– Мам, я не буду кашу, – кидает маленькую ложку Антошка в свою тарелочку с зайцем и брызги манки падают на его столик.
Я поворачиваюсь от плиты, где готовлю себе омлет и смотрю на главного мужчину в своей жизни. По недовольной мордочке, перемазанной кашей, расползается лукавая улыбка. Два зубика сверху торчат, и мне становится смешно, но стараюсь не улыбаться, нельзя, я строгая мама и нужно завтракать.
– Ладно, – отворачиваюсь к плите и открываю верхнюю полку, где стоит вазочка с его любимыми конфетами, Мишка на севере. Беру, медленно разворачиваю одну конфету, так чтобы Антошка видел и кладу на столешницу. Слышу позади потрясенный вздох:
– Ты ее съешь? – говорит удивленно сын.
– Да, вот сейчас съем омлет и полакомлюсь конфеткой. – Я поглаживаю пальцами темный шоколад, ожидая, что будет дальше.
– А мне? – спрашивает обиженно Антошка.
– Ты не доел свою кашу, а я омлет доем, а конфетка только тому, кто съест все, – непримиримо говорю я.
– Тогда я тоже буду омлет, – начинает гнуть свою линию мелкий тиран. – Я не хочу кашу!
– Давай так, я ем половину твоей каши, а ты половину моего омлета? – вижу, как хмурятся светлые бровки, мой мужичок усиленно думает.
– Давай, – наконец говорит он, и я улыбаюсь.
Накладываю в две тарелки готовый омлет и забираю у него манную кашу с изюмом. Ставлю рядом какао в стакане и кладу раскрытую конфету. Антошка воспитанный парень, выполняет, что обещал: быстро запихивает омлет и запивает какао, не сводя взгляда с конфеты. После мы моем испачканную мордочку и ручки в ванной, и я отпускаю на волю своего двухлетнего сына. Он все больше становится похож на отца: движениями, мимикой, копной непослушных золотистых волос.
Присаживаюсь на ковер рядом с ним и вспоминаю о Максиме, моем муже. Тот погиб чуть больше года назад, в аварии, а я помню этот день, как будто он был вчера. Именно день, потому что все, что случилось потом, примерно до сорока дней, просто стерлось из моей памяти.
***** год назад
– Варь, где мой синий галстук? – кричит муж из нашей спальни, а я вздыхаю «Ничего найти не может»
– В шкафу под голубой рубашкой, – отвечаю ему, двигая карусельку из ярких игрушек над кроваткой сына. Антошка приболел и всю ночь не давал мне спать, плакал от того, что забивался сопельками носик. Я прислонилась к кроватке, опустив растрепанную голову на руки и почти засыпала, глядя на чуть повеселевшего сына.
– А где голубая рубашка? – снова раздается крик, что-то падет, слышу тихое «Черт!». Встаю и иду в нашу спальню, где Максим сгребает с пола осколки моей любимой розовой вазы с нарисованными белыми маками.
– Под серым пиджаком, – говорю ему, а тот поднимает взгляд и смотрит на меня. Потом встает и перешагивает кучку, оставшуюся от вазы и протягивает руки, чтобы прижать меня к себе.
– А серый пиджак где? – шепчет мне на ушко, зарываясь носом в волосы и находя сразу мое слабое место на шее. Целует, проводя теплыми губами и я как всегда плыву, несмотря на усталость. Максим такой сильный, высокий, красивый, я просто тону в его руках. Мой муж хитро оглядывается на открытую дверь и тянет меня к кровати.
– Макс, стой, нет, – пытаюсь я вырваться, но он лишь крепче сжимает меня и одним движением сдергивает длинную футболку, под которой ничего нет, кроме маленьких белых трусиков. Его руки тут же накрывают мою грудь, а так как на нем ничего нет кроме банного халата, то ....
– Макс, Антошка не спит, – выдыхаю я, чувствуя, как низ живота сводит огнем, опаляя желанием.
– Мы быстро, – продолжает шептать он и нежно толкает меня на шелковое покрывало. Быстро, это действительно быстро, особенно когда у тебя годовалый ребенок, который скоро поймет, что мамы рядом нет, и поднимет крик. Я провожу коготками по его спине, и Макс ускоряется, рвано вдыхая воздух. Меня накрывает горячей волной, и я глухо вскрикиваю, ловлю губами его тихие стоны. Провожу ладонями по спине, хаотично трогая жесткие мускулы. Мы быстро получаем разрядку, и Макс утыкается носом в мою грудь, все еще вздрагивая.
– Успели, – бурчит он и я начинаю хихикать, вздрагивая животом, отчего голова мужа чуть подпрыгивает.
– Н-да, – соглашаюсь я, – С каждым разом все быстрее и быстрее.
– Тебе не понравилось? – поднимает он на меня свои зеленые глаза в обрамлении светлых ресниц.
– Понравилось, но хотелось бы дольше, – говорю я и выползаю из-под него, чмокаю в щеку, но он снова сгребает меня обратно и целует, медленно и глубоко. Наши ласки прерывает недовольное хныканье сына, которое вскоре перерастет в громкий плач. Со вздохом поднимаюсь, нахожу в шкафу серый пиджак с рубашкой и галстуком, подаю Максиму, который развалился на кровати абсолютно голый и снова в полной боевой готовности.
– Ого, Максим Леонидович, вы я смотрю не успокоились, – шутливо говорю я, пытаясь вытащить из-под него свою футболку.
– Успокоишься тут, – окидывает мое голое тело голодным взглядом Максим. – Давай завтра с Антошкой побудет няня, а мы сбежим в гостиницу на вечер? – предлагает муж, а я смеюсь.
– Он болеет, Макс, нашему сыну нужна мама, а не няня, – щелкаю мужа по носу и выхожу из комнаты, на ходу одеваясь.
– А мне? Мне женщина нужна? – кричит вслед Максим.
– Ты уже большой и справишься как-нибудь, – со смехом отвечаю ему, заходя в комнату сына. Антошка уже стоит в кроватке и ревет, пуская пузыри.
– Ну и кто тут у нас плачет? – говорю ему и беру на руки, целуя пухлую и мокрую щечку.
– Я, сейчас заплачу, – ворчит из комнаты муж.
Через десять минут он выходит из спальни, полностью одетый. Заходит к нам и берет сына на руки.
– Спасибо тебе, мужик, – говорит Максим сыну, – За десять минут тишины. – я заливаюсь смехом, а Антошка тоже улыбается отцу.
– Ты надолго? – спрашиваю я, когда Максим возвращает сына в кроватку.
– Не думаю, сегодня отдежурю, а завтра свободен, – отвечает Макс, натягивая в прихожей темно-серое пальто. Я вышла следом и поправляю ему шарф.
– Нет операций на сегодня?
– Одна, не сложная, если не подкинут работенки, – Макс берет свой портфель и целует меня в щеку, – Ты же знаешь, как в выходные бывает, нажрутся и давай друг друга молотить или еще хуже ножами раскидывать, а то и по голове кого треснут.
– Да уж, но надеюсь без происшествий в этот раз.
– Я тоже, пока, – Максим выходит и все, больше мы нашего папу не видели, никогда.