Ирину воспитывала мать, воспитывала одна, а это не так-то и просто, особенно если учесть загруженность учительницы и невысокое материальное обеспечение этого воспитания. Мать привила Ирине скромность, ответственное отношение к порученному делу, уважение к нелегкому, но считавшемуся в те годы почётным и благородным труду учителя. Круг общения был таков, что в него неоткуда было попасть претенденту на руку и сердце. Ирина была красива, но красота привлекала, порой, не того, кого надо, привлекала тех, кто хотел просто позабавиться с эффектной девушкой. Особенно это было заметно во время учёбы в Москве, когда за Ириной пытались ухаживать сокурсники с вполне определёнными целями. Историко-архивный институт был весьма престижным учебным заведением, и учились там студенты из семей, занимавших в обществе солидные места. Вряд ли кто-то из пытавшихся ухаживать за ней, рассматривал её в качестве возможной спутницы жизни. Ну а после института она влилась в сугубо женский коллектив. И вдруг такая встреча в Пятигорске! Справедливости ради надо признать, что Синеусов был для неё, провинциальной девушки, вполне достойным, даже завидным женихом. Ну, а уж Теремрин и подавно. Впрочем, Ирина специально не искала себе женихов. И Синеусов, а потом и Теремрин появились на её пути случайно. Оба они, а особенно Теремрин, выгодно отличались от всех её прежних знакомых, которые вертелись в поле её зрения, не трогая сердца.
Тому, как относился к Ирине Теремрин, могла позавидовать любая из её подруг. Да, что там подруги-провинциалки!? Этому могли позавидовать и многие её прежние московские сокурсницы. Одно волновало, как мы уже видели: имели ли эти отношения серьёзную перспективу. Елена, соседка её по номеру в санатории, как-то сказала, что для Теремрина самым главным в жизни было всегда лишь творчество. Всё остальное являлось приложением к литературной деятельности. Но Ирина тогда подумала, что по отношению к ней всё будет иначе.
Глава пятая
Для Александра Синеусова те дни были не самыми лёгкими и удачными в жизни. Да, он справился с заданием главного редактора, да, очерк о генерале Стрихнине был напечатан и понравился тому, кто заказывал его. Но радости этот мнимый успех не доставил, потому что успехом его публикацию считало только начальство.
Конечно, его очерк вряд ли стал определяющим в судьбе генерала Стрихнина. Но, если бы он, Синеусов, написал всю правду о том, что происходило в дивизии, если бы сам не устранился от этой правды и не закрыл на неё глаза, увлечённый сиюминутными удовольствиями, то, вполне возможно, сыграл бы благую роль, помешав выдвижению выскочки и бездарности. А рассказать правду в то время уже было можно, если и не в военных, то, по крайней мере, в некоторых гражданских изданиях.
Было и ещё одно обстоятельство, которое волновало Синеусова – реакция на его очерк со стороны журналистской братии. Его поступок не нашёл одобрения. Его статьи, очерки, заметки и прочие материалы стали дружно возвращать на доработку с самыми несуразными замечаниями. Над ним словно издевались.
Между тем, главный редактор обещал ему дать недельку на подготовку материалов для журнала, и Синеусов собрался провести её вместе с детьми в Доме отдыха «Подмосковье». Уже и путёвку взял, причём опять же не без помощи главного, который и звонок организовал, чтобы устроили в хороший номер. Но в последнюю минуту Синеусов понял, что этот его рабочий отдых только масла в огонь подольёт, а потому отправил отдыхать с детьми свою маму.
А тут ещё главный редактор поторопился с выдвижением его на должность уже не ответственного секретаря, а своего заместителя, ускорив увольнение полковника, который вполне бы ещё мог послужить несколько лет. Обстановка в коллективе обострилась ещё более. И, хотя теперь никто ничего не отваживался сказать ему в глаза, поскольку дело о назначении решилось, и оставалось лишь дождаться приказа, изменившееся к себе отношение он чувствовал постоянно.
В верхах происходило что-то непонятное. Кадровые перестановки стали делом привычным. Блатные стремились в группы войск, поскольку там ожидалась раздача лакомых кусков, причём немалых. К участию в дележе пирога допускались «достойные», разумеется, в первую очередь те, кто готов был поделиться с благодетелями, туда их направлявшими. Здоровые силы, которых в армии всегда большинство, пытались помешать всем этим безобразиям, но у здоровых сил в смутные времена возможностей всегда меньше. Смутные времена выдвигают на первые роли деятелей, которых Иван Лукьянович Солоневич метко окрестил ублюдками и питекантропами.
Министр обороны ринулся омолаживать кадры, увольняя без разбора, во-первых, всех, кто старше по возрасту его самого, во-вторых, тех, кто, по его мнению, староват для службы. Изгонялись опытные и, что главное, честные и порядочные люди – люди, сильные волей, которые способны были помешать насильственному развалу Державы и армии. Взлетали на высокие должности выскочки, бездари и хапуги, которые ничему помешать не могли, да и вряд ли бы захотели. Не все и не сразу поняли, что шла подготовка к развалу СССР и к уничтожению боевой мощи Советской Армии. Но, даже на фоне этих стремительных выдвижений, назначение Синеусова казалось слишком странным. С должности корреспондента, минуя должность начальника отдела, сразу в заместители главного редактора! Такого прежде не бывало. И вот он, Александр Синеусов, привыкший относить себя к людям порядочным, людям честным и добросовестным, ощутил с ужасом, что оказался по одну сторону баррикад со всякого рода негодяями. О высоком его назначении и о направлении представления на досрочное присвоение очередного воинского звания быстро стало известно не только в журнале, где он служил, но и в других изданиях.
А вскоре последовало ещё одно поручение, очень похожее на первое, при выполнении которого тоже нельзя было не покривить душой. Кто-то мог сказать о нём с завистью, что попал, мол, парень в струю, но Синеусов оценил это иначе: не в струю он попал, а в капкан. И выдвижение, и досрочное присвоение воинского звания надо было теперь отрабатывать. Отказаться же от свалившихся на голову благ в себе сил не нашёл. Он даже не пытался себя оправдывать. Какие уж тут оправдания? О поездке в дивизию Стрихнина вспоминал, как о чём-то весьма отвратительном и мерзком, и особенно стыдно было перед другом и однокашником, которого там встретил, перед Андреем Световитовым.
Единственной отдушиной в эти дни было то, что на выходные он собирался в дом отдыха к детям, которые уже находились там со своей бабушкой, а его мамой. Об Ирине вспоминал редко, но не потому, что забыл её, а потому что просто не до того было. Он твёрдо решил найти её, но пока не представлял себе, каким образом достать её адрес. Стал подумывать о том, чтобы попроситься в командировку в город, где жила она, и попробовать отыскать её там, на месте, даже если для того придётся обойти все школы. Он даже представить себе не мог, что Ирина сейчас не за тридевять земель, а рядом, в том самом доме отдыха, где уже находятся его дети и куда сам он собирается на выходные.
Между тем, в пятницу Теремрину надлежало явиться на службу. Так уж получилось, что отпуск заканчивался именно в четверг. Не дотянул до выходных одного дня. Впрочем, Теремрин полагал, что это не так уж и страшно. Ведь уже вечером в пятницу он мог вернуться в дом отдыха, где у них с Ириной оставались ещё суббота и воскресенье.
В институте всё было по-прежнему. Да и понятно: лето, отпуска, затишье. Но буквально с порога Теремрина огорчили сообщением, что он назначен дежурным по управлению с субботы на воскресенье, то есть уже в субботу утром ему предстояло заступить на эту вахту. Правда, поразмыслив, он успокоил себя тем, что теряет не так уж и много. Путёвка-то было по понедельник включительно, а покинуть дом отдыха пришлось бы в понедельник рано утром, а то и в воскресенье вечером. Надо же было ещё подумать и о том, как посадить Ирину на поезд. В понедельник он вряд ли смог бы удрать со службы, а потому, вероятнее всего, пришлось бы отправлять её в воскресенье, поскольку негде было её оставить на целый день. Теперь же получалось так, что можно было провести в доме отдыха и понедельник, поскольку за дежурство полагался отгул, который те, кому выпадало дежурить с субботы на воскресенье, обычно брали сразу, в понедельник.
Когда Теремрин вернулся после доклада о прибытии из отпуска в свой кабинет, зазвонил телефон.
– Простите, я говорю с Дмитрием Николаевичем? – спросили на другом конце провода.
– Да, полковник Теремрин у телефона.
– Наконец-то дозвонился, – радостным голосом проговорил незнакомый собеседник. – С возвращением из отпуска.
– С кем имею честь?
– Вы меня не знаете, а потому моё имя вам ничего не скажет. Зато я вас знаю по вашим публикациям, которые очень высоко ценю.
– Тем не менее, я хотел бы всё-таки знать, с кем говорю, – сказал Теремрин.
– Ну, что ж, это оправдано. Беспокоит вас Афанасий Тимофеевич Ивлев.
– Ивлев? – протянул Теремрин.
– Не старайтесь вспомнить. Повторяю, вы меня не знаете.
– Тогда чем могу служить? – спросил Теремрин, желая поскорее перейти к делу.
– Скорее наоборот. Это я вам могу сослужить добрую службу. Вы, судя по недавним вашим публикациям, заинтересовались судьбой Царской Династии в России, доказали, к примеру, что Павел Первый – сын камергера графа Сергея Васильевича Салтыкова, а не Петра Третьего.
– Положим, доказал это не я, – возразил Теремрин. – Императрица Екатерина Великая упомянула об этом в письме к Потёмкину и в своих записках.
– Да, да, конечно. И всё же написали об этом вы. Вот и хочу передать вам некоторые, весьма и весьма занимательные материалы, которые касаются целого ряда пятен в нашей истории, – сказал Ивлев.
Теремрин продолжал разговор лишь из вежливости, поскольку предложения, подобные этому, обычно оказывались пустой болтовней.
– Вы что-нибудь слышали о старце Феодоре Козьмиче? – поинтересовался собеседник.
– Это о старце, под именем которого, якобы, скрывался после мнимой своей смерти Император Александр Первый? – уже с некоторым интересом переспросил Теремрин.
– Да, о том самом, но без «якобы». И не скрывался, а вершил подвиг поста и молитвы, – уточнил Ивлев и тут же озадачил: – А вы знаете, кто скрывался под именем самого Александра Первого?
– Это что-то из области фантастики, – сказал Теремрин. – Вы серьёзно говорите?
– Безусловно, – подтвердил собеседник и предложил: – Если то, что услышали от меня, хоть немного вас заинтересовало, скажите, как мне можно повидаться с вами, чтобы подробно рассказать эту, а, может быть, и некоторые другие истории. Ну и кое-какие документы передать.
Теремрин сначала хотел отказаться, но потом вспомнил, что ему предстоит целый субботний день торчать здесь, на дежурстве, и подумал: «А почему бы не пригласить этого странного Ивлева сюда, в институт? Будет время поговорить с ними обстоятельно, если, конечно, его информация заслуживает того».
Сказано – сделано. Разъяснил, как добраться до института, назначил время и завершил разговор. Он не слишком верил, что узнает что-либо серьёзное, но, с другой стороны, времени свободного на субботнем дежурстве сколько хочешь.
Едва он положил трубку, как телефон зазвонил снова. Из секретариата сообщили, что начальник института вызывает его, Теремрина, к себе в кабинет к 16.00. Об этом же через несколько минут сообщил ему и секретарь парткома полковник Наумкин, причём говорил как никогда строго и сухо.
Теремрин попытался угадать, чему посвящён вызов и в чём он мог проштрафиться, но в голову так ничего и не пришло.
В назначенный час он вошёл в приёмную и попросил секретаршу доложить о себе. Та сняла трубку, сообщила о его прибытии, выслушала ответ и, обратившись к Теремрину, сказала:
– Просили подождать. Вас вызовут.
Но ждать пришлось достаточно долго. Наконец, в приёмную зашёл секретарь парткома института и спросил, кивнув на дверь начальника:
– Ещё не были там?
– Нет. Жду.
– Думаю, что сейчас пригласит. Меня вот зачем-то тоже позвал.
Через некоторое время из кабинета вышел посетитель и, наконец, Теремрин предстал перед генералом с гремевшей тогда в логове демократов хищной и звонкой фамилией. Разговор был весьма резок и груб. Отбросив слова и выражения, рекламируемые его хозяевами, генерал потребовал объяснить, почему Теремрин дал хвалебный, как он выразился, отзыв на рукопись Анатолия Рыбина «Рядом со Сталиным»?
Теремрин попытался объяснить, что получил эту рукопись на рецензию перед самым отпуском и что высказал, как и требовалось, своё мнение по поводу её содержания.
– Вы сотрудник института научно-исследовательского, – вставил секретарь парткома. – Вы – лицо ответственное. И вы своей рецензией опровергаете правду.
– Какую правду? – переспросил Теремрин.
– Ту правду, которую излагает начальник института в своей книге, посвящённой этой теме и разоблачающей многие мифы советской действительности, – сказал секретарь парткома. – Этому учит наша партия, готовая покаяться в своих грехах, совершённых ею за семьдесят лет.
– В своей рецензии я коснулся конкретной рукописи. Она мне понравилась. Признаюсь, я сам очень многое узнал впервые, – сказал Теремрин. – Рукопись ценна тем, что написал её человек, который действительно был рядом со Сталиным и который знает то, о чём пишет, не понаслышке.
Здесь необходимо на время прервать рассказ о беседе в кабинете генерала с хищной и звонкой фамилией, чтобы пояснить читателю, в чём всё-таки суть возникшей проблемы.
Незадолго до отпуска Теремрину позвонил знакомый редактор из военно-мемуарной редакции Военного издательства. Он сообщил, что заместитель главного редактора полковник Исаков поручил ему рассмотреть очень интересную рукопись, которую принёс в издательство некто Анатолий Рыбин, близко знавший Сталина.
– Евгений Павлович Исаков, – сказал редактор, – просил меня подобрать рецензента, не только добросовестного и принципиального, но и достаточно ответственного.
– Благодарю за оценку, – сказал Теремрин.
– Берётесь?
– Берусь.
– Тогда заезжайте за рукописью. Вместе подойдём к Исакову.
– С удовольствием повидаюсь с братом-кадетом Евгением Павловичем и познакомлюсь с ним поближе, – сказал Теремрин.
И вот теперь всё вылилось в суровый разговор в кабинете начальника. Беседа была нелицеприятной, но зато короткой. Генерал отчитал Теремрина и выпроводил из кабинета, как проштрафившегося мальчишку. А следом вышел секретарь парткома и попробовал провести душеспасительную беседу, во время которой посоветовал покаяться перед генералом и войти в группу сотрудников, которые готовили новые книги своего начальника. Теремрин отверг это предложение.
– Ну, как знаете, – процедил секретарь парткома.
После службы Теремрин заглянул домой, чтобы взять из гаража машину, которая нужна была в связи с поездками на дежурство и с дежурства. В дом отдыха он вернулся к ужину и в весьма кислом настроении. Правда, виду постарался не подавать – незачем было посвящать Ирину в неприятности. А в том, что дело не кончится просто так, Теремрин не сомневался. Ирина, конечно, огорчилась, что снова весь день в субботу придётся быть одной.
– Ты не переживай, – успокаивал Теремрин, – не зря же я машину взял из гаража. Новый дежурный отпустит пораньше минут на пятнадцать, поскольку докладывать о приёме и сдаче в выходной день некому – начальство отдыхает. Дороги в воскресенье утром пустые. Долечу до дома отдыха за полчаса.
– Мне без тебя скучно. Скучно и тоскливо, – со вздохом сказала Ирина.
– А я тебе привёз книжки и журналы с публикациями, которых ты ещё не видела. Так что почитаешь на пляже. И начни с рассказов. Мне очень интересно и важно твоё мнение.
В тот вечер они легли спать пораньше, потому что Теремрину предстояло рано вставать. Не так уж много было у них ночей, но, если бы он знал, что эта ночь – последняя!?
В субботу он уехал до завтрака. Ирина позавтракала, переоделась и отправилась на пляж. Она уже подходила к навесу с лежаками, отыскивая место в тени, когда услышала чем-то знакомый голос:
– Ирина! Ирочка! Боже мой, неужели это ты?!
Она обернулась на голос и пришла в ужас: к ней бежал Александр Синеусов.
Можно себе представить удивление Синеусова, увидевшего Ирину, которая спокойно шла по пляжу Центрального военного дома отдыха «Подмосковье». Он в первое мгновение не поверил своим глазам. Как она могла оказаться здесь? Это было похоже на сказку. Ведь, насколько он помнил, военных у неё в семье не было, да и жила она слишком далеко, чтобы вот так, запросто, приехать к кому-то в гости.
Он подбежал к ней, остановился, глядя на неё восторженно и радостно, и проговорил:
– Неужели это ты? Боже мой! Неужели это ты?
Ирина не сразу оправилась от удивления. Она в оцепенении стояла перед Синеусовым, не зная, что сказать.
– Как ты здесь оказалась? – спросил Синеусов и, не дожидаясь ответа, прибавил всё тем же восторженным тоном: – Я очень рад, что снова вижу тебя. Я не знал, где тебя искать.
– А затем вам вообще нужно видеть меня? – сухо спросила Ирина, перейдя на «вы».
Ответить он не успел. К ним подбежали два мальчугана дошкольного возраста.
– Папа, папочка, кто это? – спрашивал тот, что поменьше. – Наша мама приехала?
При этих словах тот, что постарше, посерьёзнел и даже немножко нахмурился. Он исподлобья смотрел на Ирину, морща лоб, и словно пытался что-то вспомнить. А младший вдруг бросился к Ирине и обхватил её руками.
– Ты наша мама, да?
Ирина в растерянности молчала, не зная, как реагировать на этот детский порыв. Раз её приняли за маму, значит, их мамы почему-то с ними нет, значит, Синеусов холост и вовсе не обманывал её в Пятигорске. Он просто по какой-то причине не счёл нужным говорить о своих детях. У Ирины всё перепуталось в голове. Она действительно не знала, как поступить в данной ситуации. Надо было сделать как-то так, чтобы не обидеть и не огорчить детей. Не могла же она назваться их мамой. Тем более, обстоятельства переменились настолько, что она, даже если бы захотела, не смогла бы вернуться к Синеусову, потому что между ними теперь стоял Теремрин. И если говорить о чувствах, то испытывала она чувства именно к Теремрину. Что же касается Синеусова, то чувства к нему пропали, если, конечно, они были прежде, а не казалось только, что были.
Ирина ничего не ответила на вопрос мальчика, потому что не знала, как и что ответить.
Синеусов опомнился первым.
– Саша, Серёжа, идите к бабушке, – сказал он ребятишкам, – я потом вам всё объясню. Это мои сыновья, – пояснил он Ирине.
Дети продолжали стоять возле них, причём младший никак не хотел отпускать Ирину. Пришлось Синеусову ласково взять его за руку и повторить:
– Идите к бабушке. Я скоро подойду.
Тот, что постарше, взял за руку младшего братишку и сказал:
– Пойдём, Сержик, пойдём, – и печально прибавил: – Это не наша мама.
Едва дети отошли, Синеусов сказал Ирине:
– Когда в автокатастрофе погибла моя жена, они были ещё очень маленькими. Пришлось сказать им, что мама в командировке. Поначалу это как-то прошло, но чем они становятся старше, тем чаще спрашивают, когда же она из этой командировки вернётся?
Ирина была ошеломлена. Подобного поворота дел она никак не ожидала.
– Почему же ты мне это всё не рассказал в Пятигорске? Я же подумала, что ты женат.
– Хотел сказать, да не решался. Ты извини меня. Просто мне было так хорошо с тобой, что я всё оттягивал и оттягивал этот разговор. Даже на платформе пытался, было, сказать, но…
Он замолчал, и Ирина вспомнила тот момент, когда они прощались, вспомнила его порыв, его минутную решимость, которая тогда так и не привела ни к чему.
– Да, я была уверена, что ты женат, – повторила Ирина, – но теперь всё это уже не имеет никакого значения, – прибавила она.
– Почему? Тебя испугало то, что у меня дети? Этого-то я и опасался, а потому тянул с объяснением.
– Боялся, что это станет преградой для наших отношений? – спросила Ирина. – Но тогда зачем же ты? – она не договорила, но он понял, что имела она в виду.
– Я люблю тебя, я полюбил тебя ещё там, в Пятигорске, а потом, вернувшись в Москву, понял, как ты мне дорога, как ты мне необходима. Но дети…
– Дети здесь не причём, – возразила Ирина. – Возникли другие причины, и в этом виноват ты сам. Теперь поздно о чём-то говорить.
– Но почему же поздно, если ты говоришь, что дети не помеха?
– Есть другие обстоятельства. Но лучше оставим этот разговор. Ты здесь отдыхаешь? – поинтересовался она.
– Отдыхает мама с моими детьми, а я приехал на выходные, – пояснил он и спросил в свою очередь: – А ты? Как ты здесь оказалась?
Ирина не знала, что ответить. Эта встреча ломала все планы. Ведь не могла же она рассказать Синеусову о том, что приехала к Теремрину. Хотя, может быть, это и нужно было сделать, чтобы раз и навсегда разрубить гордиев узел. Рассказать всё и попросить сделать вид, что он не знает её. Это, в общем-то, единственный выход. Но, если кто-то другой на её месте, возможно, и мог это сделать, она не могла. Такой уж она была. Тем более, она видела, каким глазами смотрел на неё Синеусов. Ей не хотелось причинять ему боль, а то, что подобная просьба непременно эту боль причинит, она не сомневалась.
И в то же время она с ужасом думала о том, что будет завтра, когда приедет Теремрин. Ведь встречи не избежать. Как всё объяснить ему? В номере не отсидеться.
– Значит, ты на выходные приехал, – сказала Ирина, как можно равнодушнее, хотя вопрос этот при любом тоне выглядел нелепо, ведь он давал какую-то надежду Синеусову: раз интересуется, сколько он здесь пробудет, стало быть, не исключает общения с ним.
Он не понял, потому что сказал:
– Хотел завтра уехать после обеда на автобусе дома отдыха, но теперь, конечно, останусь до понедельника. Ты где остановилась, в каком номере? – И, не дожидаясь ответа, предложил: – Пойдём, я тебя с мамой познакомлю.
– Нет, спасибо, – ответила Ирина. – Мне некогда.
– Почему некогда? Чем ты занята?
Ирине нужно было быстро решить, что ответить, поскольку на них уже стали обращать внимание. Пляж был полон людей, и многих явно интересовало, с кем это так эмоционально беседует пассия известного среди отдыхающих писателя Теремрина. И она нашла единственный, на её взгляд, правильный выход, заявив:
– Да я, собственно, только окунуться забежала перед отъездом. Я сейчас уезжаю.
Она поняла, что уехать надо немедленно, сейчас же, ибо от Синеусова, похоже, отделаться практически невозможно. А уж с Теремриным придётся как-то объясняться потом. Придумать, к примеру, что мама вызвала срочно или что-то ещё.
– Как уезжаешь? Зачем? Почему именно сейчас? Закончилась путевка? – забросал вопросами Синеусов и предложил: – У нас двухкомнатный номер, перебирайся к нам. Нет-нет, не думай ничего. Будешь с мамой в одной комнате.
– Я должна уехать немедленно, – твёрдо возразила Ирина. – И я немедленно уеду.
– Автобусом? В шестнадцать тридцать?
– Нет, пойду прямо сейчас в посёлок.
– Я тебя провожу.
– Не нужно. Иди к детям. Ты же обещал не задерживаться долго.
Ирина резко повернулась и пошла ко входу в вестибюль.
– Ну, подожди же, подожди меня, – попросил Синеусов. – Я только оденусь и догоню.
Он побежал к тому месту, где расположилось его семейство, а Ирина поспешила в номер. Ей было до слёз обидно, что всё вышло так нелепо. Уезжать ей очень не хотелось, но и оставаться было невозможно. Нельзя было допустить, чтобы Синеусов увидел её с Теремриным. Как он поступит в этом случае?
Уже у входа в вестибюль Ирина обернулась и увидела Синеусова, который бежал к ней. Она поспешно скрылась в дверях и повернула налево, в корпус «А». Не дожидаясь лифта, поднялась на свой этаж по лестнице. Через пару минут она была уже в номере и повернула ключ в двери. Сердце отчаянно колотилось, словно за ней гнался не влюблённый в неё молодой человек, а страшный преступник.
«Что делать? Ну, что же мне делать? – думала она. – Позвонить Диме, солгать, что случилось дома что-то? Нет, так говорить нельзя, а то можно и беду накликать. Скажу, что срочно вызывают в школу. Глупо, но хотя бы так: в понедельник проверка, комиссия, словом, вызывают и всё тут».
Ирина уже сняла телефонную трубку и хотела набрать номер, но тут в дверь постучали, и она замерла, подумав: «Неужели нашёл, выследил. Ну что за настырность такая».
Она ощущала всё возрастающее раздражение, даже неприязнь к этому человеку, который испортил ей всё: прежде всего, конечно, сказочный отдых с любимым человеком, а может и не только отдых. Она не знала, как отреагирует Теремрин на её бегство, и опасалась, что реакция может быть неблагоприятной. Оставаться же действительно было нельзя.
В дверь постучали ещё раз. Потом послышались шаги. Видимо, тот, кто стучал, ушёл, но вполне мог ждать у входа, ведь она сказала, что уезжает немедленно. Много бы она сейчас отдала за то, чтоб не было встречи с ним в Пятигорске, но, увы, что было, то было.
«Может, уехать к Татьяне? – вдруг подумала она. – А ведь это действительно выход. Нужно незаметно проскользнуть, иначе, чего доброго, увяжется же за мной в Москву».
Казалось, решение найдено. Ирина прикрыла дверь в комнату, чтобы из коридора не было слышно её голос, и набрала номер Татьяны. Но в трубке были гудки. Она набрала ещё раз, в надежде, что ошиблась. Результат тот же.
«Значит, Татьяна на даче, – поняла она. – Ведь суббота же».
Посетовала, что не записала телефон Теремрина на дежурстве. Едва подумала о телефоне, как он зазвонил. Ирина схватила трубку, но тут же отдернула руку. «А если это Синеусов? – подумала она. – Если он узнал, в каком я номере, то мог узнать и телефон». Оставалось одно – ехать домой и оттуда уже звонить Теремрину, во-первых, сюда, в номер, а, в крайнем случая, в кабинет. Рабочий телефон она записала ещё в Пятигорске. Просто сейчас, когда Теремрин был на дежурстве, звонить в кабинет было бессмысленно.
Телефон звонил долго, и с каждой новой трелью Ирина всё более убеждалась, что звонит, конечно же, Синеусов, а, убеждаясь в этом, ещё более возмущалась его настырностью. В коридоре снова послышались шаги, и она затаилась. В дверь постучали несколько раз с небольшими перерывами. В какой-то момент появилось желание открыть дверь и накричать на столь назойливого ухажёра. Но она сдержалась. Ей не стоило сейчас раздражать его, ей надо было отделаться от него, а для этого незаметно покинуть дом отдыха. И она стала собирать вещи, всхлипывая от досады.
Закончив сборы, Ирина ещё раз с тоской осмотрела номер. Уезжать не хотелось. Сколько приятных, поистине волшебных минут она испытала здесь, да что там минут – часов, дней, ибо не было ни единой тучки над их безоблачными отношениями до самой её встречи с Синеусовым. Волновало теперь главное: как воспримет Теремрин её отъезд. Подумала: «Что же это я? Надо хоть записку оставить». Зашла в гостиную, вырвала из записной книжки листочек и написала кратко: «Милый, извини. Я вынуждена срочно уехать домой. Завтра позвоню тебе сюда, в номер, ровно в 12 часов. Всё объясню».
Листочек сложила пополам и, подумав, достала из серванта тарелку, поставила её на стол и положила листок, чтобы он сразу бросился в глаза. Для пущей важности ещё поставила на сгибе восклицательный знак. Затем написала ещё одну записку: «Ключ у администратора». Эту записочку вложила в замочную скважину, когда закрыла дверь.
Проскользнуть незамеченной ей не удалось. Синеусов ждал в холле, нервно прогуливаясь по нему.
– Куда исчезла? – спросил он.
– А ты не знаешь? – с усмешкой ответила она вопросом на вопрос.
– Так ты была в корпусе «А»? А на каком этаже, в каком номере?
И тут Ирина поняла, что это не он стучал в дверь. Значит, её бегство оказалось преждевременным. Но теперь уже было поздно что-то менять. А ведь могла, могла же отсидеться в номера до возвращения Теремрина и как-то всё ему объяснить. Впрочем, легко и просто объяснить всё сумела бы, к примеру, Алёна или подобная ей видавшая виды женщина. Ирина же чувствовала неловкость из-за того, что случилось у неё с Синеусовым. А тут получалось, отчасти, как в одном из рассказов Теремрина, посвящённом разрыву с Алёной – на пути возникал тот, кто был с нею прежде. Решение героя рассказа было, безусловно, решением самого Теремрина.
Ирина не назвала Синеусову ни этажа, ни номера. Ответила лишь:
– Собиралась. Я ведь на поезд тороплюсь.
Говорила, а сама гадала, как бы сделать, чтобы Синеусов не стал сопровождать её до стойки администратора.
– Подержи сумку, – попросила она. – Пойду, сдам ключ.
– Давай я схожу, – предложил Синеусов.
– Подержи сумку, – уже строже и резче повторила Ирина. – И жди здесь.
Он повиновался. Ей нужно было сказать несколько слов администратору, предупредить, что номер вовсе она не сдаёт, что его хозяин приедет утром, когда сменится с дежурства. Синеусов не должен был этого слышать, тем более, как она вспомнила, он знал Теремрина. К стойке подошла одна и всё, что нужно, сказала девушке, сидевшей за стеклом.
– Хорошо, я передам по вахте, – ответила та и положила ключ в ящик стола.
– Ну вот, теперь попрощаемся, – сказала она Синеусову, забирая у него сумку.
– Так ты на автобус, в Поведники?
– Я же говорила. Извини, что тороплюсь, – сказала она.
– Подожди, я тебя провожу.
– Повторяю, мне некогда, – резко сказала она и быстро пошла к выходу.
Синеусов ринулся, было, за ней, но тут же остановился и поспешил назад, в корпус.
Ирина ускорила шаг. Она поняла, что Синеусов побежал переодеваться и, несмотря ни на что, собирается её проводить. Это её не устраивало, поскольку оставалась слабая надежда на то, что Татьяна не на даче и уже из города удастся дозвониться ей. Но не бежать же бегом до этого самого посёлка со странным названием Поведники.
Синеусов догнал её на тропинке, которая прямиком вела в посёлок. Там, на окраине, где тропинка выбегала из леса, была остановка рейсовых автобусов. В посёлок ходили по этой тропинке многие отдыхающие. Кто на почту, кто в магазин, кто на рыночек, устроенный местными жителями возле магазина. Среди встречавшихся на пути прохожих Ирина с сожалением узнавала и тех, кто знал Теремрина, во всяком случае, здоровался с ним. Любой из них мог рассказать о том, что она покинула дом отдыха с каким-то молодым человеком.
– Не надо меня провожать, – ещё раз попросила Ирина, но просьба не подействовала.
– Провожу до поезда, – отрубил он.
Наконец, они сели в автобус, где знакомых уже не было.
«Ну, прямо детектив какой-то, – думала Ирина. – Нужно же было ему приехать в дом отдыха».
Синеусов что-то говорил, но Ирине было всё это совершенно безразлично. А говорил он о том, что не мог её забыть, что не знал, как найти адрес и даже собирался поехать в сентябре в командировку в её город, чтобы обойти все школы.
– Не надо было терять адрес, – с усмешкой сказала Ирина.
– Даже не представляю себе, как это могло произойти. Как же он мог выпасть из сумки, не пойму? – сокрушённо говорил Синеусов.
– Ладно, уж, признаюсь, – сказала, наконец, Ирина примирительно. – Это я его вытащила, – и пояснила: – Пока ты ходил за мороженым, я не удержалась и заглянула в открытку, которая, как заметила, принесла тебе столько радости. А в ней успела прочесть: «Папа, папочка», – и так далее, – Ну, и решила, что ты женат, а мне просто голову морочил. Зачем же нужно адрес оставлять?
– Но ведь это же не так. У меня нет жены, – сказал Синеусов.
– Откуда же мне было знать? – спросила Ирина и, не дожидаясь ответа, прибавила назидательно: – Вот тебе и лучшее доказательство того, что всегда и во всём нужна честность.
– Разве я поступал бесчестно?
– Мы уже касались этого вопроса. Не нужно повторяться. Правду ты сказать не хотел, но всё остальное, как помнится, хотел, даже очень, – с суровой укоризной заявила она и прибавила тоном, не терпящим возражений: – И давай оставим этот разговор. Мне он неприятен.
Она замолчала. Молчал и Синеусов, не зная, как правильнее реагировать на её слова. Он прекрасно понимал, что был не прав. Они молчали в автобусе, молча ехали и в метро. Синеусов ещё на что-то надеялся. А Ирина всё более убеждалась, сколь выгодно отличается от него Теремрин. Впрочем, она ещё пребывала в том состоянии влюблённости, которое неминуемо сопровождает все мысли, поступки, чаяния и надежды. После всего того яркого, радостного, прекрасного, что было между нею и Теремриным, могла ли она думать ещё о ком-то другом так, как думала о нём?
Наконец, они добрались до железнодорожного вокзала и остановились у окошечка кассы. Билетов не оказалось ни на поезд, отходящий в её город буквально через несколько десятков минут, ни на проходящие поезда. Лето! Да к тому же было время, когда ещё люди способны были покупать билеты, стоимость которых составляла очень незначительную часть их зарплаты, а не превышала во много раз демократические подачки эльциноидов.
Синеусов оживился и сказал:
– А ты не хотела, чтобы я поехал провожать. Видишь, значит, уехать не суждено. Погуляем по Москве, потом поедем ко мне в гости.
– Не кажется ли вам это приглашение бестактным? – резко спросила Ирина, снова перейдя на «вы» после того, как она уже довольно продолжительное время говорила с ним на «ты».
– Извини. Я ничего такого не имел в виду. Просто не хочется расставаться.
– Лучше бы помог взять билет, – попросила Ирина.
– Попробую. Только дай мне, пожалуйста, свой паспорт.
– Это ещё зачем?
В то время для приобретения железнодорожного билета паспорт не требовался.