Семья Майкла крайне религиозна. Он с раннего детства воспитывался в строгости и страхе перед грехом. Мать Аннализа – холодная пуританка, посещавшая католическую церковь дважды в неделю, не баловала сына нежностью. Ее главной догмой всегда являлись слова: "Чем сложнее нам живется на этом свете, тем лучше будет жизнь на том".
Она искренне верила в то, что люди, существующие в иной парадигме ценностей, не ставящие Бога и душу в центр мироздания, не достойны царствия Божьего и соответственно ее уважения. Однако это не мешало Аннализе не отказывать себе во вполне человеческих, даже порой непристойно – дорогих тратах на себя. Говоря простым языком, наша благочестивая дама была транжиркой. Аннализа любила раскошенную жизнь. Сумки самых известных брендов, пиджаки и юбки (больше остальной одежды, предпочитаемые нашей святошей), украшения и дорогие рестораны. От всего этого великолепия, так презираемой ею мирской жизни, она не могла отказаться. Аннализа не видела для себя противоречия в том, какие ценности она исповедует и деньгах выбрасываемых на ветер во имя роскошной жизни.
Майкл рано понял: заботы от матери ждать не стоит. Она, кажется, намеренно старалась избегать общения с сыном, проводя большую часть времени в ресторанах, посещая благотворительные вечера религиозных собраний и томясь в модных бутиках Лондона, где делала не простой выбор между PRADA и Chanel. Будучи малышом, Майкл не понимал что эта женщина его мать. Это слово, конечно, произносилось, ему указывали на строгую женщину, именуя ее главным термином в жизни любого ребенка, но внутренне он этого не ощущал. Год за годом пропасть между родителем и чадом неумолимо росла. Обращаясь к ней за советом, лаской, столь необходимой юному созданию, Майкл неизменно получал в ответ цитату из библии или безучастие. Его воспитывали нянечки, прислуга, близкие и дальние друзья семейства, поэтому падение по наклонной было почти предначертано судьбой. И так, к пятнадцати годам, исключенный к тому времени уже из двух образцово показательных школ с религиозным уклоном, Майкл оказался один на один с собой. В шикарном доме с прислугой и полным отсутствием контроля. Аннализа была занята Богом и собой, ей было невдомек, что сын ступил на безвозвратную тропу дозволенности, а значит в ее понимании – грехопадения.
"Одержимость" Майкла, как ее впоследствии будут называть, началась именно с Генри Смита. Мысли о сексе, шутки в каталитической церкви касающиеся гомосексуальности, частая мастурбация, все это было лишь естественным путем взросления, который Майкл и сам осознавал, но вот появления Генри в его жизни, в Лондонском особняке, перевернуло все с ног на голову.
В тот год в их доме работала женщина по имени Амелия Смит, она отвечала за поставку продуктов и готовку. У нее был сын Генри, в детстве он частенько оставался у матери на работе, и они много времени проводили с Майклом, играя и дурачась. Но затем Генри переехал к отцу, с которым у Амелии сложились не простые отношения после развода. И так, наши герои не виделись больше десяти лет. Их встреча состоялась под рождество, когда большая часть обслуживающего персонала проводила время со своими семьями, а мать и отец Майкла, как всегда, отсутствовали.
Амелия собиралась отмечать рождество в доме, где работала, она всегда была добра к Майклу, хоть и держала вынужденную дистанцию из-за занимаемого положения. Думается, женщина жалела всеми брошенного черноволосого юношу, недавно исключенного из школы и готовящегося к переходу на домашнее обучение. Она весь день делала покупки, крутилась на кухне и лишь ближе к вечеру обратилась к Майклу с вопросом, не будет ли он против, если к ним присоединится ее сын Генри, недавно вернувшийся в Лондон от отца. Майклу было все равно. Он не ощущал праздничного настроения и планировал, поужинав, уйти в свою комнату пораньше. Когда наступило время спуститься за стол и разделить трапезу с Амелией и Генри, Майкл находился в поникшем настроении. Его уже больше недели после исключения одолевали тяжелые думы; мать гневалась и угрожала ему строгим католическим институтом для трудных подростков далеко от Лондона. Отец по обыкновению не проявлял заботы. Жизнь стала казаться унылой и безнадежно пустой. Майкл не чувствовал себя нужным для этого мира.
И вот, в рождественский вечер, он спускается в столовую и видит повзрослевшего друга детства, превратившегося из тучного малыша в статного юношу с широкими плечами. Перед его взором предстает темноглазый блондин с высокими скулами и чуть проступившим пушком на щеках. Генри сидит над тарелкой с ужином, и серебряная вилка кажется нелепой в его больших красивых руках.
Это было столкновением воспоминаний о детской дружбе и новым, взрослым трепетом. Генри больше не был абстрактным персонажем, с которым когда-то Майкл играл в игрушки, теперь они оба были юношами. И это осознание взросления и естественного желания пугало Майкла, но так же и чертовски манило. Он поприветствовал мать и сына и присоединился к трапезе. Ужин шел своим ходом. Они говорили немного, темы были поверхностными и светскими. Амелия хвалилась достижениями Генри в футболе, а он в свою очередь предпочитал помалкивать, иногда бесшумно посмеиваясь нарочито – хвалебным речам матери. Майкл сразу догадался: Генри совсем не такой паинька, как хотела показать Амелия. Чего стоил один только свежий шрам над правой бровью, нелепо скрываемый под пластырем. У юноши явно был сложный характер, и сдерживало его от естественных проявлений одна только мать, сидящая по правую руку. Майклу было страшно и одновременно интересно находиться с Генри за одним столом, он не мог поверить, что друг детства стал чужаком, опасным и притягательным одновременно.
– Твоя мать все такая же стерва? – посреди разговора вдруг с улыбкой выпалил Генри. Он смотрел на Майкла в упор, темные глаза искрились восхищением от заданного не к месту вопроса.
– Генри! – тут же побледнев, вступилась Амелия, но он будто этого не заметил, его испытующий взгляд приклеился к Майклу.
– Наверное. Я вижу ее не чаще чем тебя! – нашелся Майкл, пытаясь выдержать взгляд блондина напротив.
Через секунду они оба улыбались. У них возникла связь, неповторимая и пугающая. Они оба знали – шансов нет, быть кем-то серьезным друг для друга невозможно, но обоим стало понятно: притяжение сильнее духа.
После ужина Майкл захотел в туалет, он выбрал тот, что был на первом этаже, ближе всего к столовой. В уборной он несколько раз умылся холодной водой, заметил библию на столике у зеркала и, подумав, что нужно бы прочесть молитву, быстро прогнал надоевшую идею из головы. Он расстегнул ширинку и достал мягкий член, намереваясь пустить струю, когда почувствовал, что к нему присоединились. Майкл обернулся, не убирая член. Это был Генри, он медленно подошел к нему, точно был в туалете один, и без стеснения достал свое достоинство. Он принялся ссать в унитаз Майкла, даже не глядя на него. Ситуация была очень странной для пятнадцатилетнего хозяина особняка, он еще никогда не видел чужого пениса и уж тем более не задумывался, насколько правильно стоять так близко к парню оголив половые органы.
– А ты подрос. – Ухмыльнулся Генри, на долю секунды покосившись туда, куда обычно парням смотреть на других парней запрещено.
Он стряхнул последнюю каплю мочи, убрал дружка в трусы и, не застегивая ширинку на джинсах, оставил Майкла в одиночестве. Темноволосый подросток еще час после его ухода разрывался между двумя вопросами: подрочить или почитать молитву?