Спагетти были просто объедение! Больше всего Патрику понравилась их форма. Они были длинные и плоские, похожие на его любимые водоросли. Теодор приготовил их с морскими ракушками и каракатицами, которых с утра наловил Додо. По такому случаю Патрик выкатил из трюма бочонок с вином, который однажды (после очередного урагана) обнаружил слева по борту. Наверное, вино было очень старое – с непривычки оно кислило и щипало Патрика за язык.
– Могу я задать вам несколько личный вопрос? – спросил профессор.
После ужина они забрались в гамаки и теперь покуривали трубочки, набитые эдельвейсом. У Додо была костяная, а профессору он подарил кедровую.
Что такое «несколько личный» вопрос, Патрик не знал. Поэтому он просто кивнул. В конце концов, вопрос задать можно какой угодно, главное – что ты услышишь в ответ? Если услышишь хоть что-нибудь.
– Вы единственный ребенок в семье?
– Я? Да, – немного удивился Патрик. – А почему вы спрашиваете?
– То есть, ни сестер, ни братьев у вас нет? – уточнил профессор.
Патрик покачал головой.
– Я так и думал, – с досадой поморщился Теодор. – А ваши матушка с батюшкой, простите, живы?
– Нет. Они давно умерли, – ответил Патрик. – Меня воспитывал дядя, мамин брат. Он был последним в своем роде.
– Вы хотели сказать «предпоследним», – поправил Спагетти.
– Именно это я и хотел сказать. Дядя ушел, когда мне исполнился ровно год. К тому моменту я был уже достаточно крепок, чтобы позаботиться о себе. А «Моцарелла» была готова к отплытию.
– Ушел? Но куда? – профессор развел руками и огляделся, словно давая понять, что с «Моцареллы» куда-то уйти невозможно.
– Умирать. Ведь некрасиво умирать в присутствии кого-то. Особенно, если этот кто-то – твой годовалый племянник.
– Так-так, – отчего-то разволновался профессор. Одним махом он опрокинул в себя остатки вина. – Прошу вас, продолжайте!
– Дядя Людвиг заменил мне и отца, и мать. Он очень хорошо обо мне заботился, – при этих словах Патрик улыбнулся. – Помню, он учил меня кататься на велосипеде. Дядя сделал его сам – из старых бочонков и ивовых прутиков. Но у меня все никак не получалось – лапы то и дело срывались с педалей, а крылья совсем не держали руль.
– И что сделал ваш дядя?
– Ничего. В тот вечер он не пустил меня домой ночевать. Сказал, до тех пор, пока я не оседлаю велосипед, ноги моей в его доме не будет.
– Но это же бесчеловечно!
– Не знаю, наверное. Зато на следующее утро я уже лихо катался с горы.
– С какой именно горы? – заинтересовался профессор.
– Мы жили на потухшем вулкане. Вернее, на крошечном острове, где много веков назад извергался этот вулкан. Это был замечательный остров – теплый, уютный и абсолютно необитаемый. Его берега были окаймлены кораллами, а воды кишели…
– Необитаемый? – перебил Патрика Спагетти. – Но ведь на острове Маврикий обитает уйма людей!
Патрик Фицджеральд помрачнел. Ему не нравилось, что профессор Спагетти то и дело его перебивает. И вообще, ведет себя так, словно он лучше Патрика разбирается в истории его достославного рода. Еще Великий Флай говорил: люди думают о себе гораздо больше, чем того на самом деле заслуживают. Оказывается, он был прав.
– Ну вот что, нам пора спать, – сказал Додо, вставая.
– Не желаю спать! – заявил Спагетти, как капризный ребенок. – Патрик, поверьте, я очень хочу дослушать вашу историю до конца. Простите, если я был груб и несдержан – это оттого, что я чрезвычайно взбудоражен нашей встречей. Мне кажется, я стою на пороге какого-то грандиозного открытия. И только с вашей помощью, дорогой мой Патрик, я смогу его совершить. Пожалуйста, не лишайте бедного старика такой возможности.
Что-то екнуло в груди у Патрика Фицджеральда. Наверное, в голосе профессора Спагетти он расслышал искренность. Точнее, искренний интерес к своей очень скромной персоне. В голосе собеседника такое расслышишь не часто, согласитесь. Минутку Патрик помешкал, словно собираясь с силами. То, что он решил сделать в следующий момент, было, скорее, порывом, нежели поступком обдуманным. А порывы так трудно давались Додо! И в самых своих смелых мыслях не предполагал Патрик, что однажды совершит такое.
На пару минут он вышел из каюты профессора, а когда вернулся, в лапе у него была зажата толстая тетрадь. Додо протянул ее Теодору.
– «Том первый», – прочитал Спагетти, поправляя на носу очки. – Что это такое?
– Мемуары.
– Простите, что? – изумился профессор.
– Я пишу их с тех самых пор, как ушел дядя Людвиг. Мне показалось, что вам было бы интересно их прочесть. Впрочем… Да нет, что я такое говорю – отдайте! Это полная ерунда.
– И не подумаю! – рассердился Спагетти. – Патрик, это никакая не ерунда! Это… Это же самое драгоценное сокровище в мире! О, Патрик, вы осчастливили старика!
Чего-чего, а такого Патрик никак не ожидал. Все это было выше Патриковых сил. Покраснев с головы до пят, он молча ретировался.