Из иллюминатора светила луна. Сегодня она была большая и идеально круглая, словно вывели ее по небу циркулем. Кроме луны вверху ничего больше не было – ни звезд, ни облаков. Даже редкие чайки, отважившиеся залетать так далеко в океан, не кружили в эту ночь над «Моцареллой». Шхуна лениво покачивалась на волнах, поскрипывая и вздыхая старой деревянной грудью.
На рабочем столе Патрика горела лампа под зеленым абажуром. Додо работал. Иногда по ночам на него находило вдохновение. Даже не находило – оно обрушивалось на Патрика всей мощью, как тайфун, как ураган. Оно заставляло мчаться в кабинет, падать за стол и писать, писать. Перо, словно само собой, носилось по бумаге, оставляя строчку за размашистой строчкой. Мысли летели далеко вперед – Патрику лишь оставалось следовать за ними, не отставая и не притормаживая ни на минуту. «Любая заминка смерти подобна», – думал он в такие моменты, с головой ныряя в труды.
Патрик писал мемуары вот уже одиннадцать лет – почти всю свою жизнь. Он писал их с тех самых пор, как научился читать и писать. Он писал их каждый день, просиживая за работой по добрых четыре часа. Он писал их в бурю и в дождь, на рассвете и на закате, писал сидя, лежа и стоя на одной ноге, писал сразу помногу и всего по одной скупой строчке в день. Он писал, воодушевляемый страстным желанием наконец дописать. Но и безо всякого желания он все равно писал, подгоняемый привычкой доводить начатое до конца.
Однако в лунную ночь писалось Патрику слаще всего. Именно в такую ночь Патрик Фицджеральд получал от работы истинное наслаждение. Маленькими глотками он пил из пузатой кружки чай с долькой нектарина и прислушивался к шелесту волн. Мемуары ложились на бумагу неспешно и гладко – даже буквы не прыгали у него, как всегда. Патрик чуть отстранился от стола и немного полюбовался на убористо исписанную страницу. По большому счету, ни ради потомков и ни ради истории писал мемуары Додо. Он писал их даже не ради искусства или, например, всемирного признания, а просто так – для себя.
Для себя. Может быть, поэтому они выходили у Патрика славными.
– Пить! – снова послышалось из-за стены.
Патрик встал и, прихватив с собой чайник в цветочек, пошел в соседнюю каюту.