Лишь только первые лучи рассвета забрезжили на горизонте, Шон разослал во все свои сообщества и чаты, а также паре человек – самых приближённых друзей – в личных сообщениях клич о том, что время пришло. А помимо этого и требование ни в коем случае не брать с собой никакого оружия. Включая шокеры и газовые баллончики – ничего. В этот же самый момент он выложил пост во все, часто блокируемые, принадлежащие ему группы: главные правила, мотивацию и цель организуемого им митинга. А также раз десять подчеркнул, что демонстрация будет иметь мирный характер и все те, кто будет пытаться проявлять агрессию – не являются участниками митинга и будут изгоняться стараниями организаторов. Наконец, когда всё было готово, он накинул лёгкую ветровку чёрного цвета и повязал на лицо бандану – он должен был во что бы то ни стало добраться до своих. Шон был уверен, что его могут узнать на улице и попытаться помешать, чего бы очень ему не хотелось, в связи с важностью грядущего события. А новости о собирающейся демонстрации уж точно разлетались быстрее ветра, несмотря на то, что на часах не было и четырёх утра.
Поэтому Шон, озираясь, выскочил из подъезда – хотя бы единственным плюсом жизни в бедном районе было то, что журналисты не осмеливались вести за ним слежку – и направился к точке встречи в центре города. Пешком. Машину или общественный транспорт, да даже такси он использовать не осмеливался, а самокат или велосипед в случае чего могли бы стать ему помехой. Шон верил в свои ноги, не раз выручавшие его, и в заборы, через которые умел ловко перемахивать.
Вот так, на своих двоих, с чёрной банданой на лице и глубоко накинутом на голову капюшоне чёрной ветровки, скрывающим подстриженные коротко в стиле милитари чёрные, как смоль, волосы, словно вор, лидер движения «Свобода», Шон Кегльтон, избегая ярко освещённых мест, буквально крался по тёмным улицам города. В его голове отчаянно пульсировали, будто молнии, совершенно различные мысли. Он попытался отвлечься хотя бы на то, закрыл ли он дверь, выходя из дома – но эта мысль лишь добавилась, заняв одну из последних строчек списка, в общую копилку тревог и волнений, стягивающих его сердце и пробивающих холодным потом. Шон в совокупности с высоким ростом имел и крепкое телосложение. По сути, улица вынудила его, тонкого, даже слегка дрищеватого, юнца набрать массу и окрепнуть не только физически, но и психологически. Он искренне не понимал, чем так вечно недовольны эти «белоснежки», как было принято называть в окружении Шона с самого детства этих абсолютно белых, с красноватым оттенком глаз, людей. Конечно, он помнил, что было время, когда им крепко доставалось из-за своей слегка необычной внешности – хотя сам Шон никогда не доставал специально именно «белоснежек». Он никогда не был паинькой и, разумеется, случались и с ними конфликты и драки, но точно также и по тому же поводу Шон наезжал бы и на телесных, и на чёрных, и на жёлтых – да на кого угодно. Ему всегда было плевать на цвет кожи кого бы то ни было. До тех пор, пока «белоснежек» не возвели в статус неких «Богов». Вот тогда в нём и начала просыпаться злость к ним… И вполне возможно, что он и дальше бы выливал эту злость в разговорах с друзьями или всё же начал бы охотиться на случайно забредших к ним на район «белоснежек» – если бы не его лучший друг, Джо Тейт, одним из первых задумавший пару лет назад саму идею некоего движения, в тот момент – «Борьба за свободу». Поначалу он всё делал правильно: хорошо продумал и грамотно развивал свою идею, к движению присоединялись новые члены, а власти не особо пресекали их деятельность. Лишь СМИ особенно любили почесать языками о том, что «Борьба за свободу» – это ужасно аморальная и рушащая все устои общества дьявольщина, которой не должно существовать в современном мире. Возможно, всё и дальше бы шло, как шло, и Шон был бы одним из помощников, а не главным лидером. Но его друг совершил грубейшую ошибку – он решил, что теперь он словно неуязвимый пророк для своей паствы. И когда ему взбрело в голову, что нужно бороться не только за права людей в целом, но и начать бороться конкретно с «белоснежками», вернее, с их численностью. Радикально. Погружаясь в эти мысли, он уже никого не слышал и не слушал. В движении произошёл невидимый на первый взгляд раскол – совсем воинственно настроенные начали устраивать что-то наподобие рейдов на «белоснежек». И на одном из таких рейдов, при налёте на модный обувной бутик, принадлежавший одному «снежку», полиция подстрелила Тейта. А остальных участников как рейда, так и мирной ветви движения лишь чудом не пересажали – каким именно чудом никто не знал, но ходили слухи, что некто, имеющий власть и нехилые возможности, подсуетился, то ли из-за схожести собственных взглядов, то ли ведя какую-то свою игру. Что сильно взорвало общественность и, тем более, «белоснежек».
Шон сумел как-то удержать остатки движения и организовал на его основе «Свободу». Учтя предыдущие ошибки, он решил направить всё это в более мирное русло и держаться только его. И, в том числе, митинговать не против «белоснежек» – а за защиту прав вообще всех, независимо от пола, возраста, национальности и цвета кожи. Главным девизом движения теперь было: «Мы все равны!». А основные идеи заключались во всеобщем равенстве перед законом и ценности жизни каждого человека. Опять же, независимо от цвета кожи, внешнего вида и мировоззрений. Шон был уверен, что всё это привлечёт новых людей, а также найдёт широкую поддержку у правительства Города и СМИ. И каково же было его удивление, когда оказалось, что он был не прав – и лишь зарождавшееся движение начали ненавидеть ещё больше, чем «Борьбу за свободу». Единственное объяснение, которое смог придумать для себя Шон, заключалось в том, что «белоснежки» испугались. Ведь «Борьба за свободу» не могла привлечь широкие массы, особенно своими радикальными, в последние месяцы её существования, призывами против «белоснежек» и косящих под них псевдобелых. А «Свобода»… «Свобода» уже имела намного более привлекательные лозунги и политику. И всё же движение задавливали, как только могли, не согласуя и запрещая митинги, устраивая обыски и задержания среди его членов.
Вот и теперь Шон представить себе не мог, чем закончится их мирная демонстрация. Добравшись на оговорённое место, он обнаружил там почти всех организаторов, из числа тех, кто должен был прийти, а также порядка пятисот человек, не побоявшихся присоединиться. Нельзя сказать, чтобы это прямо очень сильно обрадовало Шона. Конечно, он и представлял себе примерно такое количество, но… но в глубине души надеялся, что их будет не пять сотен, а пять тысяч как минимум. Спрятав все эти мысли куда-то вглубь себя и подальше, Шон взобрался на пьедестал медной статуи, отлитой в честь основателя города Генри Форда и являющееся максимально приближенной его копией, грозно и величественно взирающего с центра площади на нынешнее здание прогнившей мэрии.
– Что ж, я благодарен вам, что вы пришли сегодня! Не побоялись отстоять свою точку зрения, не забились в угол, дрожа от страха! – начал вещать Шон, пока остальные организаторы разворачивали баннеры и флаги движения. – Друзья… Я не могу пообещать, что нас не попытаются силой разогнать сегодня. Но ради наших потомков, ради наших детей – мы обязаны сегодня показать Городу и всему миру, что мы думаем. И ещё раз повторю! Никакой агрессии в ответ на агрессию! На провокации не отвечаем! Тем более, никакого применения силы первыми! Кто пришёл сюда с каким-либо оружием, пожалуйста, прямо сейчас уходите. Ради нашего движения и будущего нас и наших детей. Всех остальных я ещё раз благодарю и желаю удачи, хоть и надеюсь, что сегодня она нам не понадобится!
Под одобрительный гул толпы Шон спрыгнул на вымощенную площадь и направился к зданию мэрии сквозь окружавшую его плотным кольцом толпу. Шон корил себя за корявое выступление, ведь он репетировал всё совершенно иначе, и в его голове всё представлялось много более торжественно и мотивирующее. Но что сделано, то сделано. Теперь настал более серьёзный момент, когда необходимо откинуть все переживания и сомнения. Его карие глаза неотрывно смотрели на выстроившуюся и пока что немногочисленную шеренгу из полицейских и охраны мэрии, в полной боевой амуниции…
…В тот самый момент, как толпа людей, вслед за Шоном Кегльтоном приближалась к мэрии, прознавшие обо всём журналисты уже были на месте – щёлкали затворы камер, квадрокоптеры пролетали над площадью, стараясь выцепить каждое движение, каждый момент происходящего. И сюда спешили новые и новые команды представителей совершенно различных отделов СМИ. А помимо них – мобилизованные части полиции и спецназа, уже в течение получаса собирающиеся в единую силу. Они спешили на помощь согнанным на площадь патрульным, которые несли с ночи службу и управление полиции Города узнало о готовящейся акции, то приказало им выполнять эту задачу до полной готовности сил полиции. Готовности во что бы то ни стало разогнать эту мирную демонстрацию…
Шон уже осознавал, что начинают сбываться его худшие предположения, когда услышал приближавшийся вой сирен, а также грозный голос сверху, приказывающий всем разойтись: он раздавался с вертолета, который начал кружиться над площадью. Но Шон Кегльтон понимал, что обязан продолжать демонстрацию. В конце концов, ведь они не делают ничего плохого… на их плакатах написаны мирные лозунги и ни у кого из них нет оружия. Теперь вся надежда была на СМИ. А вернее, на страх полиции сделать что-то не так перед многочисленными объективами камер. Вот из полицейских машин высыпали люди с щитами и резиновыми дубинками, одетые в бронежилеты и с шлемами из кевлара на головах. Шон следил за тем, как они плотным кольцом окружают их. Ему казалось, что время будто остановилось: всё вокруг происходило, словно в замедленной съемке. Он продолжал выкрикивать какие-то лозунги, стоя впереди всех на первых ступеньках здания мэрии. Пыль от винта вертолёта колола глаза и горло, но Шон кричал и кричал, уже порядком сорвав голосовые связки. Прошла минута, другая – неужели всё-таки у них получится провести всё мирно? Пусть полиция стоит и смотрит – никаких проблем, пусть… Краем взгляда он увидел, как левый фланг кольца полиции приблизился к митингующим, заставив тех плотнее прижаться к своим единомышленникам. Опасный звоночек… Шон резко спрыгнул со ступенек и со всех ног понёсся к тому месту, намереваясь постараться хоть как-нибудь предотвратить возможное начало стычки. Обстановка накалялась: приближаясь, он уже слышал враждебные выкрики людей в сторону полиции.
– Нет-нет… нет, – слегка задыхаясь от волнения, шептал он и, решив, что больше тянуть нельзя, выкрикнул изо всех сил. – НИКАКОГО ПРОЯВЛЕНИЯ АГРЕССИИ!
Но было уже поздно. Один из митингующих выхватил из-за пояса нож и бросился на стоящего неподалеку от него полицейского. Шон изо всех сил побежал быстрее, чувствуя, что не успевает. Несколько людей в форме слаженно избивали напавшего на них человека: через пластиковые щиты полицейских Шон смутно видел, как работают их дубинки. Остальные медленным монотонным шагом начали сужать кольцо, сокращая расстояние до демонстрантов.
– Стойте, ребята! Стойте – у нас мирная демонстрация! Тот ушлёпок отдельно от нас! У нас…
Шон не успел договорить. Ближайший к нему полицейский крепко приложил его по голове дубинкой, после чего стена из противоударных прозрачных пластиковых щитов отсекла от остальных митингующих теперь и его самого, а удары наносились со всех сторон, пока он окончательно не обмяк и не повалился без сил. И тогда начался ад… Граната со слезоточивым газом была заброшена в самый центр митингующих, а с краёв не переставали монотонно работать дубинки. Кто-то из протестующих попытался вырваться, но был всё также чётко и ловко отрезан за стену щитов. Остальные же лишь сжимались теснее и теснее, пока не началась давка, в которой уже кричали стиснутые со всех сторон люди.
Кристально белый плакат с напечатанными витиевато буквами «Мы все равны!» безвольно упал в образовавшуюся после ночного ливня лужу прямо перед зданием мэрии, мгновенно окрасившись в кроваво-красный, вперемешку с грязью, цвет.