«Свет потрясло известие о грядущем разводе и срочном отъезде князя Бекшеева, более, по нашему мнению, похожем на бегство. О причинах оного поступка, который совершенно не вяжется ни с характером князя, ни вовсе с обликом человека порядочного, ходят самые разные слухи. Мы же склоняемся к тому, что пережитый князем инсульт и долгая болезнь весьма дурно сказались на нраве его. Возможно, речь вовсе идет об утрате князем дееспособности, вследствие чего…»
Дом со вчерашнего несколько преобразился. Внутри словно светлее стало, да и пахло теперь не пустотой, но сдобой.
Ярче заблестел паркет. И камень лестницы сиял свежей белизной.
А потому и Тихоня, державший мертвого мальчишку, застыл на пороге, не решаясь сделать шаг. И на меня поглядел. А потом на Бекшеева. Поморщился.
Говорить Тихоня не любил. Голос он еще тогда, как дар проснулся, сорвал. Ну да наши привыкли, а на других плевать.
– Действительно. – Бекшеев поглядел на дверь.
Пол.
Тихоню.
Надо было с черной лестницы идти, но как-то подобная мысль Бекшеева не вдохновляла. И стоял он, на одну ногу опираясь. Чую, исключительно на упрямстве.
Тяжко с ним.
Одинцов мой тоже был упертой заразой, но все ж края видел. А этот…
Странно. Я про Одинцова вспоминать не люблю. Софья уверяет, что исключительно потому, что эти воспоминания вызывают другие. И может, права, но… Написать, что ли? Поздравить с рождением дочери. Пожелать там чего-нибудь этакого, что нормальные люди друг другу желают.
– Доброго дня. – Бекшеева сама спустилась. И виду не подала, что удивлена. – Полагаю, это и есть пропавший юноша?
На ней темно-синее домашнее платье простого кроя. Разве что узкая полоска кружева украшает воротник-стойку. И пуговицы серебряные в два ряда спускаются, придавая неуловимое сходство с шинелью.
– Он упал, но надо, чтобы ты глянула.
Приподнятая бровь.
Сейчас отчетливо видно, что Бекшеевой немало лет. И шрамы тоже. На шее. Выглядывают за край воротника. Тонкие-тонкие, но сумрак их высвечивает. А до меня доносится запах – духов и магии. Силы, что растекается, обволакивая все и вся, успокаивая.
– Что ж, молодой человек, прошу за мной. Здесь рядом с кухней есть отличное помещение, полагаю, второй кухней было, но давно не пользовались. К сожалению, с прислугой пока никак, но многоуважаемый Александр Парфенович обещал помочь. От него нам завтрак доставили. И пироги. Удивительно вкусные, и, если вы сами сумеете справиться с чаем…
Ее голос доносился из коридора.
А я поглядела на бледноватого Бекшеева.
– Дойдешь? – Почему-то «выкать» ему не хотелось.
– Куда я денусь.
– Трость где?
– Там, – он указал на низкую софу, – должна быть… если не убрали. А если убрали, то понятия не имею где.
И наклонился, ногу потерев.
Трость я подала. И… что дальше? Откланяться? Делать-то мне больше нечего. Мишку нашли. Ник-Ник составит протоколы, привезет бумаги. Я их перепишу начисто, потому что этот поганец нарочно клякс насадит и язык извратит, породивши десяток перлов навроде «отца покойника» или еще чего гаже.
Вечно ему кажется, что я недорабатываю.
– Позволите угостить вас чаем? – С тростью к Бекшееву вернулась прежняя вежливость. – Или у вас дела?
Дела-то есть.
И в участок заглянуть надо, убедиться, что никуда он не подевался. И домой. Софью проверить. Потом… потом сюда вот. Сколько займет это вскрытие? Заехать в похоронную контору…
…Тетка Зима, малины хотите?
– Буду рада.
Светского воспитания во мне ни на грош, хотя Одинцов честно пытался. И его матушка. И сестры. И нанятые компаньонки; впрочем, о них я точно не желаю вспоминать.
Но вот идем.
На кухню.
Я даже вижу дверь, ту, вторую, запертую. Тихоня за нею. И остальные тоже.
– Погодите. Вы присаживайтесь. – Бекшеев идет к этой двери. Приоткрывает. Закрывает. – Это надолго. Ваш коллега не откажется от чая?
– Он там?
Кивок.
Плита огромная. Да и сама кухня едва ли не просторней гостиной. Строилась, верно, еще тогда, когда большую часть пространства занимали дровяные печи. Одна и осталась, в углу. Возвышается этакою пафосной горой, только плитка поблескивает глянцем.
Но нормальная плита имеется, почти новая.
– Сядь уже куда. – Отобрала у начальства чайник.
Может, оно и не совсем правильно, но чувство такое, что он эту медную дуру того и гляди уронит. И сам уронится. А я к нему привыкать стала.
Да и Медведя жалко.
Уронится этот, и когда еще нового найдут? То-то и оно.
Камни нагрелись во мгновение ока. Стало быть, кристаллы заряжены. И вода из крана пошла. И чайник занял свое место. Я же, пошарившись на полках, вытащила кружки, не те изящные фарфоровые, что стояли в посудном шкафу, а попроще.
Оловянные.
Одна даже чуть мятая. Зато надежно.
Пироги стояли тут же, в большой плетеной корзине, прикрытой полотенцем.
Я и присела. Есть хочу. Странное чувство, если честно. Я уже и забыла, когда была голодна. Чаще всего приходилось себя заставлять. Одно время и вовсе по часам, потому как Софья пригрозила сдать меня Медведю. А с него бы сталось и к целителям отправить.
Я покосилась на дверь.
– Матушка – хороший специалист.
– Не сомневаюсь. – Я впилась в пирожок зубами.
Говорить с набитым ртом и неприлично, и неудобно. Да и вовсе люди воспитанные пьют чай в гостиной, а не на кухне. И может, потом, позже, когда в доме появятся кухарка, пара горничных и крепкий лакей, так оно и будет.
А пока вот…
– Вы начали рассказывать про знакомство… – Он все-таки был упертым, этот взъерошенный мужчина, который смотрел на пирожок с сомнением. – Если, конечно, я не лезу не в свое дело.
Лезет.
И распрекрасно это знает. Я не дура. Я знаю, что им с рождения вбивают в голову все эти правила. Такт. Вопросы, которые нельзя задавать людям. А он задает.
Переступив через воспитание.
И через себя.
Я чую, насколько ему… неуютно? Неудобно? Но продолжает. Почему? Не из пустого любопытства. В нем смысла нет. Кто он, кто мы… ему ведь достаточно приказы отдавать. А он лезет, пусть и не в душу, но где-то рядом.
Маг-аналитик. Пусть даже дефективный.
Ну да мы все тут такие, так что впишется. Но… неужели совсем не нашлось иного применения? Не верю.
Но молчу.
Перебираю воспоминания. У Софьи есть жемчужные бусы, которые она иногда достает из шкатулки, но не надевает, а просто сидит, гладит бусины. Успокаивается. И я вот сейчас, почти как она.
– Да сложно сказать, что там было не так. Мы пошли первыми. Я и Одинцов. К тому времени мы давно работали… считай, с самого начала.
– Как вы… вообще попали… в программу? – Теперь он явно давит воспитание усилием воли.
Говорю же, упертый.
И это почему-то не раздражает. Не потому ли, что он все-таки похож на Одинцова?
– Да… обыкновенно. Шла, шла… вышла к своим. Тогда как раз эти наступали… Я не одна была. С… со зверем.
Уточнять, какой именно зверь, он не стал.
Мрак.
Черная упрямая скотина. До сих пор больно. И злюсь. Как он посмел взять и подставиться? Глупо… под осколки. Осколки – поганей всего. Это пуля летит по направлению, и даже можно попробовать угадать. Уклониться. Точнее, ходят слухи, что можно, но пока таких, у кого получилось бы, не знаю. Но это да, пуля. А вот осколки… когда рядом падает фугас, то летят они во все стороны.
Трясу головой.
Нет уж. Не хочу.
Не это.
И не то, где я брела. Просто брела. Не особо понимая, куда и что. Когда… попадались деревни и хутора. Остатки хуторов. Их почему-то жгли, а вот в деревнях останавливались. И как-то я даже видела – что мотоциклистов в черной форме, что пару грузовиков, приткнувшихся к старому забору.
И людей тоже.
Поэтому деревни мы обходили. Мрак настоял, а я не была против. Но и в лесу… встречались люди. И тогда я пряталась. Прятала. Однажды увидела в тумане, который возникал, след. Он был ярким-ярким, как красная нить, которую бросили на ковер из мхов. И след пугал. Мы обошли его стороной.
Мрак вывел меня к своим.
И случилось это уже в начале осени. Повезло. Дожди в тот год зарядили рано. И люди поговаривали, что все это – из-за магии, из-за силы, выплеснувшейся в мир и его изменившей.
Как бы то ни было…
Я непостижимым образом научилась скрываться. С каждым днем ведь их, в черном, становилось все больше. И Мрак почти не спал. А я… я что-то делала, что-то такое, что позволяло идти. Хоть как-то.
– Нас едва не пристрелили.
Я подхватила чайник, выдохнувший облако пара. Чай нашелся в банке, и лучше не думать, сколько лет он там лежит. Вряд ли Бекшеева успела насыпать свежий. Я понюхала ссохшиеся листья. Вроде не воняет.
Глядишь, и не отравимся. Я-то точно, того, кто пять лет в окопах провел, гнилым чаем не отравишь. А вот Бекшеев – аристо. Создание априори нежное.
Ну да… целитель рядом. За дверью.
…Тетка Зима, малинки…
Я потрясла головой, избавляясь от навязчивого Мишкиного голоса.
– Я вышла-то уже там, за линией часовых. Среди палаток. Грязная оборванка со… зверем.
Благодаря Мраку нас и не пристрелили.
Он тогда заворчал, а я… я выплеснула силу и исчезла. А потом появилась, когда поднятый по тревоге штатный маг выдавил в явь.
– Как-то и разобрались.
Мне дали хлеба. И котелок с горячей кашей. Я три месяца не ела горячего… сырое мясо – оно, конечно, неплохо, но вот эта каша…
Стоило вспомнить, и рот наполнился слюной. Я и вцепилась в пирожок.
– А дальше?
– Дальше… просто. Сперва попытались изъять Мрака. Только оказалось, что это не так и просто. Он не подчиненный. Сопряжение. И признал меня хозяйкой. Ну как… формально признал. Скорее уж он был старшим из нас. У меня замерили уровень дара. Расспросили.
Подробно. Пусть даже та информация, которой я обладала, давно и безнадежно устарела. Но я старалась. Не потому, что боялась чего-то. Нет, там были очень вежливые люди.
Особенно один.
– Ну и предложили работать.
– Вы были несовершеннолетней! – Надо же, какое возмущение.
– Была, – согласилась.
И замолчала.
Как объяснить, что те пятнадцать лет, что они закончились задолго до того, как я… что? Таскала мертвецов в дом? Глотая слезы, подвывая от бессилия? Или когда лежала на той сосне? Когда проваливалась в болото, думая, что уж точно не выберусь, потому как сил нет? Или когда вжималась в мокрый холодный мох, молясь всем богам, и старым, и новым, чтобы меня не заметили?
И не сказала.
Это сложно объяснить. Да и не умею я. Но он понял. Взгляд отвел и тихо произнес:
– Мне было девятнадцать. Второй курс университета. Старшие братья, они… Влад уже выпустился. Служил. На границе. Погиб в первый день войны, хотя… только спустя три года удалось выяснить, что с ним. До того числился пропавшим без вести. И семья его тоже. Жили под Брестом. В общем, никого не осталось.
Никого не осталось.
Я часто слышала это. И часто слышу, хотя почему-то сейчас, спустя годы, о таком стараются не говорить вслух, будто и вправду стыдятся. Было бы чего, на самом-то деле.
– Марк… Марк добровольцем ушел. Когда объявили… сперва-то даже никто не поверил. Шутка. Розыгрыш. У нас же с Германией вечный мир. И…
И наследник собирался взять в жены их принцессу. Немок часто выбирали, уж не знаю почему. И о помолвке почти договорились. Даже в газетах вон пропечатали.
И никто не ждал.
Никто ведь действительно не ждал.
– Марк дошел до Берлина. И вернулся. Он сильный маг…
– И теперь?
– Жена. Трое детей. Четвертого ждут. Девочку. – Он мягко улыбнулся, а я подумала, что о таком посторонним не рассказывают.
Слишком уж это… личное? Да, пожалуй.
А мы тут.
Вдвоем.
На кухне. И чай заварен, даже почти не воняет пылью.
– Так что есть кому род продолжить. А мне… Я тогда тоже на фронт хотел, но мне предложили поучаствовать в эксперименте.
Он и согласился.
Дурак.
Впрочем, я ничуть не лучше.
Отвела взгляд. Вот странность, я все-таки не собака, да и они разными бывают, но смотреть в глаза кому-то тяжело. Разве что Софке могу, но это оттого, что она не поймет. Не увидит.
Надо бы заглянуть.
Я посмотрела на часы, подумывая: свалить бы ненадолго. Но кто меня отпустит-то?
– А вам? Что предложили вам? – Бекшеев точно не собирался отступать.
– А то не знаете, тоже эксперимент своего рода.
Я вытянула ноги. Иногда мышцы начинали ныть. Просто так, без особых причин. И главное, боль была не сильной, скорее уж муторной. Наш док, когда я дошла ему пожаловаться, только головой покачал.
Мол, изменения тела не могут остаться безнаказанными.
И выписал обезболивающее, которое, правда, нисколько не помогало. Ну да я как-то не особо и усердствовала. Наоборот, боль странным образом возвращала меня в жизнь. И теперь тоже.
Что до экспериментов, то да, теперь говорят, что империя вынуждена была в срочном порядке искать выход. Отсюда и принудительные инициации. И «разгонка» лекарствами, ныне настрого запрещенными.
И другое.
То самое «другое», которое и тогда было под грифом, и много еще лет под ним останется.
Только вот… кто поумнее, понимает, что все это разрабатывалось задолго до войны. Что невозможно за месяц создать работающую технологию.
А она работала.
И тот человек, рыжий и вежливый, умеющий слушать, сочувствующий, причем вполне искренне, потому как фальшь мы с Мраком чуяли тонко, он рассказывал мне.
О войне.
Я ведь ничего толком не понимала.
О сожженных деревнях. Таких, как наша. И других. И разных. О людях, которых не стало. О… о многом. Он просто рассказывал. А еще снимки были. И хроники. И сама собой в голове появилась мысль, что я должна сделать что-то. Хоть что-то. Месть? Нет, я не хотела мести. Я хотела, чтобы весь этот ужас прекратился.
– У меня были способности, вот их и предложили развить. Усилить. Принудительным образом, так сказать. Ускоренно. А заодно усовершенствовать тело. Немного. Оно ведь такое… слабое. Человеческое. То ли дело звери. – К тому времени я ведь сама могла убедиться, что звери способны на очень и очень многое. – Меня перевезли… хрен его знает куда.
Бекшеев даже не поморщился.
А вот Медведь не особо любил, когда я начинала ругаться без повода. Еще у нас были очень разные представления о том, что можно считать поводом.
– И делали… тоже слабо представляю что. Уколы какие-то. Потом машина еще была. Вроде ящика. Я внутри, а снаружи гудит, гремит что-то. И становится неуютно.
Я поежилась.
До сих пор не люблю замкнутых пространств. Нет, не боюсь. Просто не люблю.
– Еще учили. Тоже быстро. И узконаправленно. Чувствовать магию. Видеть след. На той стороне. Даже самый слабый…
И я училась.
Старалась. Казалось, что еще немного, и… и что-то изменится.
– Тогда по ощущениям вечность прошла. А на самом деле – два месяца. Экспресс-подготовка…
– У меня три, но да… схоже… – Он потер голову. – Эта машина – концентратор. Она собирает энергию и создает поле высокой напряженности. В таком способности получают толчок к развитию, хотя да, это весьма… неприятно. И где-то даже болезненно.
А то и летально.
Я знаю.
Я ж не слепая. Нас было с полсотни. А потом… потом становилось меньше. Назад вовсе повезли десятка два, хотя инструктор потом долго и муторно объяснял, что технология новая, а потому процент неудач высок. Но все пострадавшие были предупреждены.
Подписывали бумаги.
Я тоже подписывала, правда, не особо вчитываясь.
– Ну и вот… меня определили. Меня и Мрака. Приписали к магу. И мы пошли охотиться…
– Удачно? – У Бекшеева кривоватая улыбка.
И главное, видно, что эта кривизна – она не специально, что просто лицо его все-таки асимметрично.
При инсультах бывает.
– О да. – Я оскалилась. – Знаешь… даже сейчас… если бы все и снова, то… если бы даже зная наперед, чем придется платить… – Под сердцем колыхнулось старое море боли. – Я бы снова поступила так же. Потому что… потому что это было правильно.
И по глазам вижу – понял.
И я тоже поняла. У него своя цена. И свой выбор. И менять его он тоже не станет.
Наверное, это заслуживает уважения.