Борис Цварт смотрел в иллюминатор маленького самолета на бесконечную зеленую Северную пустыню. Это был маленький самолет, «Сессна-406», а двигатель был таким громким, таким ревущим, всепоглощающим и громким, что невозможно было разговаривать. Но ему и не очень то хотелось разговаривать.. Ему было тринадцать, и он был единственным пассажиром в самолете с пилотом по имени… как его звали? Джим, или Джейк, или что – то в этом роде-ему было за сорок, и он молчал, готовясь к взлету. С тех пор как Борис приехал в маленький аэропорт Хэмптона, штат Нью – Йорк, чтобы сесть на самолет. В аэропорт привезла его мать, пилот сказал ему всего пять слов.
– Садись на место второго пилота.– Что Борис и сделал. Они сели, и это был последний разговор. Конечно, он был очень возбужден. Он никогда раньше не летал на одномоторном самолете, и сидеть в кресле второго пилота со всеми приборами управления прямо перед ним, когда самолет набирал высоту, дергаясь и скользя по ветру, когда самолет взлетал, было интересно и захватывающе. Но через пять минут они выровнялись на высоте шести тысяч футов и они направились на северо-запад, и с тех пор пилот молчал, глядя вперед, и он слышал только гул двигателя. Гул и море зеленых деревьев, которые лежали перед носом самолета и тянулись до горизонта, с озерами, болотами, блуждающими ручьями и реками.
Теперь Борис сидел, глядя в окно, в ушах у него грохотал рев мотора самолета, и он пытался понять, что привело его к этому полету. Начались размышления. Это все начиналось с двух слов
Расторжение брака.
Уродливые слова, подумал он. Слезливые, уродливые слова, означающее драки и крики, адвокаты – боже, подумал он, как он ненавидит адвокатов, которые сидят со своими уютными улыбками и пытаются объяснить ему в юридических терминах, как все, в чем он живет, разваливается на части – и как ломаются и разрушаются все твердые вещи. Его дом, его жизнь – все прочное. Расторжение брака. Сломанные слова, уродливые сломанные слова.
Расторжение брака.
Борис почувствовал, как у него начинают гореть глаза, и понял, что сейчас заплачет. Первое время он плакал, но теперь это прошло. Теперь он не плакал. Вместо этого его глаза горели, и из них текли слезы, но он не плакал. Он вытер глаза пальцем и краем глаза посмотрел на пилота, чтобы убедиться, что тот не заметил его слез.
Пилот сидел, широко расставив ноги и положив руки на руль. Он казался больше продолжением самолета, чем человеком. На приборной доске перед ним Борис увидел циферблаты, переключатели, счетчики, ручки, рычаги, рукоятки, огоньки, ручки, которые двигались и мерцали, он в этом нечего не понимал,, и пилот казался таким же. Часть самолета, а не человек.
Когда он увидел, что Борис смотрит на него, пилот, казалось, немного смягчился и улыбнулся. – Ты когда-нибудь летал в кресле второго пилота? Он наклонился, снял наушники с правого уха и надел их на висок, стараясь перекричать шум мотора.
Борис покачал головой. Он никогда не летал ни в каком самолете, никогда не видел кабину самолета, разве что в кино или по телевизору. Это было непонятно и сбивало с толку.
«Это не так сложно, как кажется. Хороший самолет, как этот, почти летает сам по себе. Пилот пожал плечами. – Это облегчает мне работу.– Он взял Бориса за левую руку. – Вот, положи руки на рычаги, ноги на педали руля, и я покажу тебе, что я имею в виду. Борис покачал головой. – Лучше не надо.» «Конечно. Попробуй…»
Борис схватился за руль так крепко, что побелели костяшки пальцев. Он опустил ноги на педали. Самолет внезапно повернул направо.
– Не так уж и трудно. Борис ослабил хватку. Жжение в его глазах мгновенно исчезло, когда вибрация самолета прошла через колесо и педали. Ему казалось, что самолет живой, а он часть самолета Пилот кивнул. – Летать легко. Просто нужно учиться. Как и все остальное. Он взял управление на себя, потянулся и потер левое плечо. – Болит и болит – должно быть, старею.»
Борис отпустил рычаги управления и убрал ноги с педалей, когда пилот положил руки на руль. «Спасибо тебе…»
Но пилот снова надел наушники, и благодарность растворилась в шуме двигателя, и Борис снова стал смотреть в окно на океан деревьев и озер. Горящие глаза не вернулись, но воспоминания нахлынули. Слова. Всегда слова.
Расторжение брака.
секрет.
Большой раскол. Отец Бориса не понимал что происходит, а Борис все понимал и знал. Отец знал только, что мать Бориса хотела разойтись. Последовал раскол, потом развод, и все так быстро, что суд оставил его с матерью, за исключением летних каникул и того, что судья называл «правом посещения». – Так официально. Борис ненавидел судей так же, как и адвокатов. Судьи склонились над скамьей и спросили Бориса, понимает ли он, где ему жить и почему. Судьи, которые не знали, что произошло на самом деле. Судьи с заботливым взглядом, который ничего не значил, поскольку адвокаты говорили юридические фразы, которые ничего не значили.
Летом Борис будет жить с отцом. В учебном году с мамой. Это то, что сказал судья, посмотрев на бумаги на своем столе и слушая адвокатов. Говорили. Слова, слова. Самолет слегка накренился вправо, и Борис посмотрел на пилота. Он снова потирал плечо, и в самолете внезапно запахло газом. Борис повернулся, чтобы не смущать пилота, которому явно было не по себе. Должно быть проблемы с желудком. Итак, этим летом, этим первым летом, когда ему разрешили иметь «право посещения» отца, спустя месяц после развода.-Борис летел к отцу. Борис направлялся на север. Его отец был инженером-механиком, который разработал или изобрел новое сверло для бурения нефтяных скважин, самоочищающееся, самозатачивающееся. Он работал на нефтяных месторождениях Канады, там, где начиналась тундра и заканчивались леса. Борис ехал из Нью-Йорка с каким – то буровым оборудованием, сделанное специально в городе – оно было привязано в хвостовой части самолета рядом с матерчатым мешком, который пилот назвал спасательным ранцем, в котором были аварийные припасы на случай, если им придется совершить аварийную посадку, летел в самолете в Буше с пилотом по имени Джим или Джейк, или кто-то еще, который оказался хорошим парнем, позволившим ему управлять самолетом и все такое. Запах газа заполнил всю кабину. Борис еще раз взглянул на пилота и обнаружил, что тот потирает плечо и руку, левую руку, отпуская газ и морщась. Наверное, что-то съел, подумал Борис.
Мать привезла его из города, чтобы встретить самолет в Хэмптоне, где он должен был забрать буровое оборудование. Поездка в тишине, долгая поездка в тишине. Два с половиной часа он просидел в машине, глядя в окно точно так же, как сейчас смотрел в окно самолета. Однажды, через час, когда они выехали из города, она повернулась к нему.
– Послушай, мы можем это обсудить? Мы можем поговорить? Ты не можешь сказать, что тебя беспокоит?»
И снова эти слова. Расторжение брака. Раскрыть секрет. Как он мог рассказать ей то, что знал? Поэтому он промолчал, покачал головой и продолжал невидящим взглядом смотреть на окрестности, а мать снова начала следить за дорогой, она еще раз заговорила с ним, когда они подъехали к Хэмптону.
Она перегнулась через спинку сиденья и вытащила бумажный пакет. -У меня есть кое-что для тебя.»
Борис взял мешок и открыл его. Внутри лежал топор со стальной ручкой и резиновой рукояткой. Топорик лежал в толстом кожаном футляре с медной петлей на поясе.
– Прикрепи его себе на пояс. Мать заговорила, не глядя на него: Теперь на дороге стояло несколько фермерских грузовиков, и ей приходилось лавировать между ними и следить за движением. – Человек в магазине сказал, что он вам пригодится, в лесу с твоим отцом.» – Примерь его. Посмотри, как он смотрится на твоем поясе.»
В обычной ситуации он сказал бы «нет»,», что топор на поясе выглядит слишком по-дурацки. Это были обычные вещи, которые он говорил. Но голос у нее был тоненький, как будто что-то тоненькое ломалось, если к нему прикоснуться, и ему стало стыдно, что он с ней не разговаривает. Зная то, что он знал, даже несмотря на гнев, раскаленную добела ненависть к ней, он все еще чувствовал себя виноватым из-за того, что не разговаривал с ней, и поэтому, чтобы потакать ей, он ослабил ремень и вытащил правую сторону, и надел топор, и снова застегнул ремень.
– Подвинься, чтобы я могла видеть.» Он заерзал на сиденье, чувствуя себя немного нелепо.
Она кивнула. – Прямо как разведчик. Мой маленький разведчик. И в ее голосе была нежность, какая была у нее, когда он был маленьким, и нежность, какая была у нее, когда он был маленьким и больным, и простуженным, и она гладила ему лоб, жжение снова вспыхнуло в его глазах, и он отвернулся от нее и посмотрел в окно, забыл о топоре на поясе и так добрался до самолета с топором на поясе.
Из-за того, что самолет летел из маленького аэропорта, там не было никакой охраны, и самолет ждал его, с работающим двигателем, когда они доехали, он схватил свой чемодан и сумку и побежал к самолету, не останавливаясь, ему было некогда снять топор. Значит, он все еще висел у него на поясе. Сначала он смутился, но пилот ничего не сказал, и Борис забыл об топоре, когда они взлетели. Запах не проходил-кабина была заполнена запахом газа и это было неприятно. Борис снова повернулся к пилоту, который, положив обе руки на живот и морщась от боли, снова потянулся к левому плечу.
– Не знаю, малыш… – едва слышно прошипел пилот. – Здесь ужасно болит. Сильно болит. Думал, я что-то съел, но ……»
Он остановился, почувствовав новый приступ боли. Даже Борис видел, насколько все плохо – боль заставила пилота откинуться на спинку сиденья.
«У меня никогда не было ничего подобного…» Пилот потянулся к выключателю микрофона, его рука поднялась по небольшой дуге от живота, он щелкнул выключателем и сказал:…»
И тут его словно молотом ударило, так сильно, что он, казалось, вжался в сиденье, и Борис потянулся к нему, сначала не понимая, что это такое, не зная.
А потом понял.
Борис знал. Рот пилота окаменел, он выругался и, схватившись за плечо, несколько раз ударился о сиденье. Выругался и прошипел: О Боже, моя грудь разрывается!» Теперь Борис понял, что с пилотом, он знал..
У пилота случился сердечный приступ. Борис был с матерью в торговом центре, когда у мужчины перед магазином случился сердечный приступ. Он упал и закричал, хватаясь за грудь. Старик. Намного старше пилота.
Борис знал.
У пилота случился сердечный приступ, и, когда Борис осознал это, он увидел, как пилот еще раз плюхнулся на сиденье, еще один ужасный удар, и его правая нога дернулась, самолет резко дернулся в сторону, голова упала вперед, и он сплюнул. Слюна исходила от уголки его рта и ноги сжались, упираясь в сиденье, а глаза закатились так, что остались только белки.
Глаза побелели, и запах усилился, заполнив кабину, и все это произошло так быстро, так невероятно быстро, что Борис сначала не мог осознать происходящее. Можно было видеть только поэтапно.
Пилот только что говорил, жалуясь на боль. Он говорил.
Потом начались толчки.
Толчки, которые вернули пилота назад, начались, и теперь Борис сидел, и в реве двигателя было странное чувство тишины – странное чувство тишины и одиночества. Борис окаменел.
Он замер.. Внутри все остановилось. Он не мог думать о том, что видел, что чувствовал. Время остановилось. От ужаса настолько сильного, что что его мысли, сердце и дыхание казалось замерло и сердце перестало биться.
Окаменевший.
Проходили секунды, секунды, которые стали всей его жизнью, и он начал понимать, что он видит, начал понимать, что он видит, и это было хуже, намного хуже, чем он хотел, он хотел чтобы его разум снова застыл.
Он сидел в самолете, ревущем в семи тысячах футов над Северной пустошью, с пилотом, у которого случился обширный инфаркт и который был либо мертв, либо находился в коме.
Он был один.
В ревущем самолете без пилота он был один. Один.