на какие пирамиды. Ей сразу хотелось «обратно» – но без феназепама. Сфинкса она, конечно, увидела. Однако после автобусных человекопсов он уже не казался ей чем-то особенным.
Отпустило Таню лишь к концу вторых суток. Всё это время она вспоминала бабушку и никак не могла взять в толк – как же та жила на таких высокоактивных транквилизаторах?
А Лидии Константиновне таблетки помогали справляться с ранимостью и высоким давлением. Таня рано поняла, как легко можно было обидеть бабушку, – например своим невниманием. Несмотря на кажущуюся внешнюю суровость, бабушка Лида изнутри была очень хрупкой.
А вот Танина мама, Римма, этого понимать никак не хотела. Она частенько игнорировала Лидию Константиновну – упрямо пыталась жить своей взрослой жизнью. Которая никак не получалась, потому что бабушка Лида жила в соседнем подъезде: на том же этаже, с одной общей стеной и смежным с дочерью балконом.
Танин папа даже проделал в балконе дыру, чтобы тёща в любой момент могла беспрепятственно попасть к внучке.
Бабушкин силуэт в балконном окне прочно ассоциировался у Тани с папиным: «Полундра! Идёт!». Таня не совсем понимала значение слова «полундра» – она решила, что папа так называет бабушку, и тоже за глаза стала звать её Полундрой.
Полундра могла прийти в любое время, иногда появлялась в квартире в самый неожиданный момент – чем пугала Таниных папу и маму.
Однажды мама «самовольно» уехала за город к свекрови и оставила Таню с бабушкой. Бабушка обиделась, расстроилась – и у неё сильно подскочило давление.
Снизить «такое высокое» давление мог только клофелин, который бабушка приняла в тандеме с чем-то ещё из заветной коробки.
Через полчаса давление у бабушки снизилось. Вместе со способностью ориентироваться в пространстве и времени.
– Кто ты, девочка? – спрашивала Лидия Константиновна и смотрела сквозь Таню пустыми глазами. – Я тебя не знаю. А я кто?
– А ты бабушка моя! – кричала Таня в ужасе. И ей начинало казаться, будто не только бабушка нуждалась в самоидентификации, а уже и она сама.
А бабушка Лида ложилась на кровать и сладко дремала.
Бабушкины проблемы со сном начались из-за её прежней работы. Много лет Лидия Константиновна проработала начальником смены военизированной охраны на режимном объекте. Она часто работала «в ночь» и всю оставшуюся жизнь засыпала поздно и спала чутко.
Выйдя на пенсию, она так же чутко караулила Таню и оберегала её от «дурного влияния». У бабушки Лиды, казалось, был встроенный радар опасности – она всегда появлялась в самый ответственный момент.
Как-то маленькая Таня выносила мусор и у мусоропровода наткнулась на бабку Надю – противную старуху, что жила с бабушкой на одной площадке. Все её называли бабой Надей, а бабушка Лида – «старой ведьмой».
Бабка Надя была женщиной нелёгкой судьбы – оттого, видимо, и стала такой склочной, завистливой и будто желающей всем споткнуться о собственный порог.
– Смотри, что у меня есть, – сказала она и сняла с шеи крестик на засаленной верёвке. – Смотри, какой красивый. Хочешь примерить?
Таня открыла рот и уставилась на крестик. Что-то внутри неё кричало, что чужие крестики примерять нельзя, дабы не брать на себя «тяжёлую ношу» другого человека. Но любопытство взяло верх. Таня смотрела на крестик как заворожённая и не могла двинуться с места. Старуха растопырила верёвку и уже занесла её над Таниной головой.
– Я тебе щас руки отруб лю, – услышала Таня подозрительно спокойный голос бабушки Лиды.
Бабушка двинулась на соседку. В состоянии аффекта Лидия Константиновна всегда выглядела спокойной, и только блеск её разом потемневших глаз выдавал её истинное состояние.
В этот день Таня узнала много новых слов и словосочетаний: от «старой проститутки» до «вшивой пизды». Бабушка настоятельно рекомендовала соседке сидеть дома в ближайшие несколько дней. Потому что, «если бы не ребёнок», баба Надя «вынимала бы этот крестик из своего поганого глаза». Отныне соседке запрещалось даже смотреть в Танину сторону. И это было справедливо.
Бабушка Лида обладала внушительной грудью и в такие моменты была похожа на таран или кариатиду боевого корабля, ощетинившегося мортирами. Но Таня, в отличие от перепуганной соседки, её ни капли не боялась и даже гордилась ею. «Вот какая у меня бабушка, – говорила Таня сама себе, – даже папа так не сумел бы».
– У тебя мозгов что ль нет? – ругала позже бабушка Таню. – На кой шут ты с ней разговаривала?
Когда Таня выросла, обзавелась друзьями и стала более самостоятельной, бабушкин радар заработал на износ и всегда был в состоянии готовности.
Лидия Константиновна умела внезапно возникать там, где её никак не ожидали встретить. Каким-то неведомым образом она всегда знала, какой дорогой Таня с подругой будут обходить собственный двор, – именно чтобы не попасться ей на глаза.
«И куда это мы собрались?» – довольно произносила бабушка. И вершила свой суд – либо миловала и даровала недолгую свободу, либо казнила и тащила домой. В такие моменты Таня бабушку недолюбливала, но ослушаться не смела – помнила про давление и коробку с таблетками.
Бабушка чётко делила Таниных друзей на «годных» и «негодных». Последним приходилось туго. По каким критериям Лидия Константиновна так сортировала людей, никто толком не знал.
Однажды подруга из разряда негодных зашла к Тане, чтобы одолжить шиньон. Бабушку это как-то особенно возмутило – она без обиняков сказала, что «выдернет Ксении все космы», если та возьмёт Танин шиньон. Лидия Константиновна всегда называла людей полными именами, если не называла их частями тела.
Семнадцатилетнюю Ксению бабушка считала нечистоплотной – во всех смыслах. А «напяливать на свою башку» Танин шиньон Лидия Константиновна считала верхом наглости. «Ты ещё трусы попроси у Тани!» – кричала бабушка вслед убегающей Ксении, облокотившись на лестничные перила. С «наглецами» бабушка не церемонилась.
Особенно тщательно бабушка Лида сортировала Танин круг общения, когда внучка поступила в иняз и у неё появилось много новых знакомств. Очень важно было разделить всех на «годных» и «негодных», на «проституток» и «приличных», и не смешивать «потенциальных женихов» со «всеми остальными».
В инязе учились в основном девушки. Парней на потоке было не больше десяти, и они представляли для бабушки Лиды особый интерес. «Есть кто перспективный-то у вас?» – спрашивала бабушка Таню. А та обычно отшучивалась, что все перспективные учатся этажом ниже, на экономическом.
Но одного однокурсника она всё же привела в гости. Паша с экзотической фамилией Кимбика был из очень интересной семьи. Его бабушка всю жизнь проработала в институте и тоже очень придирчиво сортировала окружение своей дочери. В итоге дочь вышла замуж за парня, в чьём паспорте в графе «место рождения» значились острова Французской Полинезии. И на свет появился Паша. Чернокожий, белозубый и для Пензы образца восьмидесятых чересчур экзотичный. Паша жил с бабушкой, играл на саксофоне и был звездой местной команды КВН.
Было лето, занятия в институте уже закончились, и Таня решила сделать бабушке сюрприз. Она так и объявила:
– Ба, у нас сегодня будет гость. Надо оценить его на предмет перспективности.
Когда Паша позвонил в дверь, Таня попросила бабушку открыть, предвкушая её реакцию. Она любила бабушку, но уже относилась к ней не слишком серьёзно, а, скорее, тепло и с хорошей долей иронии.
– Кто? – громко спросила бабушка через дверь, привычно игнорируя глазок.
– Это Павел, – послышалось снаружи. – Я к Тане.
Когда Павел вошёл, с бабушкой одновременно случились и ступор и катарсис. Она молча сверлила гостя глазами, на всякий случай отступив подальше.
– Лидия Константиновна, – дружелюбно произнёс Паша, – я Танин однокурсник. Я не причиню вам вреда!
И раскинул руки так, как будто собирался обнять бабушку.
Услышав своё имя, Лидия Константиновна очнулась и заулыбалась. Она хитро прищурилась.
– Какой интересный, – мгновенно растаяла она и тихонько добавила себе под нос: – Чунга- Чанга.
Гостя усадили за стол и разлили вино по фужерам – за знакомство. Павел был само очарование. Таня, её мама и бабушка много смеялись, шутили и кормили Павла домашними сладостями.
Когда вино закончилось, бабушка предложила:
– Римм, а давай ему настойки Володькиной нальём?
«Володькину настойку» можно было назвать напитком очень условно. Никто, даже сам Володька – Танин папа, толком не знал, для чего она предназначалась и что входило в её состав, кроме спирта и прополиса. С градусами тоже было непонятно – то ли шестьдесят, то ли все восемьдесят. И главное – никто, кроме Таниного папы, не знал, как её правильно употреблять.
– Ну, будем, сынок, – сказала бабушка и подняла стопку с мутной жёлтой жидкостью. – Это для здоровья, натуральный продукт пчеловодства.
Павел вырубился почти сразу. Он был вроде в сознании, но контролировать своё тело не мог. Павел обмяк и почти сполз со стула, раскинув безжизненные руки как плети. Возможно, у него была аллергия на какой-то из компонентов. Или градусов в настойке было все сто. Или его организм просто не унаследовал от матери ферментов для переработки таких «исконно русских продуктов».
В этот момент в дверь позвонили.
– Вовка, – ошалело сказала бабушка.
Танин отец, Владимир, уезжал помогать родителям с сенокосом, и до следующего утра его никто не ждал. Бабушка с ужасом представила, как Вовка сейчас вой дёт в квартиру и придётся ему объяснять: почему у них на кухне почти откинулся чернокожий парень.
Или на Лидии Константиновне сказалась военная подготовка, или она чувствовала свою вину за эксперимент, но действовала она молниеносно. Бабушка бросилась в коридор, схватила Пашины ботинки и закинула их под Танину кровать. Потом скомандовала дочери и внучке тащить Павла на балкон.
Павел, как герой фильма «Без чувств», хотя и не контролировал своё тело, но сообразил, что происходит что-то очень странное. Три женщины зачем-то тащат его на балкон шестого этажа.
– Помогите, – из последних сил прокричал Павел.
– Да заткнись ты, – шикнула на него Лидия Константиновна. А Таня в этот момент вспомнила, как Павел сказал, что не причинит бабушке вреда, – и усмехнулась. «Ты-то нет, дружок, ты – нет», – пронеслось у неё в голове.
Гостя кое-как протолкнули через дыру в балконной стене, и бабушка с мамой поволокли его в дальнюю комнату. А Таня ринулась открывать дверь. Это был не Вовка, а всего лишь соседка.
Когда Таня вернулась в бабушкину квартиру, Павел мирно спал на разложенном диване. Он проспал до утра. А на следующий день покинул гостеприимных хозяек – помятый и ничего не соображающий. Таня строго посмотрела на бабушку: «Ну что, ба, довольна? Отсортировала?».
На своём веку бабушка отсортировала немало кого. В молодости Лидия была девушкой очень запоминающейся, «фактурной», как она сама рассказывала. На худощавую блондинку с грудью четвёртого размера и своеобразным характером парни всегда обращали внимание.
Но Лидия была дочерью врага народа – прошедшего всю вой ну, но забитого потом в застенках НКВД из-за мешка муки. Брать в семью «вдовью дочь» никто не торопился, а «несерьёзным» и «наглецам» Лидия давала от ворот поворот сразу.
Жили они с матерью бедно, а потому пришлось пустить в дом молодого квартиранта Володю. Лидия влюбилась в его синие глаза и не устояла. Но родители Володи согласия на свадьбу не дали: «жениться на дочери врага народа – всё равно что брать в жёны дочь пьяницы». Володе наспех организовали службу в Морфлоте на семь лет. А Лидия осталась одна, «порченая», как говорили соседи, и с разбитым сердцем.
С горя она очень быстро вышла замуж. Муж здорово её ревновал и пытался «учить» – в ход шли кулаки и табуретки. Но Лидия оборонялась так, что часто было и не понять, кто кого бил. Горе-муж сам через полгода потащил её в сельсовет разводиться.
Так в двадцать два года Лидия была уже не только «вдовьей дочерью», но и «разбитной разведёнкой». Недолго думая, она пошла в Райвоенкомат и вступила в ряды Советской Армии. Там Лидию немного политически подковали и отправили работать в офицерскую столовую в Польше – поваром. Хотя до того момента поварского ножа в руках Лидия не держала, готовить не любила и толком не умела.
О своенравной молоденькой поварихе в гарнизоне города Свентошув слагали легенды. Если Лидия узнавала, что кому-то из офицеров не нравился её гуляш, она могла в следующий раз положить ему обед мимо тарелки.
Смекалистые офицеры не только с аппетитом ели её стряпню, но и наперебой приглашали на танцы. Лидия на танцы ходила, но, если кто-то решался не только танцевать, могла и «голову камнем разбить».
Всё это она много раз пересказывала подрастающей внучке, которая должна была сделать из этих историй правильные выводы. Но внучка обычно отрешённо ковыряла в носу и засыпала раньше, чем закончится очередная поучительная история.
Один офицер из Сибири так захотел не только танцевать, что стал настойчиво звать Лидию замуж. Лида написала матери письмо и попросила благословения на брак. Но мать «как-то не так» её благословила. Да ещё и написала дочери, что «здоровье у неё ухудшается и одной ей тоскливо». Лида восприняла это как «недобрый знак» и сибиряку отказала. А вскоре и вовсе собрала чемоданы и вернулась в родное село. Однако своего возвращения матери так и не простила.
Наглецов бабушка не любила всю жизнь и чуяла за версту. Она всячески старалась оградить от них взрослеющую Таню. Методы у неё были жёсткие, но надёжные – наглецы отваливались сами собой.
Иногда Тане было так стыдно, что она кричала бабушке сквозь слёзы, что ненавидит её. А бабушка говорила, что Таня ей ещё спасибо скажет, – и шла жарить блины.
Блины были универсальным средством примирения. Таня любила эти толстые и клёклые круги теста. Никто в семье их больше не ел, но Таня не могла от них отказаться. Так же, как не могли отказаться от бабушкиного гуляша советские офицеры в гарнизоне города Свентошув.
Лидия Константиновна очень любила заниматься образованием внучки. Сама она имела справку об окончании семи классов средней школы и считала главным источником знаний книги. У бабушки был абонемент в библиотеку одного крупного городского предприятия, откуда она приносила Тане книги, которые считала обязательными к прочтению.
Читали они много, взахлёб. «Маленький принц», которого из-за наличия авторских рисунков бабушка отнесла в разряд детских книг, заставила шестилетнюю Таню размышлять о жизни. В этом возрасте она мыслила очень конкретно и с аллегориями столкнулась впервые.
Особенно Таню поразила глава про пьяницу.
– Почему пьянице было стыдно, баб?
– Потому что он пил.
– А почему тогда он не бросил?
– Потому что ему было стыдно. Ты же прочитала!
– А дедушке Ване было стыдно? – Таня уставилась на бабушку, не моргая. – Он один раз выпил и потом всегда стыдно? Поэтому?
У Тани был повод для беспокойства. Однажды она незаметно попробовала самогон: запустила палец в стакан с «огненной водой», как называл его другой Танин дедушка, Борис, а потом облизала. А потом ещё раз, и ещё! Тогда ей не было стыдно, а теперь было и стыдно и страшно. И совсем не хотелось пить каждый день, чтобы забыть, – как это делал пьяница из «Маленького принца».
Ещё Таня крепко задумалась о дружбе. Неужели, чтобы завести настоящих друзей, ей теперь надо выходить во двор в одно и то же время, чтобы их приручить? А потом всю жизнь быть в ответе за глупую некрасивую Оксану и кудрявого Валика?
– Вот поэтому я ни с кем и не дружу, – усмехнулась бабушка. – И ты подумай…
Не успела Таня справиться со страхом стать пьяницей, как у неё случилась новая беда. У бабушки на площадке жила тётя Люба с сыном Сергеем. Тётя Люба была приятельницей Таниной мамы и иногда заходила в гости. А четырнадцатилетний Сергей вызывал у шестилетней Тани устойчивый интерес. Ей нравилась их разница в возрасте и тот факт, что у Серёжки уже пробивалось подобие усов.
К Сергею иногда приходили одноклассницы, и он шумно общался и смеялся с ними на лестничной клетке. А Таня придвигала к входной двери табуретку, забиралась на неё и следила за соседом в дверной глазок. С ней Сергей никогда так не смеялся. Да и вообще не обращал на неё никакого внимания.
Однажды у тёти Любы дома травили тараканов, и она на целый вечер пришла к Таниной маме вместе с сыном. Сергей сидел в зале на диване и играл в электронную игру «Ну, погоди!». Таня уселась в кресло и украдкой поглядывала на гостя. Её очень расстраивало и одновременно раздражало, что Сергей совсем не видит в ней девушку.
Так как тараканов у тёти Любы травили нечасто, Таня решила, что в следующий раз она окажется с Сергеем наедине нескоро. «Сейчас или никогда», – сказала она себе и двинулась к дивану.
Сергей, почуяв неладное, впервые всерьёз посмотрел на девочку, которая бесцеремонно залезла к нему на колени. Он перестал играть в «Ну погоди!», раскрыл от неожиданности руки и уставился на Таню не моргая.
«А-а, смотришь теперь», – язвительно подумала Таня и взяла Сергея за подбородок. А потом закрыла глаза и поцеловала его – прямо в губы. А он, вместо того чтобы оттолкнуть её, – тоже закрыл глаза. До этого момента Таня и не предполагала, что в поцелуе могут участвовать не только губы.
Много позже, когда повзрослевшие подруги спрашивали Таню, знает ли она, что такое «французский поцелуй», Таня лишь презрительно фыркала и закатывала глаза.
Она была твёрдо уверена, что и Сергей в тот день «офранцузился» впервые.
И с тех пор когда видел Таню – краснел до кончиков ушей. А маленькая Таня умудрялась смотреть на него свысока и всем своим видом будто спрашивала: «Помнишь, да?».
Через некоторое время Таня спросила бабушку Лиду: «А откуда дети берутся, баб?» А бабушка ответила: «Дети появляются от поцелуев». И следующие несколько дней стали для Тани, пожалуй, самыми тревожными за всё её безоблачное детство.
Она молилась, стоя на коленях за шторкой, и просила Богородицу избавить её от беременности. Бабушка всегда говорила, что Богородица самая сильная из святых покровителей и что если и надо знать какую молитву, то это «Глас ко святой Богородице».
«Богородице Дево, радуйся, – шептала Таня, – благодатная Мария, Господь с тобою… Не хочу-у быть бере-е-еменной». Она складывала руки в молитвенном жесте, но чувствовала, что вера её слаба. В голову лезли страшные мысли: «Ну конечно, так целоваться, – и не забеременеть».
В итоге Таня не выдержала переживаний и, когда бабушка укладывала её спать, призналась:
– Я беременна, баб!
– Да ну?! – рассмеялась бабушка.
И Тане пришлось рассказать о своём грехопадении. Но бабушка только ещё сильнее рассмеялась, а Таня разозлилась.
– Да что смешного-то, бабушка! – уже в голос вопила она.
А бабушка гладила её по голове и приговаривала: «Во-от, греховодница, будет тебе наука. На кой шут ты к нему полезла, он не пара тебе. Она его от уголовника родила».
И бабушке пришлось объяснить Тане, что для «непорочного зачатия» она не подходит в силу своего происхождения – «из-за дедушки, мамы и родственников отца». А до «порочного» – ей ещё расти и расти.
Когда Тане было двенадцать, бабушка на развале купила красочную книжку с картинками. Картинки были для бабушки верным признаком литературы для детей. Книги тогда были в дефиците, а все «питательные для детского ума» библиотечные они уже прочитали. Вот бабушка и ходила в выходные на блошиный рынок за «чем-то стоящим».
На обложке новой книги значилось «Русские заветные сказки. А. Н. Афанасьев». Таня взяла книгу в руки без особого энтузиазма: она считала себя уже взрослой, а бабушка всё покупала ей сказки. Однако, пробежавшись глазами по оглавлению, она поспешила захлопнуть книгу и утащила её в свою комнату. Особенно её впечатлила сказка «Посев хуев». Но и «Женитьба дурня», «Чудесная дудка» и «Щучья голова» оказались на высоте.
Таня всё боялась, что бабушка тоже захочет почитать и тогда она точно больше не увидит эти по-настоящему хорошие сказки. Но бабушка уже не особо интересовалась самим чтением. Она добывала книги для внучки и чтобы заполнить несколько пустых полок книжного шкафа.
Таня никогда ещё не читала так быстро. Анально-генитальная тема в реалиях русской деревни вызвала у неё неподдельный восторг. Она узнала много новых выражений и анатомических казусов. «Какой всё-таки русский язык богатый. А человеческий организм диковинный», – размышляла Таня. К тому времени она подробно изучила все картинки из Справочника операционной медсестры, и анатомия заинтересовала её куда больше, чем изображения овощей и схемы нарезок из поваренной книги.
Некоторые моменты из заветных сказок Таня перечитала несколько раз – для лучшего усвоения.
– Ну что, понравилась тебе книжка? – спросила бабушка.
– Очень, – ответила Таня и покраснела. Ни одна книга раньше не вызывала у неё такого восторга.
А «Сказки» Таня украдкой дала почитать взрослой соседке, чьё расположение пыталась завоевать. Больше книгу она так и не увидела. Впрочем, совсем скоро пропала и соседка. «Наверное, в деревню уехала жить, на посев», – ехидно размышляла Таня; она никак не могла смириться с потерей книги.
Каждое лето три года подряд Таня обзаводилась вшами. Вши всегда приходили к Тане в августе, ко дню её рождения. «Опять», – вздыхала бабушка Лида и доставала из комода частый гребень.
Сначала она пыталась вычесать вшей – стелила на пол альбомные листы и скрупулезно чесала над ними Танины волосы. Но ничего, кроме Таниных волос, на альбомные листы не падало.
Тогда в ход шёл старый народный способ: бабушка в строгих пропорциях смешивала уксус, крупную соль и спирт. Эту дьявольскую алхимию она наносила на Танину голову, тщательно втирая в кожу. А потом надевала на Таню пакет и заматывала всё это полотенцем.
Кожу на голове жгло, Таня начинала подвывать. «Если не поможет, придётся стричь тебя наголо, – нарочито говорила бабушка. – Они ж не просто кровь пьют, они ещё и заразу разносят. Тиф, например». И бабушка начинала длинный рассказ про то, как в вой ну от тифа полдеревни поумирало, а другую половину «несло кровью».
После такой «маски» Танины волосы тоже умирали и превращались в мочалку. Но вши в них умудрялись выжить.
Тогда бабушка использовала серную мазь – это была мерзкая жирная жижа серого цвета. От мази волосы, наоборот, слипались, и никакие «Кря-кря» или «Фея» не могли их отмыть. Вши вроде уходили. Но к сентябрю возвращались снова.
На семейном совете было принято радикальное решение – применить дихлофос. Им обрызгали Танины волосы, замотали их в пакет и отправили Таню в туалет «чтобы дома не воняло».
Вши сдохли. А Таня нет. И даже получила полезную привычку – обходить токсические вещества стороной. С тех пор их запах вызывал у Тани только жёсткие приступы отвращения.
Бабушка терпеть не могла алкоголь. А Танин дедушка Ваня, второй муж Лидии Константиновны, был не прочь выпить. Они с женой оказались совсем разными: он любил компании, хорошо одевался, всегда был бодр и весел. Лида же предпочитала оставаться дома под предлогом «мне нечего надеть».
Жили они небогато, но Ваня как-то умудрялся выкраивать деньги на новый костюм, «Тройной одеколон» и шоколадные конфеты. Он любил жизнь и всегда находил повод для радости – чем, скорее всего, и раздражал Лиду. Как можно так расточительствовать, когда пристройка к дому не готова? А на деньги, потраченные на килограмм «Каракума», можно купить мяса на целую неделю!
Ваня старался по выходным вывозить жену и дочку в парк или в город. Лида сначала соглашалась, но обычно, перед самым выходом, когда все уже были одеты, настроение у неё резко менялось. «Не пойду никуда, – говорила она. – Мне не в чем». Иван уходил один и в сердцах выпивал лишнего с друзьями.
Лида ждала дома и к моменту его возвращения была уже на взводе. Она каждый раз виртуозно разыгрывала партию терпеливой мученицы, а Иван оказывался одновременно и «тираном», и «никчёмным слабовольным алкоголиком». И чтобы «дважды не вставать» – своё получала и Лидина мать, тихая интеллигентная женщина Татьяна. Она вообще «была виновата во всём», что происходило и не произошло в Лидиной жизни после Свентошува.
Заканчивалась драма тоже канонически – Лидия кидала Ивану под ноги ветхий чемодан- балетку и велела собирать вещи. Иван послушно укладывал свои рубашки, бритвенный станок и «Тройной одеколон». Уходя, он каждый раз оглядывался на окно, из которого на него смотрела его единственная и любимая дочка Римма. Они оба плакали. Римма долго- долго махала ему вслед ладошкой с обгрызенными ногтями. Ивана уже и не было на горизонте, а она всё махала и махала – и он всегда возвращался. До самых его пятидесяти четырёх лет, когда он умер от рака у неё на руках.
Танина мама, Римма, иногда рассказывала дочери о своем детстве. Особенно Тане запомнился случай с ремнем.
Лидия всё время пыталась отучить дочь от привычки грызть ногти, но никакая горчица, хозяйственное мыло или йод не помогали. Римма упорно обгрызала ногти до мяса почти до самого замужества. А замуж она вышла сразу после вступления в возраст согласия – так ей хотелось поскорее «перестать грызть ногти»!
Лида любила дочь по-своему и заботилась о ней как могла – много внимания уделяла её физическому здоровью и напрочь игнорировала психическое.
Однажды шестилетняя Римма наотрез отказалась идти к зубному врачу, и никакие доводы о «сохранении здоровья с малолетства» не убеждали её вылезти из-под кровати. Когда Лидиному терпению пришёл конец, она открыла платяной шкаф, долго рылась в нём и наконец достала Ванин кожаный ремень. Старый, тёмно- коричневый, с облезлой пряжкой, он повидал на своём веку немало брюк. Ремень Лидия использовала весьма оригинально – он предназначался вовсе не для Риммы.
Она туго затянула ремень вокруг своей шеи. Длинный конец зажала между дверью и косяком, а дверь закрыла на крючок и изо всех сил потянула себя в другую сторону. По мере затягивания ремня Лида начала кашлять и сипеть.
Лидина мать и малолетняя дочь в тот момент «случайно» оказались не по другую сторону двери, а в той же комнате, что и Лида. Мать бегала вокруг дочери, пыталась ослабить ремень на её шее и кричала: «Лидия, охолонись, тут ребёнок». А маленькая Римма, которая так и не вылезла из-под кровати, подглядывала за происходящим с ужасом и в полном недоумении. Она никак не могла уловить причинно- следственную связь между её нежеланием идти к зубному и желанием мамы повиснуть на ремне.
Подобные «акты самопожертвования» повторялись не единожды и поначалу были очень мучительны для Риммы. Но постепенно она отрастила «броню».
За детские годы Римма привыкла, что мать неоднократно «жертвовала собой», чтобы «воспитать её человеком, а не портянкой», и относилась к Лидиным методам воспитания не то чтобы совсем безразлично, но без особого трепета. «Бронированная» Римма жалела мать, но больше никогда не выказывала растерянности или ужаса перед её настойчивыми попытками свести счёты с жизнью. Это была чудовищная и беспощадная схватка двух йокодзун.
У Риммы родилась и выросла собственная дочь, а схватка всё продолжалась.
Когда Римма в очередной раз вынырнула из дырки в балконной стене, она была бледнее обычного.
– Вов, – обратилась она к мужу, стараясь унять дрожь в голосе, – возьми тряпки, бинты и ведро.
Дочь застыла у холодильника с банкой абрикосового варенья.
– Таня, не ходи туда, – строго сказала Римма. И быстро добавила: – Все живы, не переживай. Просто там надо… немного прибраться.
Скорая уехала, бабушку в очередной раз не взяли, сказали, что она здорова, просто с особенностями характера. Танины папа с мамой сидели на кухне, и папа сказал:
– Римм, она у нас прям как графиня Батори… ванны принимает. – Оба нервно рассмеялись, а потом мама заплакала.
Запаха и вида крови с тех пор она не переносила. Всё-таки броня оказалась не такой крепкой.
Однажды утром Лидия Константиновна всё же смогла напугать Римму по-настоящему – дочь нашла её бездыханную, с блаженной улыбкой на лице. На прикроватной тумбочке стоял пустой пузырёк от таблеток, на столе лежала записка: «В моей смерти прошу никого не винить». Римма кинулась к матери, попыталась растормошить, пощупала пульс, начала хлестать по щекам, а затем выскочила на балкон и закричала в дырку в стене:
– Во-ова-а! Вызывай скорую!
Врач скорой помощи объявил, что «пациент уже не жилец и скорее мёртв, чем жив». Все рефлексы, включая болевые, у Лидии Константиновны отсутствовали.
– Если к ночи не очнётся, вызывайте похоронную службу. Мозг точно умрёт к тому времени. – Уходя, врач сочувственно повторил: – Не жилец она уже, не жилец.
Римма с Вовой сидели на диване ошарашенные, они совсем не понимали, что делать дальше. Приехала Риммина подруга. Они решили дежурить у кровати бездыханной «тёти Лиды» по очереди. «Тётя Лида» никаких признаков жизни так и не подала.
Вечером достали с антресоли «смертный узел». Лидия Константиновна начала собирать его, когда ей не было и пятидесяти. Время от времени она меняла в нём платья – размер и фасон.
Ближе к ночи, покончив с формальностями, включающими обзвон родственников, составление списка гостей на поминки и выбор ритуального агентства, Римма с подругой сели помянуть Лидию Константиновну.
– Держись, Римма, – сочувственно сказала подруга, – когда-то это должно было случиться.
Они обе заплакали. Затем, не чокаясь, выпили несколько рюмок водки. Римма задумчиво произнесла:
– Мне ж её даже отпевать, получается, нельзя, – и вычеркнула из списка дел пункт «церковь».
Утро следующего дня выдалось по-весеннему ясным. Лидия Константиновна лежала в лучах солнечного света и была похожа на Белоснежку – такая же бледная, темноволосая, несмотря на возраст, и заснувшая вечным сном.
Римма всю ночь просидела возле матери, а под утро вырубилась. Очнувшись, она долго соображала, в какую «сказку» попала. Римма с силой зажмурилась несколько раз, проснулась окончательно и позвала мужа:
– Во-ов, а давай ещё раз скорую вызовем! – Она посмотрела на мать и, сощурившись, добавила: – Всё же не верю я, что она умерла.
Вова решил, что у жены сработал защитный механизм, поэтому она отрицает очевидное. Но скорую всё же вызвал. Врач скорой помощи выслушал их рассказ и развёл руками.
– Она у вас вторые сутки без рефлексов, – устало объяснил он. – Я же не доктор Франкенштейн.
Но под давлением скорбящих родственников кое-какие процедуры он всё-таки провёл.
После введения глюкозы Лидия Константиновна порозовела. У неё отошли газы. К концу второй капельницы она открыла глаза, посмотрела на дочь и попросила манной каши. За двое суток Лидия Константиновна очень оголодала.
Пока Римма варила кашу, в дверь позвонили – пришли агенты из похоронного бюро. Первая скорая сообщила в ритуальные службы о покойнике по адресу: Кижеватова, 9, 113.
– Кто там, Римм? – поинтересовалась Лидия Константиновна и попыталась сползти с кровати.
– Тебя хоронить пришли, – крикнула Римма от входной двери.
– Скажи им, пусть идут на хуй отсюда, – громко сказала Лидия Константиновна. И поставив одну ногу на пол, добавила: – Не дождутся.
Таня проводила с бабушкой Лидой много времени и, несмотря на особенности бабушкиного характера, была с ней по-детски счастлива. Бабушка никогда её не обижала, старалась угодить и постоянно придумывала поводы для радости. Она шила Тане юбки из клетчатой ткани, плела «колоски», рассказывала захватывающие истории о своём военном детстве и угощала абрикосовым вареньем.
Абрикосам бабушка Лида приписывала магическую силу. Она говорила, что они «затягивают и лечат всё плохое внутри», сохраняют женское здоровье и продлевают молодость. Каждый сезон бабушка старалась наесться абрикосов впрок на целый год. Она придирчиво отбирала на рынке самые спелые плоды – для еды, а из незрелых варила варенье. Бабушка говорила, что варенье нужно варить из «непорченных», а потом добавляла «как и замуж выходить».
К самой Лидии Константиновне неоднократно сватались вдовцы и одинокие мужчины. Но она неизменно отказывала: «Да неужели я внучку на мужика променяю». А когда у Тани родилась сестра, бабушка ликовала. Она опять была востребована и теперь смотрела не за одной, а за двумя внучками.
Мама часто уезжала в командировки, и девочки подолгу оставались с бабушкой.
Когда Танина сестра подросла, у бабушки Лиды настали нелёгкие времена. Лена росла очень упрямой и своенравной. Таня не отставала. Несмотря на семилетнюю разницу в возрасте, девочки регулярно выясняли отношения с рукоприкладством.
Тане было десять, а Лене три, когда случилась история с оторванным карманом.
Лена больно дёрнула сестру за волосы. Таня ответила. Девочки вцепились друг в друга и не отпускали, пока бабушка не набрала в рот воды и не окатила внучек. Девочки отпрыгнули друг от друга, как кошки, злобно сверкая глазищами.
– Да что ж вы делаете? Да как же я вас матери-то сдам, без волос что ли? – причитала бабушка. Ей кое-как удалось утащить Лену в другую комнату.
– Мелкая крыса, – кричала Таня вслед сестре. – Баба-а-а, она изорвала мой учебник по английскому. – На самом деле учебник Лена разорвала ещё накануне, но именно тот момент Таня посчитала подходящим для реванша.
Рваный учебник английского решили склеить прозрачной клейкой лентой. Но пока бабушка возилась с разодранными страницами и соображала, что с чем соединить, обиженная Лена замыслила недоброе. Она отыскала под кроватью деревянный метр с обитыми жестью острыми концами – такие используют в магазинах «Ткани», когда отмеряют полотно. А Танина мама использовала его, чтобы снимать бельё с верхнего ряда сушилки на балконе.
Таня с бабушкой увлечённо клеили учебник, когда вооружённая метром сестра ворвалась в комнату и двинулась прямиком на Таню. Сама Лена была ростом меньше метра и держала орудие двумя руками, как копьё. Судя по её решительному виду, она собиралась проткнуть сестру насквозь.
Бабушка Лида ловко перехватила «копьёметр» и попыталась вырвать его из рук разъярённой внучки. Лена схватила бабушку за карман – для равновесия. Раздался хруст. Карман оторвался и повис на нескольких стежках на бабушкином ситцевом платье. А платье было «давнишнее», но любимое – «дедушка подарил с последней зарплаты».
Девочки замерли. Бабушка изменилась в лице и разжала руку. Злосчастный метр с грохотом упал на пол. Бабушка плавно, как в замедленной съёмке вышла из комнаты.
Из кухни послышались всхлипы и причитания:
– Да как же так можно? Та-ак над человеком издеваться! Мои внучки есть собаки! Ма-ама-а, Ива-ан, зачем вы меня оставили?
Пристыженные «собаки» тут же помирились и сами быстро доклеили учебник. А потом потихоньку, на цыпочках, пошли мириться с бабушкой.
Она простила их не сразу.
– Дайте мне побыть одной, – отрешённо сказала бабушка. – Не видите, мне плохо, давление поднимается. – И бабушка полезла в тумбочку за тонометром.
Таня уже хорошо знала, что бабушку нужно чем-то отвлечь. И она начала говорить предложениями из учебника английского языка.
– Тhis is a book and that’s a box. The book is on the table. Where is the book?
Бабушка перестала плакать и недоумённо посмотрела на Таню.
– It’s on the table. The box isn’t on the table, – продолжила Таня.
Бабушка смягчилась и захлопала глазами.
– What’s on the table? The book is.
Бабушка снова заплакала, но теперь Тане показалось, что от радости.
– Во-от, – сказала бабушка, утирая красными крупными ладонями слёзы, – не зря всё, всё не зря. – Она окончательно успокоилась и пошла прятать злосчастный метр в «надёжное место».
Но пришивать карман бабушка не торопилась. Он так и висел на платье немым укором, а бабушка на все вопросы отвечала – «внучки отодрали».
– Так чего же ты не пришьёшь? – спрашивала Танина мама.
– А что пришивать-то, они же опять отдерут. – А потом добавила: – Тебе ж быстрей надо было замуж выскочить. На породу-то ты не смотрела.
Упоминание английского действовало на бабушку магическим образом. Она считала, что Таня непременно должна знать его хорошо, и всячески содействовала изучению. С первого класса бабушка твердила как мантру: «Танька, учи английский!» И Танька учила. И доучила до самого иняза, чем бабушка была невероятно горда. А потом Танька учила его в Америке и в Лондоне. А бабушка, не зная того самого английского, умудрялась дозваниваться до Тани по стационарному телефону.
«Ай вонт ту спик ту Татьяна Смыслина», – читала Лидия Константиновна по бумажке. Ей что-то отвечали на непонятном языке, а она упрямо твердила: «Ай вонт Татьяна Смыслина». Бабушка могла дозвониться даже до американского детского лагеря, затерявшегося где-то в лесах на границе с Канадой. Таня работала там вожатой, и бабушка обязательно звонила ей раз в неделю.
Вскоре о Таниной бабушке знал весь лагерь. Её называли «бабУшка» – на американской манер, и благодаря ей администрация лагеря Camp Regis Applejack узнала новое русское слово – «пиздыш». Вероятно, когда бабушке Лиде говорили слишком много незнакомых слов подряд, она так выражала свою фрустрацию.
– What is p’yzdysh, Tan’ya? – спрашивали любознательные американцы.
– It’s… it’s, – пыталась объяснить Таня, – someone сute and petit.
– How does she know that I am petit? [1] – недоумевал Стив ростом сто шестьдесят сантиметров.
Таня и хотела бы объяснить, что бабушка скорее всего имела в виду размер его мозгов, а не рост. Но только отшучивалась, что бабушка у неё ясновидящая.
Чтобы компенсировать нехватку «породы» и не отставать от канонов светского воспитания, Таню отдали в музыкальную школу. Бабушка настояла, чтобы это была домра: Танина мама играла на домре, значит, и Таня должна играть на ней.
И Таня так упорно играла все пять лет обучения в школе, что наиграла себе правосторонний сколиоз.
Пока Танины одногодки учились курить и уже ходили по дискотекам, Таня ходила задворками, чтобы никто не видел её с идиотским чехлом от скрипки, где лежала домра. Ровесницы щеголяли зимой без шапки, целовались и уже носили лифчики с поролоном. А у Тани из поролона была только внутренняя обивка чехла.
Но бабушка говорила, что все, кто рано начинает, обычно рано и заканчивает. «У скороспелок лето короткое», – загадочно изрекала она. А Таня хотела одного – поскорее окончить музыкальную школу. На что бабушка говорила «блажен, кто верует», и Таня веровала – в чудеса. Они и стали её религией.
А особенно Таня ждала чуда в Татьянин день – 25 января. Но в тот день оно всё никак не случалось – до самого вечера никто не вспомнил, что Таню надо поздравлять. Чудо не спешило являться, и Таня почти сдалась.
К концу дня, усталая и разочарованная, она пришла «с оркестра» – была в музыкальной школе такая дисциплина у «народников». С самого утра Таня надеялась на чудо: что занятие отменят, школу закроют до весны или дирижёр заболеет свинкой. Но не сложилось. И Таня вместе с балалаечниками, гармонистами, гусляром и мальчиком, который дул во владимирский рожок, два часа играла на домре. Одну и ту же незамысловатую мелодию – они репетировали предстоящий концерт. В такие дни домра вовсе не казалась Тане чем-то особенным: в оркестре были дети, которые играли на брёлке, кугиклах и балалайке-контрабасе.
После репетиции уставшая Таня уже никакого чуда не ждала. Но дома её с улыбкой встретила мама. Она обняла дочь, сунула ей в руку свёрнутую купюру и сказала:
– Иди, купи себе что захочешь. Сегодня же твой праздник.
Вечером 25 января 1992 года счастливая Таня шла из единственного в округе магазина. В руках она держала вафли! Импортные, шоколадные вафли в блестящей упаковке!
Таня улыбалась во весь рот. И дело было даже не в вафлях, а в том, что она окончательно убедилась – чудеса всё-таки случаются. Надо лишь набраться терпения, и радость, такая долгожданная, будет ещё ярче.
Рядом с магазином был светофор, а за ним горка. Обычно зимой Таня её обходила, но в тот вечер ей хотелось поскорее попасть домой. С вафлями. Она решила рискнуть и сбежать с горки. Но упала – прямо на вафли. Раздался треск, и внутри блестящей упаковки были теперь не вожделенные прямоугольные пластинки, а крошево.
А ведь это были не просто вафли, а Танино «чудо». Она встала, взяла в руки смятую упаковку и побрела домой. Настал переломный момент – надо было или навсегда распрощаться с чудесами, или найти в себе силы верить в них дальше.
Таня пришла домой, спряталась в комнате и трясущимися руками открыла вафли. Среди обломков нашлась одна уцелевшая вафелька. И это было настоящее чудо!
Таня съела целую вафлю сама, а осколками «чуда» поделилась с бабушкой.
Таниного чуда бабушке хватило ещё на пятнадцать лет.
Сегодня, когда Таня делает что-то по-своему или чересчур эксцентрично, мама говорит, что она «похожа на свою бабушку не только носом». А Таня не возражает. Ведь бабушка до сих пор живёт в её сердце и время от времени просачивается в реальность – смотрит на Таню со страниц старых детских книжек, витает в воздухе ароматом спелых абрикосов и подгоревших блинов. Шепчет Тане на ухо: «Не смотри на него, он негодный» и в самый неожиданный момент громко вопрошает: «И куда это мы собрались?». А когда Тане грустно, бабушка с такой силой прижимает её к своей груди, что Таня начинает задыхаться от непрошеной радости вновь ощутить на себе тёплое и неуклюжее бремя бабушкиной любви.