– Они просят, чтобы мы покинули гостиную и дожидались их снаружи, у входа, – сказал Селдом, положив трубку, и больше не проронил ни слова.
Мы вышли на крытую галерею, стараясь ни к чему не прикасаться. Селдом прислонился к перилам и начал молча сворачивать сигарету. Его руки занимались листочком бумаги и без конца повторяли одно и то же движение, словно оно каким-то образом отражало сложный ход его мыслей, все его сомнения, колебания, тщательно взвешиваемые гипотезы. Если еще несколько минут назад он выглядел слишком подавленным, то теперь ему явно понадобилось отыскать смысл и логику в чем-то, пока совершенно непонятном. Мы увидели, как подъехали две патрульные машины. Они почти беззвучно затормозили у самого дома. Высокий седой мужчина с пронзительным взглядом, одетый в темно-синий костюм, подошел, быстро пожал нам руки и спросил наши имена. У него были острые скулы, которые с возрастом, вероятно, заострились еще больше, спокойный, но решительный и властный вид, как будто человек этот привык всюду, куда бы ни попадал, брать бразды правления в свои руки.
– Я инспектор Питерсен, – произнес он, потом указал на человека в зеленом плаще, который, проходя мимо, поздоровался с нами легким кивком. – Это наш судебный врач. А теперь давайте зайдем на несколько минут в дом, мы должны задать вам кое-какие вопросы.
Врач уже натягивал резиновые перчатки, затем он наклонился над шезлонгом, стараясь при этом держаться от него на некотором расстоянии. Мы наблюдали, как он осматривает тело миссис Иглтон, как берет на анализ кровь, потом образец кожи и передает все это помощникам. Фотограф тоже принялся за дело, и вспышки осветили безжизненное лицо.
– Хорошо, – сказал врач и жестом показал, что нам не следует приближаться. – Припомните поточнее, в каком положении было тело, когда вы его увидели?
– Лицо было повернуто к спинке, – заявил Селдом, – а тело… в обычном положении, какое бывает, когда человек полулежит в шезлонге… Немного… Ноги вытянуты, правая рука опущена вниз. Да. Насколько помню, именно так.
Он глянул на меня, ища подтверждения своим словам.
– Только вот подушка валялась на полу, – добавил я.
Питерсен поднял подушку и указал врачу на кровавое пятно в самом центре.
– Можете припомнить поточнее, где именно она находилась?
– На ковре, недалеко от спинки шезлонга, как будто миссис Иглтон случайно столкнула подушку во сне.
Фотограф сделал еще два-три снимка.
– Я бы сказал, – врач повернулся к Питерсену, – что преступник намеревался задушить свою жертву во сне, не оставив никаких следов. Тот, кто это сделал, осторожно вытащил подушку у женщины из-под головы, настолько осторожно, что даже не помял ей прическу и не сдвинул сеточку на волосах. Хотя, возможно, к тому времени подушка уже валялась на ковре. Преступник крепко прижал подушку к лицу жертвы, но та проснулась и, по всей видимости, попыталась оказать сопротивление. И тогда этот человек испугался, очень испугался и с силой надавил на подушку кулаком, а может и коленом, и, сам того не заметив, через подушку повредил жертве нос. Вот откуда кровь: легкое кровотечение из носа, ведь у пожилых людей очень слабые кровеносные сосуды. Отняв подушку, преступник увидел окровавленное лицо. Он, надо полагать, испугался еще больше – и бросил подушку на пол. Скорее всего он решил, что так или иначе, но дело сделано и пора уносить ноги. Я бы сказал, что этот человек совершил первое в своей жизни убийство. Да, кстати, он, безусловно, правша. – Врач вытянул обе руки над лицом миссис Иглтон, чтобы наглядно подтвердить свои слова. – Местоположение подушки на ковре соответствует вот такому жесту. Преступник держал подушку правой рукой.
– Мужчина или женщина? – спросил Питерсен.
– Трудно сказать, – ответил врач. – Это мог быть сильный мужчина, которому, чтобы повредить ей нос, достаточно было лишь как следует надавить на подушку ладонями, а могла быть и женщина, которая, боясь, что не справится с жертвой, навалилась на подушку всем телом.
– Время смерти?
– Между двумя и тремя часами дня. – Врач повернулся к нам. – В котором часу вы сюда пришли?
Селдом бросил на меня быстрый вопросительный взгляд.
– В половине пятого, – заявил он, а потом обратился к Питерсену: – Я рискнул бы предположить, что ее могли убить ровно в три.
Инспектор повернулся к нему, и в глазах его вспыхнул интерес.
– Да? Откуда вам это известно?
– Мы ведь подошли к дому не одновременно, – стал объяснять Селдом. – Меня привела сюда записка, весьма странное послание, которое я обнаружил в своем почтовом ящике в Мертон-колледже. К несчастью, сперва я не обратил на него должного внимания, хотя, по здравом рассуждении, все равно бы опоздал.
– О чем говорилось в записке?
– «Первый из серии», – ответил Селдом. – Только это и больше ничего. Крупными печатными буквами. А ниже адрес миссис Иглтон и время – словно мне назначали встречу на три часа дня.
– Можно взглянуть? Записка у вас с собой?
Селдом отрицательно покачал головой.
– Я достал ее из почтового ящика в пять минут четвертого. Время я запомнил точно, потому что опаздывал на семинар. Прочел по дороге в аудиторию и решил, честно говоря, что это очередная весточка от какого-нибудь сумасшедшего. Дело вот в чем: не так давно я опубликовал книгу, посвященную логическим сериям, и имел неосторожность включить туда главу про серийные убийства. С тех пор мне приходят всякого рода послания с признаниями в якобы совершенных преступлениях… Короче, я выбросил письмо в корзину для бумаг, едва зашел к себе в кабинет.
– Но тогда оно скорее всего там и лежит, – предположил Питерсен.
– Боюсь, что нет, – сказал Селдом. – Уже покидая аудиторию, я почему-то опять вспомнил о письме. У меня вдруг вызвал тревогу указанный там адрес: во время занятий мне пришло в голову, что где-то там живет миссис Иглтон, хотя я и не помнил точно номер ее дома. Мне захотелось перечитать письмо и еще раз взглянуть на адрес, но посыльный уже побывал в моем кабинете, навел там порядок – корзина для бумаг оказалась пустой. А я решил все-таки заглянуть сюда.
– Надо на всякий случай еще раз проверить, – сказал Питерсен и крикнул одному из своих людей: – Уилки, отправляйтесь в Мертон-колледж и побеседуйте с посыльным. Как его зовут?
– Брент, – ответил Селдом. – Но, думаю, не стоит и пытаться, ведь обычно именно в этот час проходит мусорная машина.
– Ладно, если бумага не найдется, мы пригласим вас и попросим подробно описать нашему художнику буквы, но пока мы сохраним все это в тайне, и я прошу вас обоих проявлять максимальную сдержанность. А не было ли в том письме еще чего-нибудь примечательного, о чем вы не упомянули? Ну, скажем, сорт бумаги, цвет чернил или что-то другое, привлекшее ваше внимание?
– Чернила были черные, по-моему, из чернильницы. Бумага белая, обычная, стандартного формата. Буквы большие, четкие. Лист был аккуратно сложен вчетверо. Да, кстати, вот одна весьма загадочная деталь: под текстом был старательно выведен круг, тоже черными чернилами. Маленький круг, очень ровный.
– Круг, – задумчиво повторил Питерсен. – Вместо подписи? Или вместо печати? А может, вам это напомнило что-нибудь еще?
– Пожалуй, круг как-то связан с той главой – о серийных преступлениях – из моей книги. Я там доказываю, что если оставить в стороне детективные романы и фильмы, то обнаружится, что логика, лежащая в основе серийных преступлений – по крайней мере тех, о которых история донесла до нас достоверные сведения, – как правило, весьма элементарна и в первую очередь указывает на психические отклонения. Все примеры весьма незатейливы и примитивны, типичное – однообразие и повторяемость, и в подавляющем большинстве своем такие преступления спровоцированы каким-либо травматическим опытом или детской фиксацией. Иначе говоря, подобными случаями должен заниматься скорее психиатр, это вовсе не настоящие логические загадки. В той же главе я прихожу к следующему выводу: преступления с интеллектуальной мотивацией, совершаемые исключительно из тщеславия, из желания доказать какую-либо теорию – скажем, в духе Раскольникова, или, если говорить о конкретной писательской судьбе, то следует в первую очередь назвать Томаса Де Куинси[7], – так вот, эти преступления не имеют никакого отношения к реальному миру. И еще я в шутку добавил, что авторы таких преступлений часто были очень хитроумны и раскрыть их до сих пор не удалось.
– Если я правильно понял, – сказал Питерсен, – вы пришли к мысли, что кто-то, кто прочел вашу книгу, принял якобы брошенный вами вызов. И тогда круг – это…
– Да, тогда круг – это первый символ в логической серии, – продолжил Селдом. – Если так, то выбор сделан удачно, ведь в исторической перспективе именно круг допускал наибольшее количество толкований как в рамках математики, так и за ее пределами. Круг может означать почти все что угодно. В любом случае это весьма остроумное начало для серии: символ максимальной неопределенности, так что трудно угадать, каким будет продолжение.
– Вы хотите сказать, что преступник может быть математиком?
– Нет-нет, ни в коем случае. Моих издателей больше всего поразило как раз то, что книга заинтересовала самую широкую и пеструю публику. И мы, собственно, пока не имеем права утверждать, что символ и на самом деле надо понимать как круг, иными словами, я сразу воспринял его как круг, вероятно, исключительно благодаря тому, что я математик. Но почему бы ему не оказаться символом каких угодно эзотерических учений, или древней религии, или чего-то совершенно противоположного? Астролог, допустим, увидел бы здесь полную луну, овал лица.
– Отлично, – прервал его Питерсен, – а теперь давайте вернемся к миссис Иглтон. Вы хорошо ее знали?
– Гарри Иглтон был моим научным наставником, и они с женой несколько раз приглашали меня сюда. Достаточно сказать, что я получил от них приглашение на ужин, когда защитил диссертацию. Я был другом их сына Джонни и его жены Сары. Они погибли – разбились на машине, когда Бет была совсем маленькой. Бет осталась на попечении миссис Иглтон. В последнее время я довольно редко с ними обеими виделся. Я знал, что миссис Иглтон больна, что у нее рак и она перенесла не одну операцию. Несколько раз я встречал ее в больнице Рэдклиффа.
– А эта девушка, Бет, она по-прежнему живет здесь? Сколько ей сейчас лет?
– Примерно двадцать восемь, а может, тридцать. Да, они продолжали жить вместе.
– Нам надо поскорее побеседовать с ней, я должен задать ей кое-какие вопросы, – заявил Питерсен. – Вы не знаете, где ее можно сейчас найти?
– Скорее всего она в театре Шелдона, – пояснил я. – На репетиции оркестра.
– На обратном пути я как раз пойду мимо театра, – сказал Селдом. – Если вы не возражаете, я в качестве друга этой семьи хотел бы лично сообщить Бет о несчастье. Думаю, ей потребуется моя помощь и в том, что касается оформления бумаг, похорон.
– Конечно-конечно, как же иначе, – закивал Питерсен, – хотя с похоронами придется немного повременить – сперва будет сделано вскрытие. И передайте мисс Бет, что мы ждем ее здесь. Наши люди работают с отпечатками пальцев, мы пробудем в доме еще часа два, не меньше. Это вы позвонили нам по телефону? Да? А что вы трогали здесь, кроме телефона, не помните?
Ничего. Мы дружно отрицательно покачали головой. Питерсен позвал одного из своих помощников, тот явился с диктофоном.
– Теперь прошу вас дать короткие показания лейтенанту Саксу о том, чем вы занимались сегодня после полудня. Это формальность… А потом можете быть свободны. Хотя, боюсь, мне придется еще раз побеспокоить вас в самые ближайшие дни, наверняка возникнут новые вопросы.
Селдом две-три минуты беседовал с Саксом, и я заметил, что, когда настал мой черед, он не ушел, а подождал в сторонке, пока я закончу. Я решил, что он хочет должным образом проститься, но, повернувшись, увидел, что он подает мне знаки, приглашая выйти из дома вместе с ним.