На следующий день мы вовремя сели в поезд. Погода резко переменилась. Теперь Данию накрыла горячая волна: температура поднялась намного выше тридцати. Жара давила на землю, сотрудники «Датских железных дорог» раздавали бутылки с водой, возводя таким образом островок надежности среди этого светопреставления. Эмиль читал книгу Гофмана, на вид невыразимо скучную. Я рассеянно листала «Улисса», размышляя, что этот том может пригодиться, когда потребуется подпереть стол или придержать окно.
– Вы часто общаетесь? – неожиданно выпалила я без всяких прелюдий.
Эмиль оторвался от книги. Вид у него был такой, словно он всерьез подумал, что я имею в виду Мышиного короля Гофмана. Нет, не так уж и часто, может, раз в месяц.
– Вы с Норой, – сказала я и нагнулась к сумке, движимая непреодолимым желанием занять чем-то руки.
– Нет, – ответил он.
Рядом сидела пожилая пара; он разгадывал кроссворд, она – судоку, оба без особого энтузиазма. Люди в вагоне обливались потом. Он скапливался в подмышках, над верхней губой.
– Она ведь живет в Осло, – произнес Эмиль так, словно это все объясняло. «Осло» прозвучало как «Осле». «Она ведь живет в Осле», – перевела я.
Я не стала упоминать о белых зубах, светлых волосах и даже о потрясающих глазах, но не могла не сказать, что видела ее сообщение. Ненарочно.
– Так случайно получилось.
Эмиль нахмурился.
– Мы иногда переписываемся. И созваниваемся. – Как и всегда, он говорил со мной по-датски.
Голос его звучал спокойно. Мои наглые расспросы его не смутили. Я ждала продолжения, но Эмиль молчал. Я внезапно ощутила себя заурядной и очень, очень нелепой. Эмиль шумно перевернул страницу Гофмана.
Но фотография Норы не была заурядной. Она оставалась во мне, она жгла и трепетала на ветру, словно флаг. Я смотрела то в окно, то на пожилую пару. Книга выскользнула у меня из рук. Улыбка, локоны, губы. Я пыталась собрать воедино все, что знала о ней, – обрывки разговоров, случайно оставшиеся в памяти подробности. Она работала в детском саду. Hun købte tøj for sin løn[1].
Эмиль сидел уткнувшись в книгу.
Мне было известно, что они встречались около года, что Нора на несколько лет младше нас и что познакомились они в университете в Копенгагене. После того как Эмиль получил место на курсе шведского (несколько недель он был в листе ожидания), они перестали планировать совместную жизнь в Копенгагене, и Нора переехала к отцу в Осло. Предполагалось, что Эмиль переедет следом за ней, но внезапно Нора разорвала отношения, объяснив это тем, что «хочет путешествовать». Эмиль рассказал мне эту историю зимой во время прогулки вокруг гавани Орставикен, и меня немного насмешило, что он так сердится, а она ведет себя так инфантильно.
Но теперь мне было не до смеха.
Мы проехали уже половину пути. Судоку-пара вышла в Слагельсе. Мы переехали через мост, где когда-то маршировал Карл Десятый Густав – хотя нет, в те времена моста еще не было. Эмиль рассказывал, что еще в девяностые с Зеландии на Фюн можно было попасть только по воде. Мы пересекли границу, проехав по мосту Большой Бельт. Внезапно у меня возникла мысль: куда я денусь, если все пойдет не так? Эмиль каждое лето неделю проводил в доме родителей, пока те отдыхали на курорте в Ютландии. И обычно брал с собой свою kæreste. Два лета подряд он ездил с Норой, первый раз – во время их романа, второй – через несколько месяцев после разрыва. В последний они устроили себе секс-каникулы, которые закончились для Эмиля болезненными мочеиспусканиями, зудом и диагнозом «хламидии» (Нора уже успела насладиться ночной жизнью Осло).
Теперь была моя очередь любоваться Оденсе в летнем уборе и добавить еще один флажок к скандинавской гирлянде Эмиля. Я гадала, собирается ли он увенчать гирлянду финским треугольничком, но воздерживалась от расспросов. Сиденье было липкое от жары, но мне нечем было его вытереть: все пропиталось водой и потом. Поезд несся вперед. О Дании я не знала ничего. Что делать в чрезвычайной ситуации? Звонить 911? Что, если у меня украдут кошелек и мобильный? Как я вернусь домой? Что, если я попаду в автомобильную аварию? Пойдут мои органы на донорство или нет? Или меня просто кремируют? Эмиль отложил книгу.
– Она скоро приедет в Копенгаген.
– Вы увидитесь. – Это не был вопрос. В горле у меня стоял ком, напоминая, как детстве каждый воскресный вечер меня тошнило из-за страха перед первым уроком в понедельник – физкультурой.
– Да, – ответил он. И повел плечами. Не небрежно, а равнодушно. Они встретятся и будут говорить о прошлом, о том, чем каждый сейчас занимается, наверстают упущенное. Он собирался мне сказать, но, должно быть, забыл.
– Но теперь ты знаешь.
Теперь я знала.
Я сидела и размышляла.
Что я тут делаю? В этом поезде, с этим человеком, внезапно превратившимся в незнакомца. Просто чье-то тело. Мужчины такие большие. Большие руки, большие ступни. Их тела способны опрокидывать вещи и причинять более серьезный вред. Он мог бы ехать с Норой. Она могла бы сидеть здесь на моем месте со своей гладкой норвежской кожей. Здоровый экземпляр с чистыми внутренностями. С высокой резистентностью. Она бы болтала с ним на своем певучем Осло-диалекте (ослином диалекте?). Ее бы эта поездка не вывела из равновесия. Она уже проделала это два лета подряд. Нора, раскрой свой секрет! Как соперничать с победителем? Двукратным чемпионом? Мое лицо не могло составить ей конкуренцию. Его отсеяли бы в отборочном туре. Раз она все равно собиралась в Копенгаген, то могла бы ехать прямо в Оденсе. Появилась бы в проходе вагона и вежливо сказала по-норвежски: «Простите, мне кажется, вы заняли мое место». Думаю, я бы вскочила без промедления. Я снова вызвала в памяти ее лицо на фотографии и попыталась определить, что именно порождает это ощущение тяжести на сердце. Картину можно разобрать на кусочки – пиксель за пикселем. В ней должно быть что-то, что поможет ее обезоружить. Решающая деталь, стоит которую вынуть – и все развеется по ветру. Пуфф. Просто дым, галерея зеркал. Но у меня ничего не вышло. Я не могла найти недостающее звено. А поезд тем временем прибыл в Оденсе.