Дорога к дому была долгой и ужасной. Я уже даже не пыталась хоть как-то развеселить и утешить Таисью Михайловну. Одной из многочисленных неприятных черт ее невыносимого характера была такая вот особенность: стоило случиться какой-нибудь неприятности, не важно – мелкой или крупной, Тайка тут же принималась «катать снежный ком», припоминая, чего ж такого ужасного выпало ей по судьбе в последние лет десять. Разумеется, минут через пятнадцать такой карусели, подруге, вполне обоснованно, начинало казаться, что она самый последний человек, самым бездарнейшим образом проживший (уже) свою серую жизнюшку. И я ничего не могла с этим поделать, ничего не помогало, – как минимум два дня нытья и рыданий были обеспечены. И вот сейчас она снова хмурилась, куксилась, а я, значит, как гибрид Куклачева с Олегом Поповым должна изо всех сил развлекать и веселить ее персону. Ну да, сейчас прямо. Я, может быть, тоже имею право на душевные страдания, вот сейчас вспомню что-нибудь гадкое из своей жизни и так застрадаю, мало не покажется!
– Сена! Чеховская! Нам переходить, проснись!
Мы вылетели из вагона в самый последний момент. Прибыв на платформу станции Пушкинская, Тая ринулась к дверям подоспевшего поезда и, расталкивая граждан пассажиров, ломанулась к единственным свободным местам. Упав на сидение, она бросила рядом сумку и протрубила:
– Сена! Сюда! Я тебе место заняла! Куда прёте, не видите, тут занято?
– Извините, простите, простите, извините, – проталкивалась я к подруге, наступая на ноги всем подряд. Усевшись, перевела дух под перекрестным огнем ненавидящих взглядов пассажиров, обреченных стоять до самой конечной.
– Слушай, Сена, – ткнула меня в бок локтем Тайка, – дай-ка мне еще раз эту фотографию посмотреть?
– Какую?
– Ну, эта, со Славой и его Ирой, не помню, как там ее зовут.
Я вынула из сумочки конверт и протянула Тае.
– Симпатичный паренек и такая тумбочка рядом, не понимаю я этих мужчин.
– Горбачев говорил же, что они, вроде бы, вместе еще со школы, кто знает, может, тогда она была раскрасавица.
– Если бы я имела такую фигуру, – не слушала Тая, – я бы носила исключительно сарафаны-балахоны, и уж никак бы не обтягивалась джинсами! Да при такой-то фигуре вообще из дома выходить нельзя…
– Тая, уже весь вагон понял, что, имея такую фигуру, ты повесилась бы еще в младенчестве. Тебе зачем фотография понадобилась?
– Да так, приступаю к изучению материала.
Ах, значит, мы уже расследуем? Больше в истерике не бьемся? Ну и чудненько.
На обратной стороне фото обнаружилась надпись: «Июнь, 04».
– Сен, а сейчас какой месяц?
– Девятнадцатое сентября.
– Интересно, она всегда была такая вот, – Тайка постучала ногтем по изображению Ирины, – с такими… э-э-э-э… ярко выраженными проблемами на лице?
– С чего ты взяла, что у нее ярко выраженные проблемы?
– Лето в этом году вообще было из рук вон, а тут, на снимке, прекрасный солнечный денек выдался, что уже повод для хорошего настроения. Теперь представь себя на месте этой Иры. В чудесный тепленький денек ты идешь на прогулку в парк с симпатичным молодым человеком, которого знаешь едва ли не полжизни. Люди с таким лицом и такой улыбкой не могут быть противными нудными гадами, значит, ты идешь гулять с прекрасным во всех отношениях парнем в парк погожим солнечным деньком. Представила?
– И что?
– Стала бы ты фотографироваться с таким вот выражением лица? Даже не лица, а морды! Я даже и понять-то толком не могу, что у нее изображено на портрете: это ни скука, ни недовольство, ни капризность… это вообще не пойми что! А взгляд-то, взгляд каков, тяжелый, исподлобья, страшный какой-то…
– Тай, ты можешь говорить потише? Смотрела я недавно сюжет о какой-то психушке, так вот там подобные лица с похожими взглядами через одного.
Тайка уставилась на меня.
– Ты права Сена! А я все никак не могла подобрать определения! Ты абсолютно права, у нее же на лице написано какое-то психическое отклонение!
– Тая, ты можешь убавить звук? Орешь на весь вагон.
– У меня эмоции, я с ними не справляюсь. Да, помнишь, Горбачев говорил, что мама этого симпампусика говорила…
– Я помню, кто чего говорил.
– Интересно, она всегда была «с приветом» или двинулась в последнее время?
– Позвоним Славе, договоримся о встрече и всё у него выспросим.
Честно признаться, когда я очень сильно хочу есть, мне довольно сложно рассуждать на тему чужих психических отклонений, а есть мне хотелось сильнее некуда. А еще, когда я голодная, я ужасно злая…
– Рязанский проспект, – сообщили динамики.
О, какое счастье, следующая наша! Сразу еды куплю! Много! Так… стоп. На что же я ее куплю? Последние денежные средства потрачены на пивной наперсток в «Констанции»…
– Тая, у тебя деньги есть?
– А что? – она оторвалась от пристального изучения снимка. Кажется, она уже и понюхала, и на зуб попробовала эту несчастную фоту.
– Продуктов питания бы купить.
– Купим, не боись. Ты знаешь, я вот еще чего думаю…
– Таюш, – тихонько взвыла я, – давай домой попадем, съедим чего-нибудь, а потом я с наслаждением выслушаю все твои соображения.
Вот ведь человек какой, то ничего делать не заставишь, то остановить невозможно.
– Выхино. Конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.
Ой, а нам дальше и не надо.
В магазинчике у автобусной остановки затарились продуктами и поспешно запрыгнули в очень кстати подошедшую маршрутку.
– Сейчас домой придем и сразу же позвоню Конякину, отпрошусь на неопределенный срок и заживу припеваючи, – мечтала я, стараясь не смотреть в сторону толстого дядьки с пакетом, сидевшего напротив. Из пакета доносился душераздирающий аромат курицы гриль. На мою зверски голодную психику это действовало разрушительно.
– Это правильно, это верно, – кивнула Тая, – и работать, и расследовать Ирины завороты, право скажем, чересчур.
– Вот и я о том же. Нет, все-таки в расследованиях есть ощутимая польза – не надо чуть свет вставать, тащиться на работу и выматывать последние нервы.
Интересно, дядя с грилем далеко едет или сойдет скоро? Пока я не сошла с ума от его курицы… очень, очень вкусной горячей курицы… любопытно, она в лаваш завернута или так, просто? Лучше, конечно, когда в лаваш…
– Уважаемый! – крикнула Тайка водителю. – На повороте остановите! Сена, идем, чего ты застыла?
Мы покинули маршрутное такси, а дядя с грилем поехал дальше.
Как только я открыла дверь квартиры, как навстречу вылетел мой драгоценный песик – девяносто четырех килограммовый сенбернар Лаврентий.
– Здравствуй, здравствуй, цыпочка моя, – Тая погладила его красивую расписную мордуленцию, – ну-ка, дай нам пройти.
– Таюш, ты не могла бы вывести его прогуляться? Я такая голодная, просто жуть, как-то слишком уж быстро проскочила кафешная еда. Прогуляешь? А я пока стол накрою.
– Конечно, какие вопросы. – Тая повесила свою сумочку на крючок коридорной вешалки. – Лаврик, одевайся, идем гулять.
Пес радостно бросился к своему ошейнику с поводком.
Закрыв за ними дверь, я направилась на кухню. Выложив на стол пачку макарон, фарш, хлеб, пакет пельменей, кетчуп и майонез, я спешно принялась мастерить макароны по-флотски. Пока кирпичик фарша оттаивал на сковороде, я посмотрела на часы, принесла на кухню телефон и набрала номер родимой редакции, решив поскорее покончить с таким крайне неприятным делом, как общение с Конякиным.
– Да! – гавкнула трубка голосом начальства.
– Станислав Станиславович, это Сена, – зачастила я. – Тут такое вырисовывается! Мне поручили расследование одного крайне интересного дела! Замешана ужасная секта…
– На работу ходить будешь! – отрезал С. С.
– Но послушайте же меня! Это расследование наш шанс повторить грандиозный успех репортажа о «Bella Donna»! Неужели вы…
– У нас номер горит! В следующую пятницу сдавать, а материал еще не весь готов! Твой, между прочим, материал, Сена! На сорок семь, двенадцать и двадцать две строки!
Я скорбно ковыряла ножиком мерзлый фарш, стараясь не разрыдаться.
– Впрочем, – продолжил Конякин, видать, как следует, обдумав перспективы моего нового репортажа, – если сможешь писать быстро, буду отпускать тебя после обеда, расследуй на здоровье. Устраивает?
– Ага… – сдавленно ответила я, кромсая ножом подтаявший фарш. – До свидания.
– До завтра, Сена.
Положив трубку на рычаг, я хотела было порыдать, но пора было ставить воду для макарон.
Вернулись Тая со сладким, и масик тут же ринулся на кухню к своей миске. Пока он шумно утолял жажду, я сняла с него ошейник и передала подошедшей Тае.
– Сена, ты чего такая архикислая?
– Меня Конякин с работы не отпустил, – я помешала фарш и накрыла его крышкой, убавив газ.
– Как так? А… как же… как же мы будем расследовать?!
– Не кричи, Лаврушу испугаешь. Он выдвинул альтернативу: до обеда я до потери ориентации в пространстве пишу статьи, а после обеда иду расследовать в свое удовольствие.
– Вот маньяк!
– Да я сама виновата, – я принялась вяло крошить луковицу, – давно надо было эти статьи дурацкие написать…
– Сена, за те деньги, что он тебе платит, ты ему вообще ничего не должна!
– Пока, сожалению, альтернативы нет. Нет, я, конечно, могу уйти жить к Владу на квартиру, а свою сдать, но не уверена, что Влад этому сильно обрадуется.
Нет, серьезно, жизнь не удалась. Закипела вода.
– Тай, засыпь макароны, я лук для фарша крошу.
Подруга с хрустом принялась ломать пучки макарон и пихать их в кастрюльку, при этом у нее было такое выражение лица, будто она ломает шею Конякину.
– Нет, ну что это такое, в самом-то деле? – она бросила в воду последний пучок. – Я что, одна этой глупой сектанткой заниматься буду?
Ах, вот оно что, а я уж подумала, что Таечка обо мне распереживалась, а она, как всегда только о собственных ресурсах беспокоится.
– Не тревожься, – я высыпала лук в фарш и тщательно перемешала, – я буду писать в поте лица, чтоб аж пар из ушей и искры из ноздрей, а потом сразу же, сломя голову, на расследование, так что не волнуйся, не перетрудишься. Я все сделаю и за тебя, и за себя, и за того дядю!
– Сена, ты меня не так поняла!
– Я тебя прекрасно поняла! Макароны посоли!
– Сена…
– Оставь меня в покое! Я хочу есть, я расстроена, я могу сильно нагрубить! С рукоприкладством!
Таисья благоразумно замолчала и принялась трясти солонкой над булькающими в кастрюльке макаронами.
Ужинали в глубоком молчании. Тая культурно накручивала макароны на вилку, задумчиво жевала и самым элегантным образом отхлебывала чай. Прямо благородная трапеза в аристократическом поместье. Важная прямо вся такая, задумчивая… эгоистка. И чего она такая задумчивая? Уж не замышляет ли чего? От нее всего можно ожидать…
– Сена, не надо на меня так смотреть, а то подавлюсь. Не смотри, кому сказала! От тебя всего можно ожидать!
Нет, ну нормально, да? Всякий раз убеждаюсь, что у нас с Тайкой есть некие «мозговые пейджеры», настроенные на одну волну.
Слопав свою порцию, Тайка удосужилась помыть тарелку и полезла к телефону.
– Ты кому это звонить собираешься?
– Славе.
Сверяясь с цифрами, записанными на листочке, она набрала номер и чинно уселась на табурет.
– Алё, здравствуйте, а Славу можно услышать? Нет, это не Ира. Я звоню по поручению Горбачева… ага, спасибо, я жду. – И мне: – Вот, сразу побежала за сыночком, как только услышала, что я от Михал Сергеича, а то устроила тут допрос – кто, да зачем! Ага, да, да, я слушаю, Слава, приветствую, меня зовут Таисия Михайловна, я от Горбачева.
«Таисия Михайловна»! – ой, не могу, держите меня семеро, а то в обморок брякнусь.
Тем временем, Тайка, договорилась со Славой о встрече и повесила трубку.
– Ты чего, будешь из себя великовозрастную матрону изображать?
– А зачем баловать молодежь? Пускай обращается на «вы» и с поясным поклоном. Нет, ну я никак поверить не могу, что тебе не удалось отвертеться от работы в редакции! Неужели действительно ничего нельзя поделать?
– Увы, мой юный друг, ровным счетом ничего.