Девочка бредет по больничному коридору.
Бредет уже не час и не два, а коридор все никак не закончится.
В одной руке девочка держит простенькую куклу, связанную из толстых шерстяных ниток. В другой конвульсивно сжимает длинную и острую спицу. На каждый третий шаг она цепляет спицей нитку в районе живота куклы и дергает вниз, вырывая один ее конец из кукольного тела. Толстые красные нитки свисают, как вывалившийся из глубокого разреза кишечник. Возможно, замысел девочки именно в этом.
Она останавливается прямо перед тобой, и ты слышишь ее тихий голос:
– Ненавидишь?
Еще одна нитка выдернута из живота куклы. Ты улавливаешь запах несвежей требухи.
– Почему ты ненавидишь?
Тебе нечего ей ответить. И похоже, она это знает.
Девочка набирает в грудь сухого больничного воздуха с нотками спирта и формальдегида, и издает крик, кажется, гораздо более громкий, чем способно произвести ее тонкое горлышко. В нем явственно слышна боль. Запредельная, сверхчеловеческая боль.
Спица вонзается кукле в висок, пробив голову насквозь, а девочка с размаха врезается своим виском в мертвенно-зеленую больничную стену. Затем еще раз – с болезненным треском расколотой кости – и оседает вдоль стены на пол, оставив длинный кровавый след.
Ее вопрос так и останется без ответа.
Диме Гаврилову было всего одиннадцать лет, когда это случилось. Вспышку болезненно искаженного света видели все – по меньшей мере, в Москве и ближней к даче Гавриловых части Подмосковья. Со стороны эпицентра также распространялись ползучие слухи об огромном горячем вихре, у наблюдателей которого на языке еще долго оставался отчетливый привкус каменной соли, а в носу прочно застряла вонь жженых перьев. Вранье, конечно же. Кто в такое поверит?
Впрочем, факт оставался фактом – после той ночи целый район буквально исчез. Перестали выходить на связь люди, не приехали в должный час выходившие из него автобусы, тревожно замолчала расположенная в его центре радиостанция. Те же, кто посещал его проездом, рассказывали вещи настолько страшные, что когда об этом заходила речь, Диму выставляли из комнаты и переходили на трагический полушепот. Дима от этого не расстраивался. У него были свои дела. Не менее интересные.
Например, когда его мама, отвлеклась от чтения, чтобы сделать чай, проходя мимо комнаты сына, она услышала приглушенный голос. Это было немного странно, потому что обе другие семьи с детьми, жившие на их дачной улице, сбежали от пугающих слухов подальше – одна в Мурманск, другая в Краснодар. С кем еще мог разговаривать в своей комнате одиннадцатилетний мальчик? Вряд ли что-то страшное, но… Мама дважды стукнула костяшками в дверь (формальность, которую она старалась соблюдать) и заглянула внутрь.
Дима обернулся, оторвавшись от лежавшего на полу журнала, который он читал почему-то вверх ногами. В комнате он был один.
– Извини, мне показалось… – мама еще раз окинула взглядом комнату. – Показалось, ты разговаривал с кем-то.
– Ну да, – пожал плечами Дима и кивнул куда-то в сторону. – С ней вот. Мы же вместе пришли с прогулки. Я еще спросил, можно ли ей к нам в гости, а ты, такая: "ага", и дальше в книжку.
Димина мама гордилась своим талантом педагога и постоянной жаждой знаний в этой важной прикладной области. От интересной книги по педагогике или психологии ее не отвлекло бы и землетрясение.
– С кем? – удивилась мама. – Я никого…а-а-а!
Она догадалась, что Дима завел себе воображаемого друга. Как раз об этом она и читала, когда сын пришел с прогулки. В книге говорилось, что такое случается, особенно с теми детьми, что по какой-то причине ограничены в общении со сверстниками. В этом случае ребенку следовало подыграть, плавно отвлечь и уделять впредь больше внимания. Поэтому она растянула тонкие губы в самой искренней улыбке, на какую была способна, наклонилась к предполагаемому местонахождению невидимой гостьи и тоном, который тут же самокритично отметила несколько излишне слащавым, произнесла:
– Здравствуй-здравствуй! Какие у тебя красивые глазки…сколько тебе лет?
– Она тебе не ответит, – насупился Дима.
– А что же это она такая бука? – рассмеялась мама. – Иди лучше к нам, посмотрим мультики.
– Но у меня же гость! – воскликнул мальчик с возмущенным недоумением.
– Ну, тогда я даю ему пять минут на то, чтобы ты пришел смотреть мультики, – заявила мама и вышла из комнаты, не слушая дальнейших возражений, довольная своим умением обращаться с детьми.
Дима проводил ее глазами, вернулся к журналу и со вздохом закрыл его.
– Прости мою маму, – сказал он, обращаясь к кому-то поверх журнала. – Она у меня вообще-то добрая, просто почему-то…не знаю даже. Завтра дочитаем, хорошо?
– Хорошо, – тихо сказала девочка примерно Диминого возраста с белой медицинской повязкой на глазу, взяла на руки ухоженного, в меру упитанного темно-дымчатого кота и поднялась с колен. – Я не обижаюсь. Пойдем, Веля.
***
– Так сколько, говоришь, страниц ты прочел сегодня? – спросил Диму папа после ужина, сыто пригладив длинную кучерявую бороду.
Имелась в виду, конечно, одна определенная книга. Нет, Гаврилов-старший не особенно ограничивал сына в информации. Даже выписывал для него детский познавательный журнал об окружающем мире и современных технологиях. Но все же была одна книга, знакомство с которой для Димы было строго обязательным, контролировалось и регулярно обсуждалось. Как несложно догадаться, его папа был священнослужителем.
– Десять, – буркнул Дима и потянулся к вазе с конфетами.
– Маловато, – протянул папа и ненавязчиво отодвинул ее на другой край стола. – Ну, и что же ты узнал?
– Что Давид был злой, подлый и вообще сумасшедший, – нахмурился Дима. – Можно я не буду больше про него читать?
– Почему это? – спросил Гаврилов-старший.
Он впервые слышал такую характеристику библейского царя Давида. Отчасти она показалась ему справедливой и этим раздражала еще больше.
– Он с Голиафом нечестно дрался и людей грабил, да еще у них левое мясо резал и в мешки собирал. Пап, а что такое левое мясо?
– Не знаю, – ответил отец с какой-то напряженной задумчивостью. – Но Давид никого не убивал.
За столом повисла тишина. Мама отвлеклась от своего любимого журнала о детской психологии и бросила на мужа удивленный взгляд. Дело было даже не в малозаметном дефекте дикции, из-за которого звук «в» в его речи временами подменялся звуком «у». Просто она, хоть и давненько не перечитывала обсуждаемый фрагмент текста, прекрасно помнила в нем упоминания сражений. Немного смахивающих, если подумать, на разбойничьи налеты, но это уже вторичный вопрос.
– Ты уверен, дорогой? – полушепотом спросила она, надеясь, что сын пропустит мимо ушей это попрание родительского авторитета.
Мужчина перевел на нее взгляд. Его глаза были расширены чуть больше обычного, а дыхание участилось, будто он сам себе был удивлен. Но тем не менее, сглотнув, он достаточно твердо повторил, обращаясь к сыну.
– Давид никого не убивал. А ты наказан.
***
Дача Гавриловых затесалась под бок элитного коттеджного поселка. От ближайшей улицы ее отделяли только кусты смородины и крыжовника – Гаврилов-старший считал, что порядочному христианину нечего скрывать от соседей. Вот между этими кустами Дима и пересказывал на следующий день эту историю своей новой подруге, стараясь приглушить голос (изо всех сил, но от обиды – почти безуспешно).
– Левое мясо? – озадаченно переспросила она. – Там так и написано?
– Нет, – Дима хлопнул себя по лбу. – Совсем забыл, я сегодня перечитал. Там скрайное мясо. То есть, скрайная плоть.
– Скрайная? – еще больше озадачилась Алла. – Почему скрайная?
– Потому что с краю, – пояснил Дима, гордый своими познаниями в русском языке, едва удержавшись от того, чтобы подколоть попавшуюся на меньших познаниях девочку.
– А где у человека край? – последовал вполне резонный вопрос.
– Какой край? – не понял Дима.
– С которого он мясо резал. Оно же не просто мясо, а скрайное.
– Ну, не знаю… – протянул он.
Нужно было сказать хоть что-то, чтобы не выглядеть глупым. Взгляд юного натуралиста-теолога упал на наблюдавшего за ним из-под полуприкрытых век кота.
– Вот у кошки конец – это хвост. Может и у человека там, где у кошки хвост?
– Наверное, – согласилась Аллочка. – Мне мама рассказывала, что, когда человек еще от обезьяны не произошел, у него хвост тоже был. Может Давид таких людей убивал и хвосты им отрезал?
– От какой еще обезьяны? – расхохотался Дима. – Какой еще хвост? Ты разве не знаешь, что человека Боженька создал? Ты что, Библию ни разу не читала?
– Мне так мама рассказывала… – растерянно попыталась защититься девочка. – А про Библию не рассказывала вроде…
– Потому что современные дети, – Дима немного надулся от важности. – Книги не читают совсем, а только по телевизору гадость всякую смотрят и по подъездам шастают.
– Я не такая, – надулась Алла.
Мимо проехала машина, шурша шинами по гравию. Молчание затягивалось. Дима понял, что слегка перегнул палку и поспешил на попятную:
– Ну, я про тебя не говорю, я вообще, в целом…
Девочка продолжала дуться. Тогда Дима решил пойти на хитрость и сменить тему.
– А я завтра уезжаю, – протянул он с показным недовольством.
– Как уезжаешь?! – вскрикнула Алла, резко повернувшись и схватив его за руку.
Обиженной мины на лице девочки как не бывало. Ее кот поставил лапы мальчику на колени, оценивающе обнюхал его руку, сжатую ее холодными пальцами, и тоже выжидательно уставился в глаза.
– Мне в школу скоро, каникулы заканчиваются… – смущенно пробормотал Дима.
– Я тоже хочу в школу, – вздохнула Аллочка, мысленно убеждая себя, что секундная самодовольная усмешка на его лице ей просто почудилась.
– Там скучно, – тоже вздохнул Дима. – И еще там Костян дерется.
– Я б ему показала, – пробурчала Алла. – Что я буду делать без тебя? В кустах сидеть целыми днями?
– Мультики посмотри, – начал загибать пальцы Дима, пытаясь ее утешить. – Книжку почитай, журналы там, с ребятами поиграй…
– Я не хочу с ребятами, – сказала девочка с неожиданной экспрессией и стиснула его руку так, что он тихо ойкнул и испуганно уставился в ее странно изменившиеся глаза. – Я хочу с тобой.
***
С каникул, ожидаемо, вернулись не все дети. Димин класс, а то и вся школа опустела чуть ли не наполовину. Впрочем, на коллективной способности учеников создавать шум и суматоху это почти не сказалось.
– Что с рукой, а? Что с рукой? Скажи, скажи, скажи! – раздавалось со всех сторон.
Диме с самого начала было ясно, что это в его одноклассниках говорит не сочувствие, а праздная жажда истории, смешной или страшной – без разницы – главное, что наверняка интересной. Такой, над которой можно будет дружно хихикать, закрывая руками рты и глазея на него как на зверюшку в зоопарке. Поэтому эти расспросы, поначалу приятно почесавшие его эго, теперь вызывали лишь раздражение.
Что же на самом деле с рукой, он и сам не знал. Просто по приезду в город он заметил чуть выше запястья большое черное пятно, которое болело где-то внутри, а снаружи не чувствовало даже укола, который ему сделали в больнице. Пока медсестра делала перевязку с лицом, которое можно было бы использовать в палате мер и весов как образец равнодушия, родители о чем-то взволнованно шептались с доктором. Как все вместе, так и по отдельности, они долго выпытывали, где он играл прошлым вечером. Ответ "с Аллой" их не устроил – мама сказала, что никакой Аллы не существует и расспросы продолжались. В конце концов пришлось наврать что-то про болото за дачами и старших ребят, Дима даже не запомнил, что именно. Теперь, очевидно, надо было соврать еще раз.
– Да сколько ж можно объяснять, – медленно начал он раздраженным голосом, хлопнув себя по лбу здоровой рукой и слегка прикрыв ею бегающие в поисках подсказки глаза. Потихоньку он распалялся, вживаясь в фальшивые эмоции. – Достали уже: что с рукой, да что с рукой… На болоте упал и поранился! Кровищи было – как…как…кита…топить!
Зачем топить кита, как это делается, и сколько для этого таинственного действа нужно крови, не знал ни Дима, ни его одноклассники, но смысл сравнения был всем ясен. Девочки восхищенно загалдели, корча рожицы в гримасах отвращения, а мальчики, издав дружное «о-о-о», по очереди уважительно похлопали по спине. Все, кроме одного.
Костя был жутко недоволен тем, что все внимание было приковано к этой перебинтованной размазне, и сиюминутное восстановление влияния в классе ему не виделось возможным. Он ни за что не признался бы даже сам себе, но ему было одиноко. Он вообще не любил много думать. Самокопание казалось ему бессмысленным, как и попытки понять других. В его голове стояли две незыблемых стены – одна от окружающих, другая от…себя? Возможно. Но эта вторая все же иногда давала брешь и сквозь нее бурым гноем просачивались воспоминания.
***
Теплый ветер обдувал его хмурое загорелое лицо и слегка шевелил подстриженные чуть ли не ежиком, выцветшие на солнце волосы. По небу бежали пушистые полупрозрачные облака, больше похожие на клубы пара, пляж сдержанно гудел множеством голосов. Костя стоял посреди пляжа, глядя вдаль, и пытался сосредоточиться на собственном дыхании. Ему была дарована практически полная свобода – большую часть дня он гулял где хотел, загорал как хотел, купался сколько хотел. Мечта почти каждого ребенка, ужасно соблазнительная, особенно в этом возрасте…но только первые несколько дней.
Кто-то толкнул его чем-то резиновым и горячим на своем стремительном, наполненном радостным визгом пути к морю. Костя упал на раскаленную гальку, больно ушибив руку и неслабо впечатавшись губой в камень. К горлу подступили слезы. Не от боли – от злости. Если бы даже этот наглец вернулся, помог ему встать и извинился – неважно, кто это был, мальчик или девочка, уже взрослый или совсем маленький, Костя ответил бы ударом по лицу, и, скорее всего, камнем. Но случайному обидчику не было до него дела, он уже растворился среди десятков других таких же беспечных человечков, плескавшихся в прохладной морской воде так, словно это – самое большое счастье в их жизни. Костя ненавидел их. Люто ненавидел их всех. За разбитую губу, за поруганную гордость, за сбитые мысли, за их безмятежное счастье, за то, что не испытывал его сам…
– Ко-о-остя! – хриплый раскатистый крик слегка заплетающимся, как обычно, языком – папин.
Мальчик тяжело, слишком тяжело для своего возраста поднялся и побрел на зов, слизывая с зубов кровь и недоумевая, чего это вдруг понадобилось старику.
Найти папу было несложно. Его волосатое пузо сложно было спутать с чьим-то еще. Зализанные назад редкие сальные седые волосы тоже – мало кто сейчас так ходит. Но самым узнаваемым в отце был, пожалуй, взгляд – такой равнодушно-добродушный, рассеянный, ни к чему не цепляющийся, но с колючим железным огоньком внутри, становившимся тем ярче, чем дольше на него смотришь. Все, кого знал Костя, все без исключения боялись смотреть в глаза его папе. Да и он сам боялся.
Но даже и не видя всего этого, сориентироваться было бы легко. Где бы они ни задерживались хотя бы на несколько часов, вокруг папы всегда собирались заметные издалека компании. Грудастые женщины с глупыми, почти рыбьими глазами, мужчины, чем-то похожие на папу, но очевидно далеко не такие крутые, их иногда подбегавшие дети…
Собралась такая компания и сейчас. Верхняя четверть папиной спины покоилась на коленях очередной смазливой блондинки. Огромный зонт полностью закрывал их от солнца, а вот остальным приходилось принимать немного неудобные позы, сгибать спины и шеи, чтобы тоже поместиться в тень. Папа потягивал пиво и лениво поглаживал свою блондинку по спине – больше для того, чтоб занять руку, чем для ее удовольствия.
– А вот и мой наследник, – провозгласил он фальшиво пьяным голосом и будто бы с трудом приподнялся на локтях. – Константином звать, между прочим.
Компания выразила сдержанное восхищение. Косте было противно. Он знал, что продемонстрируй им папа дохлую крысу, реакция была бы такой же.
– Что с губой, засранец? – с наигранным весельем спросил папа. – Опять подрался? Ишь, шебутной растет, – обратился он уже к блондинке.
– Шебутной, – хором подтвердила компания под чье-то неуверенное хихиканье.
– Ну иди, иди, как я учил, с левой, с левой и с пр-равой! С пр-р-равой, мля! – отец попытался показать, как надо «с пр-р-равой, мля», но чуть не завалился на бок и был ласково уложен обратно на колени.
Костя уходил, стараясь мысленно закрыть уши, но вслед все же донеслось: "Весь в отца!" Он сжал кулаки и окинул взглядом свое не по годам поджарое тело. Неужели правда похож? Мерзость какая…Да нет. Они врут. Все врут. Как всегда. Им показали зверюшку. Они похвалили зверюшку. Вот и все.
Двое ребят постарше затеяли какие-то дурацкие догонялки, используя Костю как живой щит. Он вскинул голову и один из них поспешно попятился с испугом на лице, споткнулся о мирно загоравшую девушку и растянулся на гальке. Костя набрал в грудь воздуха и развернулся ко второму. С лица того еще не успела сползти дурацкая улыбка. В нее и врезался Костин кулак. С левой, с левой, с пр-равой…Кто-то, кажется, закричал, но шум крови в его ушах был гораздо громче.
– С пр-р-равой, мля, – прорычал он вслух, замахиваясь на уже падающего парнишку.
***
Костю слегка затрясло. Это ему, ему нужно было это внимание, как наркотик – нет, как воздух! Он вдруг почти пожалел о тех моментах, когда поколачивал своих дружков. Может, кому-то из них он и правда был нужен как друг?
Но нет. Костя отмел эти мысли. Он знал, что все врут. Все готовы предать его, предать за какое-то жалкое заурядное зрелище. К горлу снова подступили слезы, но Костя мгновенно подавил их привычным усилием воли. Ему было хорошо знакомо универсальное средство, разрешавшее если не все, то большинство его проблем, как внутренних, так и внешних. Его руки сжались в кулаки и врезались в парту, вызвав пару равнодушно-недоуменных взглядов.
– С пр-р-равой, – еле слышно прорычал он.
***
Алла сидела на качелях, крепко схватившись за их цепи, и вяло покачивалась, отталкиваясь от земли одной ногой. Взгляд ее был прикован к сидящему чуть сбоку коту. Он тоже следил за ней равнодушным кошачьим взглядом. Только чуть подергивающийся кончик хвоста говорил о том, что не все спокойно в его кошачьей голове. Мысли девочки же пребывали в полнейшем смятении.
Бывают в жизни такие моменты, вспоминая которые, со стыдом думаешь: "И что это на меня нашло?" Однако, если быть с собой честным, несложно прийти к выводу, что ничего на тебя не находило. Все пришло изнутри. Все это – еще одна часть головоломки, которой ты являешься. Может казаться, что она не подходит к остальным, но на самом деле…
– На самом деле надо просто уметь собирать паззлы, – вслух вздохнула Аллочка и сжалась еще сильнее. Чем больше она разглядывала этот кусочек, тем меньше ей хотелось видеть полную картину.
"Я хочу с тобой."
Эта интонация…нормально ли чувствовать себя грязной от звука собственного голоса? Алла не понимала себя. Что это? Откуда это в ней? Эта частичка не подходила никуда. Очевидно, отсутствовала еще очень большая часть картинки. Как будто половину кусочков у нее забрали прежде, чем она нашла их. Если так, то это будет самый сложный паззл в ее жизни.
Девочка вздохнула, слезла с качелей и побрела прочь, куда глаза глядят. Веля, немного помедлив, последовал за ней.
Участок был пуст. Только качели слегка покачивались, словно на них недавно катался невидимка. Туда-обратно, туда-обратно. Тихо лопнули цепи и сиденье упало в песок. Слегка почерневшее деревянное сиденье, которое, похоже, не спас от гнили лак. Случайный порыв ветра еле слышно звякнул обрывками цепей. Новеньких цепей из нержавейки с явными следами ржавчины на концах.
***
Дима дураком не был. С детства он чувствовал себя в обществе, как рыба в воде – все замечал и все понимал. Заметил он и взгляды Кости. Заметил и понял. Поэтому домой шел, время от времени настороженно оглядываясь. Однако, Костя тоже не был дураком – угол для того, чтобы внезапно из-за него вынырнуть, был выбран верно.
– Слышь, ты!.. – дальнейшая претензия не озвучивалась, ибо Дима и так ее понимал, а Костя вряд ли смог бы сформулировать; вместо нее последовал грубый толчок в плечи.
Так же очевидно было Костино превосходство – он был на два года старше и почти на голову выше. Да и будь Дима хоть втрое здоровее, эффективно сопротивляться ему психологически помешал бы Костин статус хулигана и грозы школы. Бежать было бы немногим безопаснее контратаки, поэтому Дима прикрыл голову здоровой рукой и только отступал назад, смягчая тем самым силу толчков и пытаясь попутно вести переговоры.
– Да это…да ты чего…да не надо…ай…
– Крутой что ли, а? – наседал Костя басом, разминая плечи между толчками. – Ты крутой что ли, э?
От внезапной лихорадочной работы Димин мозг слегка замкнуло, и он выпалил:
– Да это…да давай не здесь, слышь! Давай потом встретимся!
Косте предложение понравилось, он как раз подумывал о том, что в более уединенном месте Диму можно было бы раскатать гораздо убедительней.
– На стройке за гаражами, завтра, – прорычал он, развернувшись, сунул руки в карманы джинсов и быстро зашагал прочь.
Дима стоял и смотрел ему вслед. Ему отчаянно хотелось заплакать от боли и унижения.
– Убью, – сквозь зубы пробурчал он и судорожно вздохнул.
Небо было ясным. Дыхание постепенно восстанавливалось. Сильно разнылась больная рука. Мимо, по необычно пустой улице прошла девушка, вяло кроя матом кого-то по телефону, за ней пожилой мужчина в очках с большой собакой на поводке. Откуда-то издалека слышался детский визг и смех. Откуда-то изнутри – слабые отзвуки ревущего пламени. Руки, сжатые в кулаки, тряслись во все более бешеной лихорадке.
***
– Ты…ты была в моем сне!..
Димина мама отложила недомытую кастрюлю и выглянула в коридор, чтобы спросить, кто звонит, но у телефона мужа не обнаружила.
– Я не понимаю, – послышался его голос из-за поворота, ближе к входной двери. – Я…я не смогу…я не Рагуил…
– Дорогой?..
Она завернула за угол и остановилась. Гаврилов-старший вздрогнул и затравленно обернулся, пытаясь прикрыть плечом зеркало, перед которым стоял.
– С кем ты говорил? – с легким удивлением спросила его жена.
– Ни с кем, – резко ответил мужчина и громко сглотнул. – Все хорошо. Не стоит беспокоиться.
– Как скажешь, – пожала плечами Димина мама и двинулась обратно к посуде.
Из книг по психологии она знала, что разговор с самим собой перед зеркалом – нормальная практика. А еще, оттуда же, она знала о важности верной расстановки приоритетов.
Посуда, знаете ли, сама себя не помоет.
***
На следующий день после уроков Дима стоял в полусотне метров от школьного крыльца и хмурился на отблески солнца в луже. Мысль о грядущей встрече с Костей ужасно тяготила его, аж до боли в животе. Вселяло некоторую надежду отсутствие Кости на занятиях, но зная его любовь к прогулам, это не значило, что встреча отменяется.
Конечно, можно было не прийти, тем более, что утром мама с привычным (после той вспышки) беспокойством в голосе заставила его пообещать, что «после школы сразу домой». Но в этом случае, он был уверен, ему была просто гарантирована пожизненная травля со стороны всех-всех-всех с Костей во главе, а этого он допустить никак не мог. Да, он не слишком нуждался во внимании, но ему нужно было постоянно находиться в чьем-то обществе. Перспектива изгнания из общества сулила практически конец жизни.
Дима глубоко вздохнул. Заплетающиеся ноги неспешно понесли его к стройке.
***
– Сын?
У Кости внутри все сжалось. Он был уверен, что отца нет дома, поэтому позволил себе неосторожность – пойти домой сразу, как только шляться по улице надоело, не дожидаясь окончания занятий в школе. Он замер, не ощущая в себе сил справиться со второй кроссовкой.
– Ты уже вернулся. Почему так рано?
Отец стоял в дальнем углу коридора. В одной руке у него была полупустая бутылка пива. В другой – оперативно подготовленный ремень.
Костя молчал. Он знал, что врать бесполезно.
– Опять прогуливаешь?
Еле заметный кивок. Но его было достаточно. Три шага, казалось, в одно мгновение – каждый раз внезапно для такой туши – и на Костину спину обрушился ремень, бросив его на колени.
– Дважды на второй год оставался, засранец! Дважды! Как ты смеешь меня так позорить?!
Удары сыпались один за другим. Костя привычно терпел, стиснув зубы. Он действительно был на два года старше своих одноклассников. И дело тут было вовсе не в его умственных способностях. Он просто ненавидел школу. Ненавидел высокомерие учителей, а еще больше – их снисходительность, и ничуть не меньше – лизоблюдство одноклассников. Ненавидел обязательность выполнения идиотских заданий, ненавидел примитивную и несправедливую систему оценок, ненавидел школьную форму, школьные правила… Ему было тесно, душно и тошно. Причин, по которым он продолжал посещать это место, было две – отцовский ремень и потребность хоть где-нибудь получать что-то похожее на уважение.
Сильная рука подняла его за воротник куртки. Глаза в глаза, в упор.
– Я знаю, ты ненавидишь школу. И меня тоже ненавидишь, правда? Ну давай, ударь меня. Ударь, ты же хочешь.
Костя закрыл глаза. Он тяжело дышал сквозь сжатые зубы. Ударить действительно хотелось, но страх был гораздо сильнее.
– Боишься. Правильно, бойся. Отца нужно бояться, – его глаза с железной начинкой, больше не притворяющиеся пьяными, еще приблизились к Костиному лицу, и тот задержал дыхание, чтобы избежать волны перегара в лицо. – Только отца. Больше никого.
***
На стройке Диму вместо Кости ждал сюрприз. Радостно взвизгнув, сюрприз наперегонки со своим котом бросился обниматься.
– Алла? – Диме пришлось приложить усилие, чтобы приладить на место челюсть и выдавить из себя вопрос. – Ты что тут делаешь?
– Я искала тебя, но немного заблудилась в этих развалинах… – девочке явно было неловко за свою несамостоятельность.
– Это не развалины, это… – Дима запнулся в поисках нужного термина. – Недостроины.
– А вот и нет такого слова! – стыда как не бывало, только гордость за свое знание языка.
– А вот и есть, – машинально начал спорить Дима, но быстро спохватился. – Тебя же мама искать будет!
– Самой бы ее найти… – вздохнула Аллочка. – Я не говорила тебе…я потерялась в больнице.
– Так иди в полицию! – воскликнул Дима. – Маленькие девочки не должны одни ходить все время.
– Я не маленькая, – насупилась Алла. – В полицию я уже заходила. На меня даже смотреть не стали.
– А сколько тебе лет? – спросил Дима в надежде, что окажется старше и сможет еще покомандовать. Вторая часть ее реплики прошла мимо его ушей, оставив лишь уверенность, что в полицию обращаться больше не стоит.
– Сколько лет… – Алла задумалась. – Не знаю, мне мама еще не объяснила, что это такое, сказала, узнаю, когда вырасту.
Вот тут Дима уже не знал, смеяться ему или ужасаться. Отсутствие представления о собственном возрасте казалось ему диким и невозможным. Особенно в сочетании с тем, что на вид девочка была, пожалуй, даже старше него, а в школу еще ни разу не ходила. Однако, следующий ее вопрос заставил его забыть об этом.
– А что это у тебя с рукой?
– Да сколько же можно повторять, – проворчал он. – На болоте со старшими ребятами играл, поскользнулся и поранился…
В его мозг робко постучалась мысль: «Но ведь я же не был в тот день на болоте…», но он моментально прогнал ее.
– Кошмар, – ахнула девочка. – А здесь-то у тебя что за дело?
– А, ну, это…– Дима замялся, подбирая слова. – Костян этот, который дерется, он…он со мной подраться хотел…
– Так у тебя же рука! – возмущенно воскликнула Аллочка. – Так же нечестно!
Дима уставился на свою перебинтованную руку так, словно впервые увидел. В голове его начал зреть план.
– Конечно, – согласился он. – Нечестно. Да я его и одной рукой уделал бы, так он же вообще нечестно дерется! – фальшивые эмоции потихоньку обретали краски и делали первые судорожные вдохи. – Его все уже ненавидят! Все знают, что он плохой! Он животных мучает и маленьких обижает и папу не слушается, а мамы у него вообще нет! – последнее в ряду обвинений, возможно, было лишним, но, произнесенное тем же тоном, было Аллой успешно проглочено. – Да и струсил еще, сам позвал и не пришел! Пойду я домой, в общем.
Он быстро развернулся, чтобы скрыть широкую ухмылку и занес уже ногу, готовясь удалиться походкой победителя, но в спину прямо напротив сердца холодной иглой вонзился тихий вопрос:
– А как же я?
Дима был готов прямо сейчас провалиться сквозь землю, хоть в само адское пекло, только бы был повод не отвечать. Подсознательно, на каком-то спинномозговом уровне он ощущал в отношении новой подруги легкую тревогу. Разбираться в ее причинах не хотелось. Хотелось держать некоторую дистанцию от ее объекта.
– Ты же говорил…
– Я помню, – перебил он, не поворачиваясь. – Помню, что я говорил. Я скоро вернусь, вынесу тебе поесть…
– Я не голодна.
– Тогда спрошу у мамы, можно ли тебе у нас остаться, и сразу обратно.
– Я буду ждать, – сказала Алла уже сама себе и опустилась на грязный каменный пол. Веля запрыгнул к ней на колени. Димы уже и след простыл. Девочку терзало смутное сомнение. Веля, не сдержавшись, взметнул хвостом облачко пыли. По помещению медленно и еле заметно из-за сквозной вентиляции распространялся запах тухлых яиц.
***
Шел уже третий час ночи, а Дима все ворочался в своей постели и никак не мог заснуть. Его мучила совесть. Он ничего не спрашивал у мамы, равно как и не выходил больше из дома. А касательно того, что он сказал тогда…дача, ранняя осень, поздние ягоды, первые яблоки, летнее тепло и чистая природа…он же не виноват. Не виноват ведь, правда?
Глаза застилала мутная пелена. Дима уткнулся лицом в подушку и решил тихонько поплакать. Он делал так иногда, хоть и страшно стыдился этого. Чистые детские слезы. Или грязная индульгенция самому себе. Он и сам был не уверен. Так или иначе, выдавив несколько слезинок, он, наконец, уснул.
Сначала ему снилось болото. Он осторожно пробирался по кочкам и корягам, но оно все не кончалось и не кончалось. Вдруг в какой-то момент он поскользнулся и упал, напоровшись рукой на острую ветку. Наполовину проснувшись, он застонал и прижал к себе больную руку. Под повязкой она пылала так, что, казалось, об нее можно обжечься.
Обжечься. Сжечь. Выжечь. Вот, что нужно сделать с гнилью. Остаток ночи в Диминой голове ревело яростно бушующее пламя.
***
В образцово скучном доме начинался образцово скучный день. По телевизору, как обычно с утра, крутили новости. Бледный диктор с дрожащими руками мямлил что-то об «отказе от полномочий», «всяческом содействии» и «недопустимости сопротивления небесному воинству», что бы это ни значило – скука смертная.
– Они и до Москвы добрались, – произнесла мама, кинув на папу полный отчаяния взгляд. – Расползаются как крысы… Что теперь будет?
– Все будет хорошо, – голос Гаврилова-старшего дрожал еще сильнее, чем его же рука с простой алюминиевой ложкой. – Теперь все будет хорошо.
Точно. Мама прерывисто вздохнула. Не паниковать, только не паниковать. Лучшее, что они могут сделать сейчас – это не пугать без нужды ребенка. Кстати, о нем…
– Как ты себя чувствуешь? – обратилась она к Диме. – Ты, кажется, стонал ночью.
Входить ночью в комнату к почти уже начавшему половозреть сыну она посчитала непедагогичным.
– Я…я не знаю…я не помню… – Дима выглядел заторможенным, аппетита у него явно не было.
– Тебе снилось…это? – слегка смущенно поинтересовалась мама.
Она годами мысленно репетировала этот разговор в десятках, если не в сотнях различных вариаций, лавируя между противоречивыми советами из самых разных источников, но все равно была не готова, да еще и не уверена: не рано ли?
– А? – Дима поднял на нее сонные, как ей показалось, глаза.
– Ну, понимаешь… – мама замялась, из ее головы упорхнули все слова разом. – Когда мальчик и девочка…ну то есть мужчина и девочка…точнее женщина…э...девушка…очень-очень сильно любят друг друга…
– Я знаю, откуда берутся дети, – флегматично прервал ее Дима и продолжил ковырять ложкой кашу.
– …так кончился тот мир, который мы знали, – лепетал диктор из телевизора, не в силах отвести взгляд расширенных в ужасе глаз от чего-то чуть сбоку от камеры. – Так начнется новый мир – п-п-прекрасный, сп-п-праведливый и уп-п-порядоченный…
Еще одно скучное утро. Просто еще одно скучное утро.
***
В школе Диму ждал очередной сюрприз.
– Комиссия? – раздавались в коридоре голоса.
– Комиссия.
– А что случилось?
– Да, что случилось?
– И что за чмо их водит?
– Может, инспектор?
– Да какой из него инспектор, чмо и есть чмо!
– Вон он, кстати, один идет.
– Сейчас-сейчас, погодите…
«Чмо», забавно взмахнув руками, с не менее забавным тонким "ах" растянулось на полу от мастерской подножки, уже в полете провожаемое дружным гоготом старшеклассников. Идеальная шалость – попробуй найди виновника среди столпившихся по обе стороны коридора подростков. Впрочем, гогот этот быстро смолк.
Медленно, неестественно, ужасающе медленно поднималась нескладная фигура в теплом не по погоде бежевом плаще. Всем вдруг показалось, что, когда он наконец выпрямится, то окажется выше толпы головы на полторы, не меньше. В коридоре противоречиво запахло горькой свежестью и сладкой гнилью. Голова "инспектора" была безошибочно повернута к обидчику. Все ждали расправы, но он просто…
Улыбнулся. Печальной с легким укором улыбкой, той самой, которой все время улыбались его нежно-голубые глаза с чуть опущенными внешними уголками.
“Инспектор” уже скрылся за поворотом. За все время, остававшееся до начала урока, молчание в коридоре было нарушено лишь однажды, тем самым парнем, что поставил подножку, жизнерадостным, крепким и прежде почти не обремененным интеллектом:
– Никогда…
Остальные чувствовали себя подавленно, но даже примерно не могли объяснить себе причину. А еще – им было страшно. По-настоящему страшно смотреть на его светлое, абсолютно счастливое лицо.
***
Дима стоял посреди пустого коридора и разглядывал комиссию. Он отпросился в туалет, но не удержался и, закончив свои дела, отправился смотреть на странных чужаков. Впрочем, «странные» – это очень мягко сказано.
Даже с почтительного расстояния было видно, что какие-то излишне округлые глаза двух инспекторов, ведомых от кабинета к кабинету третьим, не выражают ни мыслей, ни чувств. Одеты они были в простые монашеские рясы, под которыми на их спинах вздымались горбы. Главный же разительно от них отличался. Помимо другой одежды, гораздо более осмысленного взгляда и менее напряженного тела, было в нем что-то еще, что-то…
Вдруг от него к Диме метнулся слабый лучик света. Мальчик вздрогнул – все трое отвлеклись от своей загадочной миссии и смотрели теперь на него. Он хотел развернуться и убежать, но не мог. Что-то удерживало его. Что-то в этом странном юноше в бежевом пальто. Который, кстати, внезапно оказался совсем рядом и опустился на одно колено, словно ему комфортнее было смотреть на собеседника снизу-вверх.
– Здравствуй, – сказал он ломким голосом, в другой раз, возможно, показавшимся бы Диме забавным.
– З…здрасьте, – Дима сглотнул.
– Не бойся, – незнакомец улыбнулся, прикрыв глаза. Не особенно искренне, впрочем. Было очевидно, что его что-то тревожит.
– Ты – ангел? – вдруг ляпнул Дима и густо покраснел, сам удивляясь своему вопросу.
– Что? – незнакомец опешил на секунду, но тут же рассмеялся. Правда, его глаза отчего-то стали еще чуточку печальней. – Нет. Боюсь, мне уже никогда им не стать.
«Врет», – подумал Дима.
– Скажи мне, друг, – снова обратился к нему незнакомец. – Что у тебя с рукой?
Дима открыл рот, чтобы снова рассказать свою ложь про старших ребят и болото, но слова застряли у него в горле, да так, что его даже слегка затошнило. Юноша вопросительно приподнял бровь, и Дима не выдержал. Он рассказал все: про знакомство с Аллой и Велей, про то, что они потерялись, про то, как она сдавила его руку в тот вечер, как встретил ее вчера на стройке, как обманул… По мере повествования глаза незнакомца все больше округлялись от ужаса. Он прикрыл рот дрожащей рукой. По его щеке странной кривой траекторией пробежала одинокая мутная слеза.
– Я же просил ее…просил, чтобы в этот раз…
В стену в сантиметре от Диминого уха с противным хрустом врезался костлявый кулак. Юноша схватил Диму за плечи, пачкая его пиджак кровью из разбитых костяшек.
– Она опасна, слышишь? Она… Она ненавидит людей, осознанно или нет, но всех людей ненавидит, понимаешь? Не приближайся к ней! Где ты живешь? Где ты живешь?! Я хочу убедиться, что ты в безопасности, слышишь?!
– Кто это здесь у нас? – бесшумно приблизившийся «монах» отшвырнул от Димы за ворот безропотно стихшего юношу, как мелкую собачонку, и с шипением втянул ноздрями воздух. – Не адонай, но пахнет, как адонай. Беги, вкусненький. Беги, а мы придем следом.
Дима попятился. Он ничего не понимал, но дело явно пахло жареным. Попятился – и тут же наткнулся спиной на второго «монаха». Тот медленно нагнулся к мальчику, вперив свои страшные круглые глаза в его лицо, обнажил в оскале хищные клыки и повторил за своим товарищем:
– Беги.
И Дима побежал.
***
На перемене комиссии в школе уже не было, и перед Димой, поигрывая бицепсами и хрустя запястьями, встали гораздо более насущные проблемы.
– Я тут про тебя забыл слегка… – мощный тычок под ребра. – Сегодня, – еще один. – После школы, – и еще. – На стройке.
От завершающего удара в грудь у Димы выступили на глазах слезы, но он уже почти не боялся. План в его голове был уже готов. Ему оставалось только наблюдать, как исполняется его первая часть.
Раз – и Костя для развлечения раздает тычки своей команде. Два – и он уходит в столовую попить воды. Три – и Дима тут как тут, ненавязчиво завладев вниманием пострадавших.
– Задолбал уже, да? – громко спросил он с напускным безразличием, небрежно кивнув в ту сторону, где исчезла Костина спина.
Трое не слишком умных, но довольно здоровых ребят уставились на него, не понимая, к чему он клонит.
– Ко мне вот тоже лезет просто так… – Дима резко сменил жалобный тон на уверенный. – Да если бы не рука, я бы ему так врезал!..
По-прежнему, полное непонимание.
– Слушайте… – это была самая важная часть и Дима немного волновался. – Пора его на место поставить, а? Ведет себя как хозяин, охренел вообще.
Молчаливое одобрение.
– Пошли после школы на стройку, навтыкаем ему, чтоб знал!
Согласие выразили все. До Димы только тогда дошло, как мало шансов у него было на успех и на каких жидких соплях он держится, поэтому он поспешил сменить тему:
– Кстати, – на самом деле это было не кстати, но лучшего слова для перевода разговора в другое русло Дима не знал. – А что тут случилось на выходных?
– Да вроде взорвалось что-то…
– Да ну, что тут могло взорваться, дурень? – один здоровяк влепил подзатыльник другому. – Метеорит же упал.
– А я думаю, это пришельцы были… – тихо подала голос проходившая мимо девочка на год младше. Ее слова были презрительно проигнорированы.
– У меня мама пропала, – выпалил вдруг молчаливый обычно парень надтреснутым голосом. – И не только она. Папа долго ругался с полицией. Говорит, что исчезновений сейчас много, но они никого не ищут.
– А я видела… – отличница класса понизила голос и придвинулась ближе. – Видела, как странные люди кого-то ели в подворотне, представляете? Человека ели. Я побежала домой, рассказала маме, а она ответила, что это «небесное воинство». С тех пор по ночам я слышу, как она плачет…
Вдруг младшеклассники все как один с криками ломанулись к окну. Дима среагировал с запозданием и причины всеобщего восторга не видел, но все же смог протиснуться в первый ряд.
Лучше бы он этого не делал.
Под окном лежал парень из выпускного класса. Проломленная голова была загнута назад и к плечу. На его лице было такое выражение, словно он был готов закричать от счастья, хотя, возможно, это было вызвано искажением от удара. Диме показалось, что мертвец смотрит прямо на него. Он попытался протолкнуться прочь от окна, но задние ряды напирали слишком сильно.
Дима осел на пол. Его прижали к батарее, кто-то наступил на руку. Перед глазами все плыло. Содержимое желудка неудержимо рвалось наружу. Этот взгляд…даже с высоты второго этажа, через стекло, всего на мгновение увиденный, он до сих пор заполнял собой все Димино сознание. Этот взгляд – и неразрывно связанный с ним запах.
Запах палых листьев.
***
На стройку Дима пришел один. Бывших Костиных друзей он отправил в обход, и только войдя в здание, понял, как сильно рискует. Увидев неспешно приближающуюся Костину фигуру, он окончательно уверился в том, что его предали. Придумывать другой план у него времени уже не было – его ухо внезапно оказалось в зоне досягаемости Костиного кулака и, как следствие, было неслабо впечатано в череп. Дима жалобно пискнул и рухнул вбок лицом вниз.
Костя презрительно сплюнул. Он уже не чувствовал той злости, которую вначале принял за ненависть. Теперь избиение мальчика на два года младше, да еще с больной рукой, виделось ему низким, недостойным занятием. Выход был очевиден – пнуть пару раз для порядка и гордо удалиться, упиваясь одновременно своей силой и великодушием, но в этот момент…
– Э! Лежачего пинать?!
Дима повернул голову на голос и едва не описался от облегчения – в проеме стояли два его новых товарища.
– Вы какого хрена тут забыли? – прорычал Костя. – Я вас не звал, валите к черту.
Он не успел ничего понять – просто внезапно оказался в крепких руках двух своих ближайших прихвостней.
Дима поднялся с пола. От пережитого страха, боли и унижения его немного трясло, но он улыбался.
– Ну, давай, сука, – оскалился в ответ Костя.
Драться Дима не умел ни капли, поэтому его удар под дых только заставил Костю хрипло рассмеяться.
– Ну ты и лох, – прорычал он, вкладывая в слово "лох" гораздо больше оскорбительного смысла, чем подразумевает его значение. – Как ты бьешь?! Бей как я тебя! Давай!
Глаза Диме застилали слезы от множества смешанных эмоций, поэтому мимо уха он несколько промазал. Костя сплюнул кровь с разбитой губы и засмеялся громче. Следующий удар пришелся по цели, и хотя он не был сильнее предыдущих, Костя был немного оглушен и замолчал.
– Не надо было тебе со мной связываться, – прошипел Дима, примеряясь половчее ударить в нос.
Он думал, что Косте страшно.
Но Косте все еще было весело.
"Опять подрался, засранец."
"Боишься?"
"Только отца, больше – никого."
"С пр-равой. С пр-равой, мля!"
***
Костя стоял посреди стройки, тяжело дыша и сплевывая кровь. Противники, все трое, были раскиданы по разным углам и не подавали признаков жизни. Он победил. Опять.
– Дима…?
Костя резко развернулся. С лестницы, ведущей на второй этаж, спускалась девочка примерно его возраста, одетая в одну ночнушку, с повязкой на глазу и с огромным дымчатым котом на руках.
– Ты…это ты их побил? – тихо спросила она.
Костя молча харкнул ей под ноги кровью. Он был не в настроении разговаривать.
За те секунды, что она подходила, на ее лице сменилось множество эмоций, от удивления и страха до злости и обиды. Теперь ее губы нервически подергивались, словно она пыталась улыбнуться, скрывая желание заплакать. Она медленно поставила кота на пол и так же медленно выпрямилась.
***
Костин папа сидел на диване, пил пиво и смотрел по телевизору какую-то передачу. Без звука. Наверное, в некотором роде его можно было бы назвать параноиком. Он всегда был готов абсолютно ко всему и удивить его было сложно. Если бы в дом ворвались грабители, у них не было бы тактического преимущества за счет внезапности. Если бы случилось какое-либо стихийное бедствие, Костин папа не только был бы в числе первых спасшихся, а еще и сохранил бы все документы и деньги. Он всегда держал в памяти состояние всех электроприборов и положение всех колюще-режущих предметов в доме. Он не беспокоился о возможной опасности. Он сводил ее к нулю.
Не беспокоился он и о сыне. Просто воспитывал его так, чтобы за него не нужно было беспокоиться. Сильным, бесстрашным, при этом неглупым и в чем-то сдержанным. В любое время он был твердо уверен: с Костей все в порядке. Так или иначе, он справится с чем угодно.
***
– И часто ты так делаешь? – голос девочки был тихим, но за ним чувствовалась угроза.
Костя, криво усмехнувшись, кивнул. Он действительно всегда так разбирался с теми, кого считал подлецами. Устроить сраный сговор, избить противника толпой…
– Тогда… – девочка издала тихий смешок и опустила глаза. – Тогда Веля тебя задерет.
***
Костин папа едва не поперхнулся пивом, когда посмотрел на часы. Занятия в школе давно кончились, а сын еще не вернулся. Где это чучело могло запропасть? Учишь его учишь – а все как об стенку горох, дурачок и есть дурачок.
Перед затуманившимся внутренним взором мужчины замелькали внезапно явившиеся из небытия обрывки воспоминаний – что-то будто бы слышал во дворе, что-то от учителей, что-то от знакомых…
– …а Костя сегодня учительнице язык показывал…
– …а Костя опять все уроки прогулял…
– …а Костя на математике четыре на три умножить не смог…
***
Поначалу Костя не воспринял ее слова всерьез. Он часто слышал угрозы, порой и пострашнее этой, так что его было сложно ими впечатлить. Однако, когда внезапная противница с размаху влепила ему ладонью по лицу, его обожгло гораздо сильнее, чем от обычной оплеухи. Он попятился, запоздало пытаясь встать в стойку. Костя был в полном замешательстве. Он был уверен, готов поклясться, что девочка не превосходит его мышечной массой, что чувствовалось и по небольшой силе удара. Но когда она толкнула его в грудь, он беспомощно шлепнулся на спину и закашлялся. От этого толчка легкие горели сильнее, чем от первой в жизни крепкой сигареты, а правая половина лица уже онемела и распухла. Собравшись с силами, он откатился, увернувшись от пинка и рывком поднялся на ноги. Следующий удар ему удалось остановить, поймав девочку за руку.
– Я не дерусь с девчонками, – кое-как прошепелявил он, даже не задумываясь о причинах отказа половины лица, и отшвырнул ее. – Пошла отсюда.
Она не спеша поднялась. По ее взгляду Костя понял – она не уйдет.
– Веля тебя задерет, – повторила она.
***
Костин папа уже вовсю мерил шагами комнату. Начавшееся было беспокойство уже уступило место раздражению. Вечно этот щенок лезет не в свое дело, страх потерял еще при рождении, видимо. Даже не так – он же трус, вечно больной к тому же, простуды эти, ангины, а чего на рожон лезет – вообще хрен его знает…
– …а Костя на уроке уснул!..
– …а Костю за ухо к доске вывели, сам не хотел…
– …а Косте девочка на ногу наступила, и он заплакал…
***
Вдруг откуда-то сбоку на Костю прыгнул кот с жутким, почти человеческим криком, и одним движением лапы разодрал ему предплечье, по ощущениям, до самой кости. Стиснув зубы так, что они заболели, Костя отбросил его за шкирку другой рукой. Он явно слышал глухой хруст, с которым голова кота встретилась с кирпичом, но тот сразу вскочил и снова попытался зайти сбоку. Костя повернулся за ним, уже ни в чем не отдавая себе отчет, и, конечно же, упустил из виду девочку.
– Почему?! – надрывно заорал он, когда она поставила его на колено удачным пинком по ноге сзади, и глухо закашлялся гнилой кровавой массой, брызнувшей из дыхательного горла. – Почему меня?!
Ведь это его предали дважды, его подло попытались избить втроем, а теперь он истекает странно побуревшей кровью снаружи и изнутри.
– Ты дерешься! – злобно закричала девочка и стукнула его кулачком в затылок, погрузив в липкое черное забытье. – Часто дерешься, сам сказал! Да еще и просто так! Дима не мог заслужить такого! Не мог!
***
Костин папа уже позвонил в школу и в районную больницу. Теперь он делал то, чего не делал никогда раньше – звонил в полицию. Заберись в его квартиру воры, в тот момент он их и не заметил бы. Все его мысли были заняты тем, что надо выдрать паршивца как сидорову козу, а также воспоминаниями – обо всех его неудачных драках, больном кишечнике и отставании в умственном развитии.
– …а Костя сегодня в штаны описался…
– …а Костю директор при всех отшлепал…
– …а почему Костя с нами учится? Он же такой урод…
***
Аллочка подняла свою жертву за волосы, облезающие под ее рукой как из испорченной кисточки. Кот спереди не торопясь готовился к броску. В голове у нее что-то стучало и ревело. То ли от нее, то ли от Кости распространялся запах тухлятины.
С улицы послышались громкие приближающиеся голоса. Старшеклассники. В очередной раз пришли на стройку покурить.
Алла разжала руку. В сам по себе открывшийся рот забежала по ошибке внезапная слеза. Ужасный паззл. Отвратительный. Она ведь собирала маленькую девочку. Почему же на месте лица выходит звериный оскал?
В поисках поддержки она машинально повернулась к Диме. Ужас в его глазах резанул ее нутро холодным серпом. Невольный свидетель расправы над раздражающим, но все же всего лишь смешным дурачком – Костей – вскочил на ноги и бросился прочь, не разбирая дороги.
– Дима!.. – крикнула ему вслед Алла. – Вернись! Пожалуйста… Я боюсь… Я так боюсь крови…
Но он уже не слышал. Он со всех ног бежал в направлении ближайшей людной улицы. Теперь он точно знал: странный юноша, говоривший с ним в школе, был прав на все сто процентов.
***
– Дорогой, ты не видел мой телефон?
– Нет, – ответил Димин папа после паузы. – Не видел.
– А, так вот же он, – мама выудила старинный кнопочный аппарат из-за хлебницы и бросила на мужа укоризненный взгляд. – Ты же прямо на него смотрел!
Гаврилов-старший перевел на нее покрасневшие глаза. Его лицо исказилось в странной гримасе, а голос дрожал:
– Я…я много боялся раньше. Моя вера была слаба, но окрепла. Она окрепла – и мне больше не страшно…не страшно…
– Как скажешь, – осторожно отозвалась мама и переключила внимание на сына. – Дима, сколько можно ковыряться? Это же твой любимый суп. А ну-ка работай ложкой…
Вялый ответ Димы был заглушен громким и яростным стуком в дверь. Его отец съежился, будто хотел провалиться к соседям снизу. Мама пожала плечами и пошла открывать.
Это было ошибкой.
Стоило замку щелкнуть, как дверь распахнулась настежь и в квартиру со странными щелкающими смешками ввалились трое мужчин в рясах. Один из них прижал не успевшую даже вскрикнуть женщину к стене и закрыл ей рот рукой.
– Молчи, – отрывисто скомандовал он и наклонился к ее шее, плотоядно принюхиваясь. – Будешь шуметь – пойдешь на корм.
Другие двое без колебаний двинулись на кухню.
– Адонай, – изрек один из них, наставив на Диминого отца длинный палец. – Спит.
– Скоро проснется, – засмеялся второй и схватил мужчину за руку.
– Вы чего? – пискнул Дима, на секунду даже забыв о собственных проблемах.
Его реплика так и повисла в воздухе без ответа. Один из вторженцев заломил его отцу руку и задрал футболку, прижав к столу. Диме вдруг бросились в глаза шесть странных бугорков на отцовской спине. Задетая миска с салатом тихо звякнула и рухнула со стола, расколовшись на две одинаковые части. Второй вторженец схватил со стола нож и проверил его остроту на собственном пальце. По его руке побежала кровь. Он издал удовлетворенный смешок и резко полоснул свою жертву по спине.
Дима почувствовал, что теряет сознание. Не помня себя, он кинулся на извергов, но был тут же отброшен прочь и стукнулся затылком о холодильник. В глазах потемнело. Сквозь шум в ушах пробился папин стон и тихий звук удара ножом – один, другой, третий… И сознание, наконец смилостивившись, покинуло мальчика.
***
– Дима…
Гаврилов-младший открыл глаза. Над ним склонилась девочка в медицинской повязке на глазу. Мальчик вскрикнул и засучил ногами, словно пытаясь вжаться в холодильник.
– Почему ты не пришел? – спросила Аллочка. В ее голосе сквозила обида такой силы, на какую способны лишь дети. – Почему ты бросил меня? Ты говорил, что я тебе нравлюсь. Разве это ничего не значит? Разве тетенька из зеркала была права?
– Уйди! – слабо закричал Дима, закрываясь руками. – Оставь меня!
Кот у ног девочки вздыбил шерсть и тихо зашипел.
– Почему?.. – тихо спросила она.
– Ты чудовище!.. – всхлипнул мальчик, мысленно прощаясь с жизнью. – Ты ненавидишь людей! Я знаю, ты ненавидишь…
– Что? – до Аллы не сразу дошел смысл сказанного. – Я не…
– Ненавидишь! – выкрикнул Дима сквозь слезы ей в лицо. – Я точно знаю! Ненавидишь!
Кот яростно закричал. По щеке девочки одна за другой побежали слезы. Почему? За что? Это ведь неправда. Она не ненавидит. То есть, совсем недавно, вот только что не ненавидела, а теперь уже…
– Не…не…
***
В квартире этажом выше собиралась отойти ко сну благообразная супружеская чета пенсионеров. Когда они улеглись в постель, на кровать запрыгнул упитанный дымчатый кот и требовательно мяукнул.
– Спокойной но… – старушка запнулась, не договорив.
У них ведь никогда не было кота.
Ее муж ласково улыбнулся ей и ответил:
– Сдохни, старая сука.
***
Так женщина из зеркала была права? Ненависть – единственное, что имеет смысл? Ненависть – единственно возможный путь?
Похоже, что да. Похоже, люди действительно по природе своей полны скверны. Скверны, которую нужно обнажить, вырвав с мясом наружу.
– Не…на…
***
Этажом ниже готовили поздний ужин дружные почти до полной неразлучности студенты-отличники, третий год безукоризненно снимавшие квартиру у общей знакомой. За ними, чуть прикрыв глаза наблюдал серый кот немаленьких для кота размеров.
– Ну что, скоро там? – спросил один из них у товарища и вдруг со звериным упоением запустил руку к себе в штаны.
– Сейчас будет, – со смешком ответил тот и с разворота врезал первому раскаленной чугунной сковородой в висок.
***
– Не…на…ви…
Из-за стены, из соседней квартиры послышался громкий заливистый смех и звуки ударов. В воздухе разливался самый прекрасный запах на свете – запах гнилого мяса.
– НЕНАВИЖУ! – завизжала Алла, сжав руки в трясущиеся кулачки. – Обманщик! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Она кричала что-то еще, но Дима уже не слышал. Из его ушей что-то потекло, но его это не волновало. Он вдруг понял, что у него есть одно очень важное дело.
В коридоре он столкнулся с мамой. У нее на щеках были свежие следы слез, но она улыбалась. Они обменялись понимающими взглядами и разошлись. Дима – в комнату родителей. Мама – в кухонное окно. Дима знал, где папа прячет на черный день коробки со спичками. Жечь, выжигать, сжечь все без остатка. Все, включая себя самого.
Крики Аллы иссякли. Только это уже была не Алла. Загнутые когти на руках. Заломленный хвост под ночнушкой. Одна голова – человеческая, с повязкой на глазу. Другая – проломленная и приплюснутая – кошачья. Веля – единственный, кто у нее остался. Ее воплощенная любовь. Ее воплощенная боль. Не случайно ведь эти слова так неочевидно и извращенно похожи? Слились воедино два тела, две души, два имени. Паззл наконец сложился в цельную картину.
И она поняла, что теперь эта картина ей нравится.
***
– …может, пускай уже догорит? Кому нужен этот рассадник клопов и сифилиса?
– Самому противно. Но служба есть служба…
Пожарные поначалу не хотели выезжать на этот объект, а когда приехали – долго не могли заставить себя подойти. Отчасти от омерзения. Отчасти – из-за лица мальчика, показавшегося в одном из окон. Он горел заживо, кожа на его лице пузырилась и отваливалась кусками, но на его лице была улыбка. Спокойная улыбка бывалого опиумного наркомана.
Наконец, одна команда пожарных раскрутила шланг с брандспойтом и начала поливать окна здания снаружи. Другая направилась внутрь, проклиная служебные инструкции, предписывающие им спасать даже самых конченых выродков.
Из этой второй команды назад вернулся только один. Он брел, пошатываясь, как пьяный, и умиротворенно улыбался. Пожарный топор, который он держал за самый конец ручки, волочился за ним по асфальту с характерным скрежетом.
– Серега, ты как? – бросился к нему приятель-коллега. – Никто не выжил?
– Никто не выжил, – эхом повторил он странно изменившимся голосом. – Скверна поглотила всех, а скверну поглотил огонь. Она осталась совсем одна. Она зовет вас, и я отправлю вас к ней…ибо из скверны все вышло, и к ней все вернется.
– Серега, ты чего? – моргнул его товарищ. – Дыма наглотался что ли?..
А в следующее мгновение его череп был расколот надвое ударом пожарного топора. Кто-то бросился прочь от убийцы, кто-то, наоборот, к нему – чтобы остановить. Про медленно догорающий дом все забыли. И обугленный до костей мальчик, наблюдавший за пожарными из окна, развернулся и двинулся вглубь помещения.
Он тоже слышал зов, которому не мог противостоять.
Зов самого Велиала.