Глава 1 Funebre[1]
Музыка – самый сильный вид магии.
Новая жизнь Евы Нельской – хотя назвать это жизнью, как она вскоре убедилась, было бы не совсем корректно – началась с того, что она открыла глаза на алтаре.
Впрочем, Ева считала, что её историю стоило бы начать немного раньше. С того, как её безжизненное тело впервые возникло на жизненном пути некоего молодого человека.
А по-хорошему, ещё немножко раньше: когда около трёх часов пополудни Ева спешила домой, возвращаясь из колледжа, но вместо этого при весьма досадных обстоятельствах очутилась в сумрачном лесу. Да к тому же в другом мире.
По законам жанра ей положено было бы эффектно провалиться в кроличью нору или волшебное зеркало, но портал в сказочную страну оказался до обидного незаметным. Только что Ева падала посреди наземного перехода у Пушкинской площади, в самом центре Москвы – вокруг шумел мегаполис, гудели машины и в ужасе кричали прохожие. В следующую секунду шум, гудки и крики стихли резко, словно их выключили.
Учитывая, что предшествовало этой секунде, Ева ждала болезненного и фатального удара об асфальт, но вместо этого она упала лицом вниз в прелую листву: после автомобильного выхлопа её влажный запах казался сладким.
Отплевавшись от листьев, девушка села и посмотрела перед собой.
С перехода она могла бы увидеть театр «Россия» и сквер на площади, скрывший памятник великому поэту; в Москве стоял погожий апрель, приодевший деревья в нежный лиственный пушок. Вместо этого Ева увидела лес – осенний, холодный, с узловатыми голыми ветвями – и темень, которая едва ли могла воцариться в три часа пополудни.
Если это и памятник Пушкину, то разве что нерукотворный, сперва только и смогла подумать Ева.
Серые стволы деревьев слегка светились во тьме. Потом она поняла – светятся не стволы, а проросший на них фиолетовый мох: он фосфоресцировал, как тропический прибой.
От удивления – а может, от шока – Ева даже не вспомнила о виолончели в футляре за спиной, хоть футляр и мешал ей выпрямиться. А ведь инструмент вряд ли мог не пострадать при досадных обстоятельствах, сопровождавших перемещение её хозяйки в лес. Ева и сама пострадала, но происходящее заставило забыть о ссадинах и ноющих ногах.
Мысль о сне или бреде она отмела моментально: промозглый холод, без труда проникший под лёгкую вельветовую куртку, был слишком убедительно промозглым. Гипотеза о загробном мире тоже выглядела сомнительно, пусть и напрашивалась: при всём уважении к Данте в его концепцию мироздания Ева категорически не верила.
Поскольку все свободные поверхности в квартире Евы оккупировало огромное количество книг, во многих из которых герои попадали в волшебную страну, она решила не следовать примеру большинства героев и, пропустив стадию отрицания, перескочить на стадию принятия.
Она в волшебной стране. В другом мире. Раз так, впереди её ждёт нечто удивительное: будь то курящие синие гусеницы, местный тёмный властелин или гостеприимные люди в тюрбанах (с чашечкой чудесного напитка, который дома Ева безуспешно мешала из чая, кофе и шоколада). И конечно, по законам жанра Ева сыграет в судьбе этого мира некую важную роль. Возможно, ей суждена встреча с местным прекрасным принцем, но лучше сольное спасение мира от сил зла: не зря же феминистические тенденции пользовались у сказочных героинь всё большим успехом.
Не стоит ожидать, что путь её будет устлан розами. Даже если будет, не стоит забывать, что к розам обычно прилагаются шипы. Стало быть, сперва надо осторожно разведать, что это за лес и не граничит ли он с обителью того самого тёмного властелина: обидно будет попасть в лапы его прислужников, не успев даже как следует оглядеться. К тому же пока Ева не встретила ни одного из верных друзей, которыми наверняка здесь обзаведётся, а без верных друзей разобраться с силами зла будет проблемати…
…эти размышления заняли у Евы не больше двадцати секунд. Тех двадцати секунд, которые длилось её спокойное пребывание в этом мире, исполненное надежд, энтузиазма и веры в светлое будущее. Тех двадцати секунд, что миновали до мгновения, когда она поднялась с земли и обернулась.
В следующий миг её разогнавшуюся фантазию самым бесцеремонным образом оборвал арбалетный болт.
Боли Ева не почувствовала. Не успела. Просто увидела женщину в чёрном плаще, сжимавшую в руках арбалет. Он сиял, словно сотканный из ржавого огня. В воздухе мелькнул сверкающий росчерк, и что-то толкнуло Еву примерно там, где билось сердце.
Влажная листва устремилась ей навстречу.
Позже Ева сообразила: наверняка её держали на прицеле все двадцать секунд, но убийца целилась сзади, а виолончельный футляр надёжно прикрывал Еве спину и голову. А может, дело не в футляре – просто кошке забавно было дать мышке подышать перед смертью.
Простительная слабость. Учитывая, что результата охоты это не изменило.
Когда Ева кое-как подняла голову, женщина стояла над ней: темноволосая, с бледным узким лицом, подсвеченным пламенными сполохами арбалета. Если б острие следующего болта – огненного, как и арбалет, – не было устремлено Еве в лоб, она бы подумала, что незнакомка красива.
Ей оказалось немножко не до того.
– Подож… – начала Ева.
Женщина, не сказав ни слова, нажала на спусковой крючок.
На этом месте истории Евы суждено было бы бесславно закончиться. Вопреки всем законам жанра. Потому что догадки Евы касательно её Избранности были очень близки к истине, а Избранным не положено умирать в самом начале сказки. Особенно от рук главного злодея, не поддавшегося роковому искушению всех злодеев – перед убийством своего визави позлорадствовать и поболтать.
Как говорят англичане, желая смягчить данным эвфемизмом нецензурное, но очень меткое выражение, «it happens».
Однако, как уже было сказано, безжизненное тело Евы возникло на жизненном пути некоего молодого человека (учитывая, что жизненный путь Евы к тому моменту оборвался, выразиться «их пути пересеклись» было бы несколько некорректно). А молодой человек был очень заинтересован в том, чтобы её история продолжилась.
Именно поэтому часом позже Ева открыла глаза на алтаре.
Пробуждение чем-то напоминало побудку после вечеринок, которыми струнники их курса ознаменовывали окончание сессии. Разве что головная боль вкупе с тошнотой отсутствовала, а так – полный комплект: дезориентация, некая вялость в теле и полнейшее непонимание того, кто ты, где ты и как тут оказалась.
Некоторое время Ева смотрела в потолок, надеясь, что занятная готическая лепнина подскажет ей ответы на эти непростые вопросы. Не дождавшись, повернула голову – и встретила взгляд того, кому отныне была обязана не-жизнью.
– С восставанием, – сказал Гербеуэрт тир Рейоль: потомственный некромант, самый юный магистр за всю историю Керфианского Колдовского Ковена и обладатель весьма занятного генеалогического древа.
Конечно, в тот момент Ева не знала ни его имени, ни степени, ни рода занятий. Просто увидела белобрысого молодого человека в странном наряде, напомнившем то ли об аниме-фестивалях, то ли о сходках ролевиков: длинная рубашка с рюшами, перепоясанная на талии кожаным ремнём, чёрные штаны и порядком замызганные туфли.
– Как себя чувствуешь? – спросил он.
Некоторое время Ева созерцала, как вокруг его правой руки, паря в воздухе, сам собой наматывает круги марлевый бинт. Спустя пару секунд к бинту подлетели старинные ножницы с затейливыми завитушками на ручках – они аккуратно обрезали широкую ленту, тут же завязавшуюся бантом.
Следом Ева оглядела помещение, где оказалась: библиотека старинного замка, посреди коей водрузили большой чёрный камень, на котором девушка и покоилась.
Как ни странно, Ева не слишком удивилась. Все чувства казались словно приглушёнными, что она тоже отметила с отстранённостью естествоиспытателя.
– Как тебя зовут? – не дождавшись ответа, вновь спросил белобрысый.
Называть его «белобрысым» было не совсем верно: длинная, до плеч, шевелюра молодого человека щеголяла изысканным оттенком бледного золота. Но так Еве легче было его идентифицировать.
К ней урывками стали приходить ответы, которые минутой ранее она тщетно надеялась выведать у потолка.
Точно. Она – Ева Нельская. Семнадцать лет, виолончелистка, студентка третьего курса небезызвестного московского музыкального колледжа. И никакой попойки не было – до летней сессии ещё месяц с лишним. Были возвращение домой с пар и привычная дорога до метро, но до метро Ева не дошла, потому что…
Потому что…
– Если не можешь вспомнить, – неведомым образом угадав её мысли, сказал белобрысый, – это нормально. Я заживил раны, но при столь серьёзной травме головы полное восстановление может быть невозможным. К тому же твой мозг уже начал умирать, когда я остановил процесс. Частичная потеря памяти в твоём состоянии была бы естественным явлением.
К его ногам принялся ластиться откуда-то взявшийся белый кот. Без хвоста. И вместо того чтобы думать о прозвучавших словах (или хотя бы о том, как бинт может летать), Ева просто смотрела, как кот трогательно бодается о щиколотки белобрысого. Это было проще: кот – он и в другом мире кот.
…точно. После наземного перехода был лес. Другой мир.
Женщина с огненным арбалетом.
Воспоминание заставило Еву сесть; тело подчинялось неохотно, будто чужое, однако в конце концов она всё же с ним поладила. Машинально коснулась лба там, куда вонзилась огненная стрела, а теперь не осталось даже шрама.
Стало быть, в этом мире есть маги. Белобрысый – один из них, о чём свидетельствуют оживший бинт и левитирующие ножницы. И вполне естественно, что маги умеют не только гостеприимно встречать иномирных гостей огненными стрелами, но и устранять последствия этого.
Размышления о том, с чего она удостоилась столь тёплой встречи, Ева решила оставить на потом.
– Я… мне в голову… ты меня спас?
Разлепить губы тоже удалось не без труда. Вопросы вышли не слишком вежливыми – особенно в свете того, что она так и не удостоила собеседника ответами, – но в данный момент на большее Еву не хватило.
Молодой человек улыбнулся:
– С технической точки зрения – нет.
Эта улыбка была немножко, самую капельку неприятной. И хотя до того Ева не видела в лице напротив ни намёка на беспокойство, ей показалось, что при звуке её голоса в его глазах – голубых и колючих, как льдинки, – мелькнуло облегчение.
– Но… Ты сказал, что заживил мои раны, и… Это ты принёс меня сюда?
Еве не давало покоя ощущение некоей неправильности. Она чувствовала себя очень, очень странно. Чего-то остро не хватало, но чего, понять она не могла. Даже то, как она говорила… Казалось, она забывает о какой-то важной детали, о которой раньше просто не задумывалась.
– Я не мог поднять тебя на месте. Чары, вернувшие тебя, весьма специфические, все необходимые процедуры я мог провести только здесь. К тому же для ювелирной работы алтарь лучше. Одна ошибка, и ты встала бы банальным умертвием, – буднично пояснил белобрысый. – Я заживил твои раны – пока тело не остыло, это элементарно. Попытался тебя оживить. Когда понял, что уже поздно, погрузил в стазис, чтобы предотвратить смерть мозга, и перенёс сюда. Обмыл, провёл прочие подготовительные ритуалы. И потом уже спокойно поднял.
С восприятием слова «стазис» у Евы возникли некоторые сложности. Услышала она нечто совсем другое, но сознание само собой переправило услышанное на знакомый термин. Мельком скользнула мысль о том, что в ином мире и язык должен быть иной, и без помощи магии они с белобрысым вряд ли смогли бы спокойно общаться; однако сейчас ей подкинули куда более интересную информацию к размышлению.
– Поднял?
– А, вот мы и подошли к самому интересному. – Молодой человек лениво нагнулся, чтобы потрепать кота по голове. – Видишь ли, если ты ещё не заметила, ты не совсем жива.
…в этот миг Ева наконец поняла, чего ей не хватает. Дыхания. И запахов, обычно дорисовывавших картину мира. Она не дышала, пока не начинала говорить: лишь тогда на автомате хватала губами воздух, чтобы тот колебал голосовые связки.
Реакция, о которой она никогда даже не задумывалась. До сего момента.
– Я… мертва?
– Тоже не совсем. Если ты и этого не заметила, – иронично добавил белобрысый. – Ты находишься в том состоянии, которое позволит ограниченным умам наречь тебя «неупокоённой».
Как ни странно, на этом месте Ева не впала в истерику. Лишь накрыла пальцами правой руки запястье левой, пытаясь прощупать пульс. Когда попытка не увенчалась успехом, уставилась на свои ладони, заботливо отмытые кем-то от лесной грязи.
Опустила взгляд на грудь, встретившую другую стрелу.
Вместо джинсового сарафана на ней красовалась такая же рубашка с рюшами, как у её собеседника. Кеды, колготки и нижнее бельё испарились – вместе с курткой и любимой футболкой; хорошо хоть рубашка, расстёгнутая до живота, доставала почти до колен. От раны напротив сердца не осталось и следа, зато новый наряд открывал крупный рубин в каплевидной оправе, слегка мерцавший в ложбинке. Наверное, Еве даже понравилось бы подобное украшение… если б камень висел на цепочке.
Рубин сиял прямо в коже. Вживлённый в неё, словно реактор в груди небезызвестного филантропа в летающем костюме.
– Он удерживает твоё тело от разложения, – любезно подсказал белобрысый, пока Ева смотрела на рубин. Белая кожа плотно льнула к серебряной оправе, испещрённой рунами; внутри камня клубился и пульсировал зловещий багряный свет. – А ещё упрощает процесс передачи энергии.
Ева подняла непонимающий взгляд.
– Даже умертвия не могут обходиться без внешней подпитки. Ты – тем более. При жизни ты расходовала энергию, чтобы переваривать пищу и обогревать тело. Чтобы дышать, гонять кровь и заставлять сердце биться. Смерть избавила тебя от всей этой рутины, однако мозг продолжает потреблять твои физические силы. Меньше, чем обычно, ведь теперь ему не надо поддерживать жизнедеятельность организма, но тем не менее. – Молодой человек отстранённо наглаживал кота, трущегося у его ног. – Кроме того, ты будешь двигаться и говорить. Ты тратишь энергию каждый раз, когда моргаешь или открываешь рот. Поскольку теперь ты не сможешь возмещать расход энергии посредством пищи, ты будешь получать её от меня.
Кот блаженно жмурился, но даже не думал мурлыкать. Или делал это так тихо, что Ева не могла расслышать.
– То есть ты некромант, – на удивление спокойно резюмировала Ева. – А я теперь твой зомби-слуга.
Вот, опять. Вместо «зомби» она явно произнесла что-то другое. Как, собственно, и вместо «некроманта». И вместо всех остальных слов.
– Понятливая. Возможно, с тобой будет проще, чем я думал, – задумчиво заметил белобрысый. – Как я уже сказал, ты не совсем зомби. Их, видишь ли, легко распознать по безмозглости, гниющим конечностям и желанию закусить чужими внутренностями. Тебя от живых отличает лишь то, что твоё сердце не бьётся… и ещё несколько приятных особенностей.
Ева снова посмотрела на рубин, пульсировавший вместо неподвижного сердца.
– Что в этом может быть приятного?
– Например, тебе не грозят ни разложение, ни старение. Кажется, девушек может порадовать известие, что им не суждено одним прекрасным утром увидеть в зеркале морщины. – Некромант слегка пожал плечами. – Пока действуют чары, ты останешься такой, как сейчас. Если они перестанут действовать, тебя уже ничего не будет волновать.
Ева потерянно моргнула.
Она в другом мире, и её убили. Она не жива. С другой стороны, и не мертва. Она не разлагающийся зомби, не ссыхающийся лич, не банальная, отвратительная и неэстетичная нежить.
Следовательно…
– Так я что-то вроде вампира, которому не надо пить кровь?
– Понятия не имею, что такое вампир. – Ласково почесав кота под подбородком, некромант неторопливо, с аристократическим достоинством выпрямился. – Так ты помнишь своё имя?
На этом месте Еве положено было бы наконец заплакать. А лучше забиться в истерике. Но Ева всегда предпочитала мыслить позитивно – иначе её не слишком весёлая жизнь была бы ещё менее весёлой. Вот и сейчас: вместо того чтобы плакать и производить на своего спасителя самое неблагоприятное впечатление (что-то ей подсказывало, что плаксивости некромант не оценит), Ева честно постаралась взглянуть на ситуацию оптимистично. Пусть по-хорошему ситуация и была весьма плачевной.
Хотя, скорее всего, она просто не могла плакать, потому что пребывала в шоке – но потребности оценить обстоятельства и хоть как-то разобрать бардак в голове это не отменяло.
Она в другом мире. Как ни крути, о таком приключении мечтают многие. Ева тоже мечтала – с тех пор, как в нежном возрасте семи лет прочла про страну, куда можно попасть через волшебный шкаф. И если здесь есть магия, которая позволила ей восстать из мёртвых… вернее, не стать окончательно и бесповоротно мёртвой… наверняка найдётся и магия, которая позволит по-настоящему её оживить.
Раз разложение ей не грозит, особых проблем с воскрешением быть не должно. Насколько Ева могла судить, её тело пребывало в отличном состоянии: внешне от живого не отличишь, да и по ощущениям не особо. По каким бы причинам некромант её ни спас (Ева была не столь наивна, чтобы обманываться надеждами на альтруизм), на злодея он не походил. Парень, который любит котиков, просто не может быть таким уж плохим.
Значит, ничего страшного в сущности и не произошло, правда?..
– Ева, – мантрой твердя про себя последнюю мысль, дабы искренне в неё поверить, покорно озвучила она. – Где я? Как ты вообще меня нашёл? Просто гулял по лесу и наткнулся? С чего какая-то женщина с ходу решила меня застрелить? – И, оставив самый важный вопрос напоследок, сурово добавила: – И, надеюсь, моя виолончель тоже где-то тут?
Некромант, с каждым новым словом всё больше морщившийся, устало потёр пальцами переносицу.
– Какая ты шумная. – Тень, при движении залёгшая на его впалых щеках, ещё больше подчеркнула худобу длинного лица. – Я всё расскажу. Утром. Сейчас мне нужен отдых. – Он отвернулся. – Идём, отведу тебя в твою комнату.
– Мою комнату?
– А я только порадовался твоей понятливости. – Он утомлённо оглянулся через плечо. – Комнату, которую я тебе выделил, естественно.
Соскользнув с алтаря, Ева коснулась каменного пола босыми ногами. Ожидала, что камень будет ледяным, однако тот показался разве что слегка прохладным.
Секундой позже поняла: пол вполне может быть ледяным, но её ступни теперь немногим теплее.
Ева посмотрела на люстру – вместо свечей в ней ровным белым светом лучились длинные палочки полированного хрусталя. На деревянный столик неподалёку от алтаря – помимо уже знакомых ножниц и бинта, там на серебряном блюде лежали хирургические инструменты, иные из которых выпачкались в подозрительной алой субстанции.
Этот зловещий вид заставил Еву нервно поспешить за некромантом, уже выходившим из комнаты.
– Может, хотя бы представишься? – предложила она, босиком следуя за хозяином дома. Замковый коридор освещали те же хрустальные палочки в чугунных настенных подсвечниках; на улице было темно, и как бы старательно Ева ни косилась на высокие стрельчатые окна, разглядеть за ними что-либо она не могла. – Раз уж я буду жить у тебя… То есть не жить.
– Моё имя Гербеуэрт. И как ты сама сказала, я некромант. Остальное тебе знать пока ни к чему. – Её подвели к широкой каменной лестнице с резными перилами, разбегавшейся пролётами вверх и вниз. – И так есть над чем подумать.
Действительно. В данный момент Ева как раз думала, как будет выговаривать совершенно несносное для выговора имя и как можно его сократить. Уэрт? Герб? Герр?.. Пожалуй, пристало ситуации – особенно если вспомнить тип прислужника «Игорь», пользовавшийся среди злодеев большой популярностью; но пламенного желания величать некроманта «мафтер», отращивать горб и шепелявить с немецким акцентом Ева не испытывала.
– Можно звать тебя Гербертом? – осторожно спросила она, вслед за некромантом поднимаясь на верхний этаж; судя по количеству пролётов, просматривавшихся в квадратном лестничном колодце, этажей в его обители было не меньше пяти-шести.
– Мне всё равно.
– Нет, если я должна называть тебя «хозяином», я переживу, но будет немножко непривыч…
– Мне всё равно.
Последнее он повторил с нажимом и сквозь зубы, так что оставшиеся ступеньки Ева предпочла преодолеть молча. Злить гостеприимного хозяина в её планы не входило, а плебейские манеры девочки-подростка, взращенной в эпоху мемов и инстаграма, и без того наверняка коробили его чувствительную аристократическую душу.
В том, что некромант аристократ, сомнений не оставалось. Может, Ева пребывала в плену стереотипов о фэнтезийных мирах с их условным средневековьем, но что-то подсказывало ей: в этом мире подобный замок не выйдет просто купить.
– Мы ведь не на русском говорим, верно? – на всякий случай уточнила Ева, когда они достигли верхнего этажа и некромант повёл её длинным коридором, пестревшим витражными стёклышками в частых оконных переплётах.
– Руйский?
Понятно. Не на русском.
– Язык, – обречённо пояснила Ева.
– А. – Светильники на стенах вспыхивали при их приближении и гасли за спиной. – Значит, так называется язык того мира, откуда ты явилась.
– Да, именн… подожди, так ты знаешь, что я из другого мира?
Ева не видела его лица, но ей почудилось, что некромант презрительно хмыкнул.
– Даже если не учитывать всю подноготную, об этом было бы нетрудно догадаться.
Ах да. Одежда и всё такое.
– Какую подноготную?
Тот промолчал, остановившись перед высокой дверью с цветочным орнаментом, под его взглядом распахнувшейся.
– Твоя комната, – отступив в сторону, коротко сказал некромант. – И твоя… вийолончель, как я понимаю.
Комната оказалась небольшой. Бо́льшую её часть занимала кровать – конечно же, с балдахином; конечно же, по стандартам замковых интерьеров присутствовал огромный камин. Кроме того, наличествовали окно с двумя створками и гардероб с резными дверцами – к нему прислонили знакомый футляр, обтянутый чёрным нейлоном.
Футляр заинтересовал Еву больше всего. Хотя бы потому, что о его судьбе она немало беспокоилась.
– Оденься, – сухо велел некромант, когда Ева прошла внутрь. На кровати и правда лежала одежда – чужая; от Евиного наряда остались лишь кеды, сиротливо пестревшие на полу розовыми шнурками. – Вряд ли тебе захочется спать, но убедительно прошу тебя никуда не выходить. Я пришлю за тобой утром.
Поколебавшись, Ева всё же обернулась, чтобы встретить его пронизывающий взгляд.
– Герберт, зачем ты меня спас? И с чего теперь проявляешь гостеприимство? Не пойми неправильно, я очень тебе благодарна, но вряд ли ты делаешь это по доброте душевной. Не обижайся, просто… некроманты редко бывают добрыми. В моём представлении.
– Утром. – Он отвернулся. Не оглядываясь, бросил через плечо: – У тебя были ссадины на ногах. И на голове. И лёгкое сотрясение мозга. Вдруг поможет освежить память.
Ева смотрела в его спину, пока за ним не закрылась дверь. Приблизилась к футляру.
Ещё не коснувшись чёрной крышки, вспомнила, почему всё-таки не дошла до метро.
Машина. Машина, которую Ева не заметила, перебегая дорогу. Последнее, что она помнила, прежде чем очутилась в лесу, – как бампер подсекает ей ноги, заставляя закатиться на капот… А следом – удар по затылку и жуткий треск.
Положив футляр на жёсткий светлый ковёр, Ева опустилась на колени. Взялась за застёжку молнии, почему-то медля.
Значит, она должна была умереть ещё в своём мире? Или всё-таки умерла? Кажется, машина успела притормозить – ей было не слишком больно. Или боль приглушил шок?.. Получается, она ударилась о лобовое стекло… вернее, должна была удариться. Да только между стеклом и её затылком, между капотом и её телом оказался футляр.
Её Дерозе – детище французского мастера Николя Дерозе, издавшее первый звук ещё в начале XIX века, – принял удар на себя. Удар, который должен был достаться ей.
Ева потянула застёжки в стороны, ощущая волнение куда большее, чем почувствовала при известии о собственной смерти.
У Дерозе хороший футляр. Немецкий, лёгкий, прочный. Дорогой: дешёвые были тяжёлыми, а ежедневно таскать за спиной десять килограмм Еве не хотелось. В своё время они с родителями решили, что носить такую виолончель в мягком чехле чревато – ремонт трещин и прочих радостей для подобного инструмента обошёлся бы не в копейки. И до сего дня футляр надёжно защищал своего обитателя.
Правда, до сего дня Ева не попадала под машину.
Она взялась за крышку, понимая, что боится её открыть. Воспоминание о родителях вдруг заставило её отчётливо понять, где она, как далеко от дома, и впервые за вечер Еве сделалось по-настоящему страшно. А может, тоскливо. Она сама пока не понимала.
Наверняка Дерозе целёхонек. По неосторожности футляр и толкали, и роняли, но инструмент не получал ни трещин, ни царапин. И сейчас всё должно быть в порядке.
Должно быть, должно…
Ева подняла крышку.
На красной бархатной обивке покоилась груда деревянных обломков.