Я сейчас сижу на инвалидном кресле.
Нет, не навсегда. Надеемся, поправлюсь!
Время что-то лечит, что-то – отбирает,
Стоит многих средств. И не стоит на месте.
Никогда не знаешь, что конкретно будет.
Хоть ты предсказатель. Хоть ты экстрасенс, блин!
Нужно с этим жить. И не молить о ЧУДЕ.
Чудо происходит там, где не предскажешь.
«Сотню раз подумай, прежде чем ввязаться!»
Говорил мой папа. Я большой, не слушал.
Я бы и сейчас все сделал точно так же,
Если бы Господь вдруг дал туда вернуться.
Я пока без дела, без коммуникаций,
Времени в обрез. И в то же время пропасть.
Можно так сказать: Сезон воспоминаний.
Их сегодня столько, что какой-то ужас.
Хочется спросить: когда все завертелось?
Кажется, недавно, в XXI веке,
Но по сути дела это лишь поверхность —
Все уходит в древность. В местные легенды.
Я такое видел, что представить трудно!
Был рационален, был здоровый скептик!
Но теперь надеюсь, что случится ЧУДО.
Расскажу лишь правду. Не поверят – пофиг.
Как бы мне хотелось все начать сначала.
Но проблема вот в чем: я всего не помню.
Это не специально – как сказала мама,
Я почти что в норме, раз уже не в коме.
Есть такие вещи, в них поверить страшно.
Чтобы объяснить их, нужно много текста.
Чтобы он шел легче, нужно больше шуток.
Шутки я шучу, но не всегда удачно.
В общем, я начну, а вы себе представьте:
Метры паутины, пот из каждой щели,
Голова в огне, вообще не помню, кто я!
Непонятно где я – я в какой-то шахте!
Документов нет. Рука покрыта сранью,
Что за срань, не знаю. Ни часов, ни денег.
Странно, что в тоннеле не было обвалов,
Как и явных трещин, как и битых балок.
Выглядел он новым. Что и для чего он,
Так и не узнаю – это вам не телик.
Снова странно: гвозди. Путь был заколочен.
Дверь не поддавалась. Молоток был рядом.
Наконец, я вскрыл ее. За ней была землянка:
Все истлело в прах, но антураж был ОЧЕНЬ.
То, что я увидел, выбравшись наружу
Через пуд земли, корней, червей и листьев,
Этот мокрый воздух, голубая высь —
Я был в густом лесу. Но лес был очень светлый.
Сосны и березы поднимались в небо
И качались в такт, как будто друг для друга.
Птицы сладко пели, словно звали сверху.
Лес был полон жизни тайной и послушной.
Я мечтал поесть. Нашелся сыроежек,
Делать было нечего, пришлось вот так и скушать.
Я был убежден, что скоро выйду к краю:
Лес не бесконечен. Значит, скоро поле?
Или, может, речка. Я не помню, сколько
Я не пил с тех пор, как убежал из… Да уж!
Я искал росинки, слизывал их с листьев,
Был готов лизать блестящий лист КРАПИВЫ,
Но блестящих листьев было больше к низу.
Я пошел за ними, любящими влагу,
И нашел ручей – он вел меня к тропинке.
Кто-то явно был здесь. И совсем недавно!
Я пошел по ней и вышел на опушку.
Терн и зверобой росли по краю леса,
А вдали – о счастье – я увидел баки,
Где обычно в селах водные запасы.
Я нарвал цветов. Букет Иван-да-марьи.
Я решил, что если встречу человека,
Вид меня с цветами, даже очень скверный,
Будет не пугающим, и мне помогут чем-то.
Я дошел до баков и увидел стены.
Сосны и забор. Над ним торчали крыши.
Бил из них дымок, как на рисунке детства.
Я решил, что прежде стоит вымыть руки!
И вообще умыться. Отраженье в бочке
Выглядело дико: волосы как палки,
Нос казался больше от налипшей грязи,
Я бы испугался, если б был старушка!
Высох, постучался. Взял букет для вида,
Было мало шансов, что меня не вышлют,
Если что, решил я, стоит попытаться
Сделать вид, что я когда-то жил здесь где-то.
И сказать мол вот, приехал повидаться!
Уж не помню с кем. Давным-давно уехал!
Дверь открыла бабка. Смуглая, в косынке.
Первый ряд зубов был заменен железом,
Руки были в саже, ноги были в тапках,
А в глазах читался интерес по-женски.
Я аж застеснялся! А потом подумал:
Я стою с цветами. Протянуть их бабке?
Голос мой дрожал, но я сказал ей: – Здрасьте!
Я давно не местный, но когда-то в прошлом
Жили здесь мои троюродные братья!
Я сюда приехал из Нефтеюганска,
Ни черта не ел, не знаю никого тут,
Не гоните сразу! Как у вас дела здесь?
Протянул цветы и отошел от входа.
Бабка посмотрела как на идиота,
Повела бровями, выстрелила в глаз мне
Очень строгим взглядом, развернулась к саду
И вошла в него, оставив дверь открытой:
– Застегни калитку, молодойчек. Сверху!
Я, готов от счастья прыгать и смеяться,
Понял, что сейчас не нужно портить образ:
Я балбес из города. Мне нечем там заняться,
Вот я и пришел, сентиментальный олух.
Я закрыл калитку на крючок из стали,
Дверь казалась хлипкой, но зато стабильной!
Бабка шла к беседке, убранной цветами.
Те росли в горшках, висящих на перилах.
Я послушно сел на лавку с кучей хлама:
Ленточки, веревки, ножницы, косынки.
– Как зовут тя? – Бабка вынула из вазы
Флоксы – и поставила букет Иван-да-Марьи.
Я сказал: «Иван». Опять была неправда.
Я не помнил имя. Столько вспоминал его!
– Ну че, Иван, дела идут довольно плохо!
Я пойду за чаем. Подожди минутку?
Папиросы куришь? Я курю! Махорку.
Их не очень много,
Но гостям не жалко!
И швырнула мне цветную упаковку.
Я достал одну, другую папиросу,
Третью и четвертую. Я вытряхнул всю пачку.
Вот же странно: всех их кто-то понадкуривал.
Но так хотелось сделать хоть одну затяжку.
Да, хоть это вредно, но зато приятно.
Можно рефлексировать за чашкой чая, кофе,
А потом, конечно, умереть от рака.
Но когда он будет, нас уже не вспомнят.
В голову ударил вертолет и холод.
Уши заложило. Господи, как сильно!
Бабка возвращалась с чайником на блюде,
Рядом возвышалась горка белых сушек.
– Надо же, спасибо… тетенька! – Марина!
Я уж и забыла, как тебя там звать-то?
Я схватил две сушки и разгрыз их тут же,
Даже не запил, настолько есть хотелось!
Бабка налила нам чай и села рядом.
– Как те папироски? Крепкие? – Спросила.
– Тетенька… Марина! Почему вся пачка,
Только не считайте, что я вдруг брезгливый,
Кем-то понадкурена? У нас в Нефтеюганске
Был один философ. У него так было!
Бабка поглядела на меня, на пачку,
Села, принахмурилась. Взяла с подноса чашку,
Сделала глоток, немного призадумалась
И говорит: – Не суйся в их дела, сынок!
– ПОБЕРЕГИСЬ! Не спрашивай на улицах!
Ходи как будто жил здесь с самых ранних пор!
И не гуляй к болотам. Там скрывают жмуриков!
– Кого? – Переспросил я, – Тех, кто был как ты!
Приехал, а потом внезапно умер!
Я хотел спросить – слюна застряла в горле.
Бросился запить – передо мной был чай.
– Че в чае? – Зверобой. Мелисса, Ноготки.
Казалось, что Марина сильно беспокоилась.
Я выпил чай, решив, что нужно сделать образ.
Чай был очень вкусный, терпкий как глоток земли.
– А че в основе? – Чага! На березках, помнишь?
Бабка рассказала: в их селе есть место,
Глубоко в низине, через пару улиц,
Холмик, а на нем – дворец бандита.
Там, за ним – болота, и туда никто не ходит.
Но ее пускают. За морошкой, клюквой.
Капельку себе, а остальное – в дань им.
Так вот там она порой их и находит.
Жмуриков. Не знаю. Я не то, что в шоке.
– Я прошу вас, дайте мне пожить здесь! – Ой ты!
– Скажете, что я… ваш зять, приехал в гости!
Сделаю вам крышу, починю вам стены,
Принесу воды с того ручья из леса,
Наберу вам чаги, накошу соломы,
Иногда кормите! Есть тут с вами кто-то?
– Умерли! – Давно? – Давно, хотя не знаю.
Сделала мне ведьма предсказанье в детстве:
«Будешь жить одна – и смерть тебя не встретит».
Вот я и болтаюсь по лесам, болотам,
Собираю травки. Уж сама как ведьма!
Бабка поднялась, достала парусину,
– Вот, смотри внимательно! – Взяла какой-то уголь,
Начала водить им, вдруг я вижу карту:
– Вот, сходи сюда, сюда сходи, тут можно,
Здесь вот – магазин «Аврора». Тут – колонка.
Ты из рук не пей! Нальют еще воды с болота!
Вот – наш Дом Собраний. Выглядит как церковь,
Токо без попов. Попов давно уж нету!
Кладбище увидишь. Может, там найдешь их.
Походи! Поищешь заодно и предков.
Я подумал: вот как, бабка – просто чудо.
Наколол ей дров. Сосна-береза-слива.
Грядку прополол, на ней росла картошка.
Накосил ей сена, постелил в сарае,
Лег и задремал. Мне снится дом Марины:
Захожу туда я – там одни реторты,
Колбы и мензурки, ампулы и склянки.
В каждой – что-то мерзкое, и я беру бутылку,
И смотрю вовнутрь – там Мертвая змея.
Село Новоболотское. Построено на месте,
Где огромный холм, покрытый старым лесом,
Медленно течет к широкой серой топи,
Словно эта топь была когда-то речкой.
Жить перед болотом? Сверху столько поля!
Чем внизу так лучше? Крыши там богаче!
Вижу как ремонтник: здесь дома похуже.
– Эй, скажите, тетя! Вам не нужен дворник?
Тетя посмотрела сквозь меня на землю,
Словно я был призрак, и при этом чмошный:
– Кто ты? – Ваня. – Чей ты? – Зять я у Мариши!
Жонка попросила, делаю ремонт ей!
Дальше вдруг игнор, ни взгляда, ни ответа.
Словно я был глюком, да еще и легким.
Я подумал ладно. Повернул налево,
Там стоит пьянчуга, выглядит неплохо.
– Здравствуйте, скажите, где тут есть работа?
Я вообще ремонтник, но могу и грузчик,
В принципе уборщик, сторож, если надо!
Он так посмотрел, как будто очень скоро,
Может, не сейчас – но я уже был мертвый.
Я решил, что ладно. А потом подумал:
Мы живем в России, в XXI веке.
Может, не в столице. Ну, пускай в овраге,
Но, по крайней мере, не в могильной яме!
Я же парень смелый и, надеюсь, светлый,
Я ж не успокоюсь, не узнав всей правды!
Если есть вопросы, я найду ответы!
Я был словно создан для такой работы!
Если верить карте, я дошел до центра.
Вывеска над дверью: МАГАЗИН «Аврора».
Коридор был узким, упирался в стену.
На стене виднелись мелкие слова:
Продам траву. Дом 9. Константинович.
КонстантинОвич? Это что, поляк?
Решил не мешкать, было б подозрительно,
Начни я изучать все надписи сейчас.
Внутри горела лампа, окон не было.
Витрины заполняли крупы и консервы.
Продавец – мужик, едва его заметил:
Он сидел в подсобке и храпел как бык.
Я крикнул: – Эй, простите! – Продавец не дрогнул.
Я решил, что, значит, здесь у всех все есть:
Иначе магазин давно бы был разгромлен.
Повторил еще раз «Эй простите!» громче.
В этот раз мужик очнулся и затих.
Ему, казалось, было лет под 40. Впрочем,
Выглядел он плохо, очевидно, пил,
Усы под Лукашенко, голова обросшая,
Поднялся и прищурился: – Наш магазин закрыт!
Я: – Как закрыт? – Вот так! – Но дверь была открыта!
– Значит, ты не местный. Дверь была закрыта.
Я: прости, мужик! Какой у вас режим?
Он: – Мы открыты с 2-х до 4-х утра.
Но только для своих! – Я свой, когда-то жил здесь!
– Я тебя не помню! – Я приехал к теще!
– К теще, говоришь? – Еще искал тут предков,
Прадеда. На кладбище. Открыто или нет?
Мужик смотрел насквозь, но ничего не видел.
Помолчав минуту, вынул из кармана
Пачку сигарет, зажег об стену спичку,
Задымил, и я… готов был пасть пред ним,
Но выждал миг, чтоб выглядеть прилично.
Говорю: – Мужик! С утра блин не курил!
Твой магазин единственный. Но я не взял наличку!
Дашь мне сигарет? Могу помыть полы!
Усатый вновь завис. Не ожидал наверное.
Опять меня сканировал, потом пошел в подсобку,
Вышел, положил на стол коробку ПРИМА
И сказал: – Идет! Одну сейчас кури,
Потом полы помой, надрай витрины
И бери весь блок. – Я взял коробку, вскрыл
Достал одну, смотрю, а папироса пыльная:
Их все как будто кто-то надкурил.
Ведро стояло возле туалета. Тряпка
Выглядела так, как будто ей весь год
Втирали гуталин. Я снял с витрины швабру,
Обернул, промыл. В сортире ждал восторг.
Мытье полов! Вот, для чего я создан был!
Вся остальная жизнь с успехами и прочим
Выглядела блекло по сравненью с ним.
Я вспомнил, как на Зоне рисовал ЦВЕТОЧЕК:
Тряпкой водишь по полу овалы и круги,
Потом отходишь и недолго смотришь.
Я прошел весь зал два раза. Даже три.
Мужик следил как будто Шерлок Холмс блин!
Может, ждал, что я СОПРУ МЕШОК КРУПЫ?
Нет, мне был нужен идеальный облик:
Я – рукастый ЛОХ, способный услужить другим.
Пока я тер витрины, он лежал в подсобке.
Кажется, в руках держал смартфон.
Я вспомнил, что отвык: прожил три года в общем
Без любимых игр и видеозвонков.
Наверно, он снимал, что показать своим:
Смотрите, кто у нас, услужливый работник!
Так гораздо проще сохранить инкогнито,
Когда тебя не видно, ты ничтожный чел.
Уборщику открыты все дома и комнаты —
Я это точно знал. Одно не знал: зачем?
Я перемыл все тряпки и забрал свой блок.
Мужик под самый выход тихо мне сказал:
– У нас тут тара. Надо разгрузить.
Перенести часть бочек в Дом Собраний,
Часть – отправить в погреб, часть – в сарай.
Я справлюсь и один. Но, раз уж ты такой,
То приходи под ночь. Работа есть всегда.
Плачу консервами. Возьмешь одну с собой?
Всучил мне банку шпротов «5 Морей».
Я вышел. Оказался как на площади.
Уже давно был день. Все были во дворе.
Я чувствовал все взгляды. Я был чем-то новым:
Чем-то непонятным, чем-то уголовным.
Может быть, маньяком, вышедшим досрочно.
Или террористом. Или просто мелким вором!
На лице написано, что я не помню, кто я!
Так я шел, стараясь не смотреть на местных,
Взгляд ведь вещь опасная, он ничего не скроет.
Я почти освоился, но было как-то тесно.
В фляге че-то было. Бежевого цвета!
Хорошо, я ВЫЛИЛ набранную воду.
Че в ней было раньше? Может, ядовито!
Ладно, разберемся. Флягу я промыл,
Набрал воды по полной, снова вылил. Вот же!
Прямо паранойя! Но боюсь чего я?
Что меня отравят? Так уже могли бы!
Если бы хотели, так уже давно бы
Просто б отравили! Через сигареты.
Я опять подумал о табачном дыме.
Терпком аромате, нам не разрешенном.
Там, где я служил, все типа не курили.
Но курили все. С начальниками. В темную!
Я вынул пачку Примы, Закурил. Смотрю:
Хороший крепкий дом, два этажа – высокий.
Дверь полуоткрыта, а из щели – головы:
Мальчишка и девчонка. Я смотрю на них,
Встречаемся глазами, я курю как прежде,
Он ей что-то шепчет и идет навстречу.
Смотрит недоверчиво. Я говорю: – Привет!
Не знаешь, где Марина, молодойчек?
Бабушка-знахарка. Мать моей жены.
Приехал к ней из города, здесь никого не знаю,
Вот, пришел набрать себе воды, тут – вы!
Мальчишка подошел и спрашивает: – Ведьма?
Хочешь, отведем тебя, а ты нам дашь две штуки?
Я: – Прости, чего? – Он тянет руки к Приме:
– Нам не продают, Мы ж типа дети!
Мы пошли втроем. Но на моих условиях:
Курить во-первых ВРЕДНО! Во-вторых – ОПАСНО!
Если их заметят, полетят вопросы —
Кто им дал табак? Тогда меня утопят!
– Вас не отругают, что ушли из дома?
Да еще с каким-то непонятным челом?
– Нас всегда ругают. Иногда и больно.
Что бы мы ни делали. Не парься, просто верь нам.
Отвечала Таня очень тихим голосом.
Девчонку звали Таня, а мальчишку Владик.
– Владислав? – Владимир! – Извини, приятель!
Я узнал, что в целом здесь довольно кисло:
Что-то происходит, мало что меняется.
Отец на подработке, мать – училка.
Дед парализован. В их семье не курят.
А еще легенда есть, им дед ее рассказывал:
Под церковью, той самой, похоронен демон.
Всем здесь заправляет, но при этом сам он
Ничего не делает – не ходит, не летает,
Вроде этот демон как какой-то призрак,
Отравляет жизнь тут, но лежит как Ленин!
Только Ленин мертвый, а вот демон реальный.
Я подумал ладно. Я же парень тертый!
Люди по дороге попадались редко.
Может, выходной? Хотя уже был полдень.
Тетка с коромыслом. В XXI веке!
Неужели в доме нет водопровода?
Как так, демон в церкви? Я проверю утром.
Это просто сказки! Или дед – безумный?
Может, он сошел с ума и выдумал все это?
Рассказал ребятам, а потом – инсульт?
Я смог себя заставить думать не об этом.
Просто паранойя! Вместе с амнезией.
Владик иногда поглядывал на Таню
Словно телепат – она ему хихикала.
Дорога шла наверх, обратно из низины.
Так и не взглянул на местные болота.
Захотел поесть – в кармане были шпроты,
Но испачкать руки не хотел, спасибо!
– Вон он, Дом Собраний. Ты туда не суйся!
Подсказал мне Владик, указав на церковь.
Заинтриговал. Ну, я рискну блин!
– Че там? Почему? Все дело в этом демоне?
– Ну, если ты пойдешь, вернешься как наш дед.
А он парализован! Мы не знаем, что там!
– Он же не чужак? – Он хуже: диссидент.
Откуда Таня знала это слово? Боже!
Я решил смолчать. Навстречу шли ребята.
Явно для чего-то, аж мороз по коже.
Я подумал ладно. Будет неприятно.
Но уже не важно, раз не помню, кто я.
Крепкие ребята, явно жесткие.
Я чувствовал их взгляды у себя внутри.
Адреналин ударил прямо в мозг мне.
Я с трудом дышал, но образ сохранил:
Я – дурачок из города, мне ПАЛЬЧИК покажи —
Уже смешно. Наивный, беззаботный.
Вот они проходят, я смотрю на птиц,
А Таня с Владом будто просекли все.
Влад ей говорит, мол, вот наш брат – дебил.
– Весь в деда! – Отвечает Таня тихо.
Я их в тот момент внутри благодарю,
Но якобы обиделся: – Не говори про деда!
– Ты нас здесь оставил! Так зачем приехал?
Я им и ответил: – Я же вас люблю!
Те пацаны поржали, но не прицепились.
Мы зашли на холм по улице Победы,
Я все думал странно, может, амнезия?
В чем еще причина? Вижу столько бреда!
Почему все сиги кто-то надкурил?
И главное – зачем? И почему Марина
Так забеспокоилась, когда я лишь спросил ее?
Я снова достаю коробку ссаной Примы,
Дети смотрят так, как будто я достал
Какие-то конфеты, выглядит все дико,
Я и говорю: – Всю пачку вам отдам.
Но мне нужна инфа: кто портит сигареты?
Таня обернулась, словно кто-то сзади
Вдруг ее окликнул – никого там не было.
Толпа ребят свернула и пошла в магаз,
Чуть дальше мега-баба выбивала плед,
Как будто это способ срыва гнева.
– Я тебе скажу, но обещай нам, Ваня!
Таня посмотрела, как не смотрят дети:
– Если встретишь демона, убей его за нас.
Мы сами вряд ли сможем отомстить за деда.
Я опешил: – Здрасьте! Ладно, обещаю!
Только чем? Мечом? Искать иглу в яйце?
– Он говорил, что демон хочет власти.
Чтобы мы навечно оставались в ней.
– Но есть источник правды. Дед искал его!
Ребята явно верили во все его рассказы.
– Хорошо, идет! Найду источник «правды»!
Наберу (вот фляга). И увижусь с демоном!
Мы шли среди заброшек прямо возле леса.
Это же тот самый, где я был вчера,
Другой его конец! Как повезло мне выйти
Не сюда, а к бакам. Может быть, судьба?
Какая-то собака за забором гавкнула,
Я испугался так, что чуть не оступился,
Таня прошептала что-то брату, отошла,
Он подбежал ко мне, я наклонился —
И едва услышал: – Темный ритуал!
Дом у болот, вон там! И указал куда-то.
Да уж, вероятно, дед им так сказал!
Но, может, в сказке есть источник правды?
Там, в той стороне, лежал густой туман,
Хотя еще был день. Казалось странно.
Село Новоболотское. Построено на месте
Старого села Болотского. Осталось
Несколько домов, включая эту церковь:
Странная. Готичная. Без круглых куполов.
Часовня не работает, колокола не ходят,
Правда дверь закрыта на стальной замок.
Довольно новый. Значит кто-то бегает.
На кладбище давно никто не расчищал забор:
Весь в повилике, вьющихся растениях,
Репей с крапивой густо преграждают вход.
Никто не ходит? Почему так зелено?
Марина выдала мне штуку для зажима трав:
Железный прут, приваренный по центру,
Словно это крест, к железке – с ней в руках
Я смог дойти до памятников. Тексты были стерты.
Вздувшиеся мхи ползли по старым плитам.
Каждой лет под сто, а может больше ста.
Нашел плиту с Иваном Савичем Никитиным:
Родился в 23, умер 40 лет спустя,
Скорбят жена, сестра, соседи, мать и дети.
Я запомнил место, где лежит плита.
Представьте, как бывает: потеряешь память,
И потом не знаешь, как ее вернуть блин!
Но наш мозг, он видит, он ведь точно знает!
И зачем-то хочет, чтобы ты не вспомнил.
Я как будто умер. Но переродился.
Вышел из земли. Поднялся через корни,
Стал совсем другим, но в сущности остался
Тем же уголовником, которого не помню.
Вот оно, то место. лес не бесконечен.
Вот передо мной те сосны и березы,
Я пошел за чагой. Для чаев Марины,
Заодно смотрю: поганки, мухоморы.
Да, на самом деле я искал землянку.
Просто убедиться, что я реально был там!
Может быть, я – призрак, и все это – Ад мой?
Я как кость и кожа. Слабый, беззащитный.
Глаз почти привык. Я снова что-то вижу:
Что же там случилось? Почему сбежал я?
Выломал ту дверь, и вот, она открыта.
Значит, не приснилось. Ну, хоть это факт!
Вернулся лишь под вечер. День гулял по лесу.
Думал, думал, думал. В голове крутилось:
Может, мне пойти обратно по тому тоннелю
И узнать всю правду? что бы там ни вскрылось.
Нафиг! Есть причины! Вдруг я их узнаю,
И потом опять захочется забыть все?
Двигаться куда мне? Тут без документов
Можно только спиться – это же родная,
Черствая Россия, что тут можно сделать?
В храм пойти? Возможно. Дом Собраний этот
Так далек от храмов, где поют вечерни,
Да и не сказать, чтоб я во что-то верил.
Чтобы тут не сдохнуть, нужно что-то делать.
Продолжать исследовать? Марина заварила
Очень крепкий чай: на этот раз из корня.
Корень был похож по форме на имбирь,
Но пах совсем не так – в нем чувствовалась горечь.
Мы играли в карты. Долго, на погоны,
Что-то вспоминалось. Кажется, носил их.
Ночь настала быстро. Я пошел к сараю,
Лег, но не заснул: решил пойти к «Авроре».
Выждав где-то час, я вышел за калитку.
Ночь была нежна, как Баренцево море.
Обратил внимание: соседний дом с Мариной
Отворен весь настежь: никому не холодно!
Зеленый свет мерцал на вывеске «Аврора».
Очень креативно, даже не позорно.
Дверь была открыта. Слева спал вонючка,
В поворот к помойке поскакала псина.
Я стою у входа. Думаю. Мой выбор:
Вдруг сейчас убьют, а я пришел к ним сам?
Но если бы хотели, так уже убили бы!
А я еще ведь жив! Вдруг слышу голоса:
Один другому: – Кто же он? Откуда он?
– А я откуда знаю ***! За че купил, за то,
За то и продаю! (Я затаился в панике).
Один другому: – Че теперь! Отмытый пол зато?
В *** твой пол! А вдруг он – журналист?
А вдруг он присланный? Сейчас таких полно!
– Да ладно те! – «Да ладно» позже повторишь!
Где спит он? – У Марины! – Ведьмы что ль?
Я просто сделал шаг по коридору к свету.
Желтый свет залил мой очень глупый вид,
Я говорю всем: – Здрасьте! Я за сигаретами!
Тот блок оставил теще! Докурил свои.
Окинув взглядом зал, увидев пару пятен,
Я зашел в сортир, я «ничего не слышал»,
Вынул тряпку с тазом, подошел поближе
И затер пятно с невозмутимым видом.
Кажется, сработало, по продавцу понятно:
Я не облажался – тот мне улыбнулся,
Протянул ладонь, зажег мне папиросу,
Посмотрел в глаза – я опустил их вниз
И ковырнул козюлю. Осмотрев мизинец,
Облизнул. Осекся, будто устыдился,
В общем, сделал все, что было в моих силах,
Чтобы передать, что я не мог быть в курсе.
– Славно, что пришел! Как звать тебя? – Иваном.
– Что ж, Ванек, пойдем! Петрович будет с нами.
Выглядел Петрович как медведь с Сибири.
Вышли мы пустые, ничего не взяли.
Всю дорогу к месту я молчал как рыба,
Изучал дорогу, мысленно вращал ее:
Мы шли другим путем, но неуклонно в гору.
Ждал каких-то слов, но все шагали молча.
Правильно, не стоит доверять рабочим:
Может оказаться, что они – шпионы!
Что они прикинулись – и всадят пулю в спину,
Стоит только сделать добрый шаг в их сторону.
Под кромкой леса, где весь день провел я,
Очень неприметно затесалась будка.
Чем-то отличить от сельского сортира
Было невозможно. Я бы точно спутал!
Продавец с усами как у Лукашенко
Показал нам ждать, достал из брюк колечко,
На кольце был ключ, а на ключе – задвижка.
Он ее убрал (Вот это да, система!)
Подошел к сортиру. Лишь спустя минуту,
Помахав нам светом своего смартфона,
Пригласил зайти. Я заглянул вовнутрь.
Там был спуск под землю. Выгребная яма?
Впрочем, не воняло. Это что, ловушка?
В абсолютной тьме я двигался на ощупь.
Вдруг увидел свет. Он бил в конце туннеля.
Там стояли двое – кажется, усатый
И какой-то новый, в темном капюшоне.
Может, тайный орден? После амнезии
Я уже готов уверовать и в черта!
Может, он – ученый. Может, физик или
Или ассасин? Не важно. Он ушел.
Фигура растворилась в темном коридоре
Сзади Лукашенки. Я, немного в ужасе,
Но все-таки креплюсь, иду навстречу правде,
Говорю: – Где тара? Он мне: – Вот, бери одну!
Фонариком указывает на пол, я смотрю туда,
А там – они, о, Боже, там они, я вспомнил.
Может быть, два года, точно не скажу вам,
Я тогда приехал в Зону наблюдателем.
Задачи были четкие: контроль над процедурой.
Без каких-то ни было вмешательств. Ну а че мне?
Без проблем, я – тертый! Я тогда так думал.
А потом увидел доктора Софию.
Просто превосходна. Никогда подобных
Не встречал ученых я во всей России.
Голос, полный мысли, красоты и злобы,
Чувственный азарт в подсчете нужных формул,
Волосы как сталь, глаза как перламутры
С зеленью по контурам, но серые в основе.
Я был очарован, наблюдая месяцы
За каждым нежным шагом. Каждым тайным жестом.
Чтобы не дай бог ученый не повесился
От мысли, что попал в то проклятое Место.
Наша разработка. Вроде как вакцина.
От чего – загадка. Нас не посвящали.
Я не знал ни формул. Ни ингредиентов.
Просто видел вещи, как они казались:
Звезды медицины за говно-проектом.
Все, хотя публично говорят «лекарство»,
Но по лицам видно, по нюансам ясно,
Что в пробирках дрянь – поэтому секрет.
А я как тайный мент. Приставленный агент.
Шептун и информатор. Стало дико гадко,
Я ведь понимал: назад дороги нет.
Отсюда выход – только умерев для всех,
А как потом ожить – пока загадка.
Мы с Софией мысленно общались. Молча.
Фразы очень сложно подбирать корректно,
Все-таки прослушка. А когда есть чувства,
Просто невозможно вдруг не стать поэтом.
Мы встречались ночью, чтобы попрощаться.
Если получалось, говорили дольше.
Я желал успехов, а она мне – счастья.
Утром каждый завтрак я сидел напротив
За другим столом и глупо улыбался,
Слушая их сплетни про других рабочих.
Я совсем влюбился, и она все знала.
Делала мне знаки, чтобы я заметил.
Например, смотрела сквозь меня сериал.
На Зоне часто гнали «Битву экстрасенсов».
И она смотрела сквозь меня так нежно,
Как никто вообще. А улыбалась так,
Как никогда никто не улыбался прежде.
– Что стоишь как хер? Ванек! Бери контейнер!
Лукашенко ткнул меня. Я понял, что завис.
Придя в себя, нагнулся, поднял груз на спину.
– Нет, Ванек, нельзя так! – Почему? – Там спирт!
А вдруг уронишь?! Разобьешь всю тару?
Ты пойдешь вперед. Петрович, обожди!
– Так я ж пути не знаю! – Я тебя направлю!
– Как? – Да очень просто! Ты иди, иди!
А, пофиг! Я пошел, куда не знаю.
Выбрались. Поставили на землю. Закурили.
Сколько там? – Петрович вынул портсигар,
Я глянул: ни одной нормальной сиги блин!
Вы издеваетесь? Зачем весь этот ад?
И Лукашенко сзади: – 37 еще!
Спускаемся. Выносим. Ставим в ряд.
Кирпич за кирпичом. Контейнер за контейнером.
Вот только я блин ПОМНЮ этот чертов знак:
Змея в бутылке. Он везде наклеен!
Но зачем с той Зоны, обходя законность,
Проносить ВАКЦИНЫ в мелкое селенье?
Почему мы носим, несмотря на нормы,
Столь бесценный груз как ящик с водкой?
Почему без мер, без нужных инструментов?
И при этом тайно, под покровом ночи?
Лукашенко вывез со двора тележку,
Словно мы зашли в какой-то супермаркет,
Погрузил в нее насколько смог доверху,
Приказал мне взять. Я взял, повез вперед.
Теперь куда? – Петрович указал на церковь.
В Дом Собраний! Помнишь, что сказали утром?
Часть поставить в погреб, Часть – в сарай!
Все было дико просто. Я не мог поверить:
Может, это – реально контрабанда спирта?
Почему так поздно? Почему в контейнерах?
Кому он нужен там, под старой церквой?
Есть в народе мудрость: чем святее место,
Тем удобней скрыть в нем что-нибудь дурное.
Например, убийство. Мы дошли до церкви.
Столько символизма, я вообще не понял!
Подошли к забору. Я перекрестился,
Низко поклонился и потупил голову.
Петрович усмехнулся, не сказав ни слова,
Лукашенко словно не придал значения —