Я принципиально не хожу ни в какие реабилитационные центры и не слушаю блоги из серии «Как жить без зрения». Психолог говорит, это потому, что я еще надеюсь, подсознательно думаю, что такое положение временно. Но она не знает, что именно я три года назад сказала: «Хватит!» Больницы, обследования, процедуры… мне не хотелось провести всю жизнь в окружении пищащей, стрекочущей и щелкающей медицинской аппаратуры.
Поэтому я надела очки, взяла трость – и спряталась от всех. Удалила все контакты из записной книжки, отказалась общаться с бывшими подругами. Отныне для меня существовали только отец и братья. Даже экономка почти не говорила со мной, то ли не зная, как общаться с такими, как я, то ли вздохнув с облегчением. Одной капризной хозяйкой меньше.
Не знаю, сделала ли меня потеря зрения менее капризной?
Четыре года назад я прилетела домой, открыла папин бар, выпила половину бутылки вермута, взяла из ящика ключи и поехала на отцовской машине. Я до сих пор смутно помню тот вечер, последнее воспоминание – как пью стакан за стаканом, захлебываясь в слезах, а потом прихожу в себя в палате. Адски больно, страшно, хочется пить и… темно.
С тех пор темнота так и не отступила, а я с ней свыклась. И даже подружилась, ведь в темноте во многом проще. Я скучала по льду, по полноценной жизни, но одновременно с этим будто выдохнула. Больше никто не ждал от меня медалей. Больше никто не оценивал, как куколку в музыкальной шкатулке. Если ты не пластична, не музыкальна и недостаточно гибкая – ты не заслуживаешь внимания, а если ты не на пьедестале, то зачем вообще ты тренируешься? Это девиз группы, не мой. Уже очень давно не мой.
Жизнь фигуриста подчинена своду строгих правил и запретов. Держать вес. Тянуться. Наращивать мышечную массу для прыжков. Настраиваться психологически. Выкатывать программы раз за разом, пока не получится идеально, пока не услышишь скупую похвалу от Алекса и не уползешь домой вконец разбитая.
И самый страшный кошмар: если вдруг Крестовский увидит, что ты набрала даже не килограмм, хоть триста граммов веса. Мне до сих пор снится, как я встаю на весы, вижу там цифру «55» и по коже идет мороз. Рядом стоит Алекс, я вижу в его глазах раздражение, и меня начинает тошнить… а затем просыпаюсь – и вместо весов перед глазами тьма. Даже не знаю, что лучше.
Сегодня я иду на лед. Внешне я стараюсь ему соответствовать: быть такой же холодной, но внутри все трепещет, в животе скручивается тугой узел. Я так боюсь! Боюсь встретить знакомых, боюсь не суметь встать на коньки, боюсь травмироваться. Папа выкупил всю арену, но от этого не легче.
– Привет, я Инна, – слышу равнодушный женский голос. – Ты готова? Твое время началось.
Я хочу попросить ее помочь зашнуровать коньки, но равнодушие и металл в голосе не дают это сделать. Трачу непозволительно много времени на шнуровку и неуклюже иду к выходу на лед, осторожно ощупывая палкой пространство перед собой. Странная, должно быть, картинка: девчонка в коньках, с тростью и в очках.
Плохо не иметь возможности узнать собеседника, особенно того, от кого ближайший час будет зависеть мое здоровье. Возможно, будь Инна подружелюбнее, я бы попросила прикоснуться к ней, чтобы понять, как она выглядит, хотя бы какого роста. Но, увы, не всем людям приятно работать с такими, как я.
– Что ты умеешь? Ты умеешь стоять на коньках?
– Да, я каталась в юности.
– Тогда поехали.
Рука дрожит, когда я хватаюсь за бортик и неуклюже встаю на лед. Слышу, как Инна отъезжает на несколько метров, вдыхаю прохладный воздух и мысленно говорю катку: «Привет». Я скучала.
Делаю осторожный шаг… толчок… фонарик. Мышцы после длинного перерыва плохо слушаются, но тело еще не забыло азы. Мне нужно несколько минут, чтобы поймать баланс, а потом я без проблем еду на голос тренера. Она зовет меня с конца катка, и основная задача – ехать прямо и без выкрутасов. Мой максимум сейчас – змейки, фонарики, дуги и другие упражнения, которые делают дети, только-только пришедшие на лед.
Но я вынуждена признать, что счастлива. Ощущение скольжения, настоящее, а не пришедшее во сне, дарит приятную легкость голове. Я в своей стихии, я на льду, и как я хочу снова видеть, иметь возможность зайти на прыжок или войти во вращение, знают только боги!
– Можно мне на середину катка? – прошу я. – Хочу попробовать вращение.
Это не просто сложно, это адски сложно. Я начинаю с циркуля: ставлю правую ногу на зубец, а левой на внутреннем ребре пытаюсь кружиться. Меня пошатывает, тело никак не хочет ловить нужный баланс.
– Ты тут покрутись, я отойду, лады? – говорит тренер.
«Нет! Я боюсь остаться одна!» – хочется закричать мне, но я молча киваю и беру себя в руки.
Нельзя же, в самом деле, как ребенку, паниковать, что тебя оставили одну.
Некоторое время я еще пытаюсь вращаться, но вскоре понимаю, что это гиблое дело. Может, потом, когда я немного освоюсь, что-то и получится, но сейчас я – слепой котенок, который, если будет шалить, носом соберет все борты.
– Инна? – зову. – Я хочу закончить. Для начала достаточно.
В ответ сначала тишина, а затем – гул голосов, чей-то смех и шум. На лед готовится выйти новая группа, время, отведенное мне, заканчивается. Тренера нет, а в какой стороне калитка я, естественно, уже давно забыла.
– Инна, я замерзла! Инна!
Кричи не кричи, а тренер, похоже, свалила с концами. Придется осторожно ехать до бортика и пытаться нащупать калитку, но, если ее закрыли, я вряд ли быстро найду щеколду. Но можно попросить помощи у девчонок… если обида и унижение позволят. Я ненавижу такие моменты! Чувствую себя беспомощной и растерянной.
Вдобавок ко всему слышу шум выезжающей на лед заливочной машинки и паникую. Спокойно, Настя, водитель же заметит тебя и поможет найти выход. Кто-нибудь заметит…
– Эй! Ты слепая?!
Сердце пропускает удар, за ним другой, и мне кажется, вновь биться уже не начнет. Сначала кажется, это просто сон, потому что голос этого человека я слышала, лишь когда закрывала глаза и отключалась, но спустя еще несколько секунд кто-то тормозит рядом. Я чувствую запах знакомого парфюма и едва удерживаю себя, чтобы не отшатнуться.
Спокойно. Я – лед. Ледышка, не чувствующая ничего. Холодная и недосягаемая.
– Что ты здесь делаешь?
Боже… его голос так близко, как будто я попала в прошлое. Мне кажется, сейчас услышу «давай прогон КП» – и над катком разнесутся звуки «Ромео и Джульетты».
– Сеанс кончился.
– Я поняла. Я не знаю, в какую сторону ехать.
Хотя теперь, наверное, знаю, ведь я слышала, откуда подъехал Алекс. Но все равно делать шаг в темноту, когда рядом шумит машина и гомонят какие-то девушки, сложно.
– Ты с тренером?
Вряд ли Инну можно назвать тренером. Я без зазрения совести расскажу отцу, как меня бросили посреди катка, заставив униженно просить помощи, и Инны здесь больше не будет. Ну… в том случае, если она не любовница Крестовского, конечно. Эта мысль оставляет едкий привкус.
– Я тебя провожу. Дай руку.
Казалось, хуже уже быть не может, но вот я еду и чувствую, как горячие пальцы сомкнулись на моем запястье. Он держит совсем невесомо, сжимая совсем чуть-чуть, но у меня ощущение, что руку закрыли в колодке. Возле калитки я спотыкаюсь – и падаю практически на руки Крестовскому. Мне бы очень хотелось увидеть его лицо в этот момент. Что оно выражает? Раздражение? Отвращение? Очки почти спадают, но я успеваю удержать их.
Брат и папа говорят, что мне совершенно необязательно носить такие очки, но застывший слепой взгляд мне видится еще более жалким. К тому же несколько мелких шрамов возле глаз – туда попали осколки лобового стекла – наверняка не добавляют мне очарования.
Я окончательно теряюсь. Не понимаю, куда мы идем, через какую калитку вышли со льда, куда Алекс ведет меня. Это, пожалуй, бесит больше всего: я могу самостоятельно себя обслуживать, передвигаться по дому, по городу с навигатором, пользоваться компьютером, интернетом… но когда кто-то ведет меня, становлюсь совершенно беспомощной. Стоит лишь на миг погрузиться в мысли, перестать ориентироваться в пространстве, нарисованном воображением, и вот паника накрывает с головой, и даже то, что я узнаю раздевалку, не приносит облегчения.
Еще одно прикосновение руки: Алекс берет мою ладонь и кладет на замок сумки.
– Твои вещи. Попросишь кого-нибудь довести тебя до холла.
Вообще-то это обязанность Инны, папа обговаривал отдельно, что она встретит меня в холле, отведет в раздевалку и проделает этот же путь в обратном направлении после тренировки. Но Инна самоустранилась, и мне придется или ковылять самой, или позвонить водителю, чтобы поднялся.
Раздевалка наполняется голосами. Я напрягаюсь. Хочется как можно скорее остаться одной, забиться в угол и приходить в себя от такого стресса, я не была одна среди людей уже очень давно, со мной всегда кто-то из домашних. А сейчас я посреди шумного моря, в толпе заливисто хохочущих девчонок. И вдруг среди всеобщего гама слышу свое имя:
– Настя?
Черт! Черт! Черт!
Я как будто попала в свой же кошмар, где сначала появляется Алекс, а за ним следом Гаврилова. Когда-то мы были главными конкурентками на юниорском уровне, вся страна (по крайней мере, та ее часть, что следила за фигурным катанием) ждала нашего противостояния на взрослых стартах. Противостояния так и не случилось. Я попала в больницу, снялась с чемпионата России, лишилась квоты на чемпионат мира. Гаврилова все это выиграла и позже, через год, стала чемпионкой мира в шестнадцать лет. Первая и пока единственная чемпионка мира Алекса Крестовского.
Я слушала тот чемпионат, захлебываясь слезами, а после встала и поклялась забыть и об Алексе, и о Гавриловой.
– Никольская, это ты?
– Здравствуй, Света.
– Какими судьбами? Выучила четверной аксель и пришла похвастаться перед неудачницами?
– Похоже, чтобы я могла чем-то хвастаться?
– Похоже, ты забыла, что тебе здесь не рады.
– Ты и твои подружки? Так я не к вам пришла.
– Алекс вроде тоже ночами твое имя не повторяет.
– А ты вообще не спишь, каждое его слово ловишь? Тогда понятно, почему тебя отправили на пенсию в девятнадцать.
– Сука!
– Грибница.
Гаврилова смеется, а вот остальные притихли. Или наслаждаются шоу, или чувствуют себя неловко. А может, снимают наш скандал на телефон.
– Приятного вечера, Настя, – елейным голоском произносит Света и сбрасывает все мои вещи со скамейки.
Я слышу, как разлетаются чехлы, как переворачивается сумка и из нее выпадают все вещи, включая кошелек и мобильник. Помада закатывается под шкафчик, но на нее мне плевать, мне нужны телефон и кошелек, все остальное не представляет ценности. Под мерзкое хихиканье я опускаюсь на пол и пытаюсь нащупать мобильник. Когда пальцы касаются краешка чехла, кто-то ногой легонько отпихивает его подальше.
Раздевалка пустеет. Я все так же сижу на холодном полу. Что ж, встреча с прошлым состоялась. Два-ноль… и совсем не в мою пользу.
Водителя еще нет, он застрял в пробке на кольце, и я иду в ресторанчик, что находится на территории клуба. Мы часто заходили туда, когда тренировались. Правда, нормы калорий запрещали брать что-то из меню, так что мы перепробовали весь ассортимент чаев, а еще обожали фруктовый лед: шарик на двоих, чтобы утром весы не порадовали лишними граммами, и наслаждайся запретным лакомством.
Когда-то мы со Светой Гавриловой были подругами. А сейчас я сижу за столиком в нашем ресторанчике одна и глотаю слезы обиды, потому что момент, когда я ползала по полу в поисках вещей, запомню на всю жизнь. Неужели ее ненависть ко мне настолько сильна, что даже факт моей слепоты не остужает ярость? Или я давно не общалась со Светой и теперь это просто ее характер?
А еще мне интересно, спит ли она с Крестовским. Я ругаю себя за эти мысли, потому что поклялась забыть о нем, забыть обо всем, что связывало меня с тренером, но не получается. Я слишком слабая, чтобы быть сильной.
Слышу шаги и поднимаю голову на звук. Как испуганный зверек, вслушиваюсь, напрягаюсь.
– Привет. У тебя свободно? – Голос принадлежит какому-то парню.
– Да. А что, другие столики заняты?
– Как видишь…
– Вообще-то не вижу. – Я вытаскиваю из-под стола трость.
– Блин… прости! Я идиот. Я только что получил премию «За неоценимый вклад в развитие идиотизма в России».
Невольно я улыбаюсь.
– Все в порядке. Садись.
– Как тебя зовут?
– Настя.
– Никита. Есть такое издательство, знаешь? «Настя и Никита».
– А не лихо ли ты поставил буковку «и»?
Он смеется, и я отмечаю, что смех у него очень красивый. Как же хочется прикоснуться и «посмотреть» на нового знакомого! Интересно, позволит ли?
– Ты плачешь? Почему?
– Не плачу. Просто аллергия.
– Часто здесь бываешь?
– Раньше бывала. А теперь, – я легко касаюсь очков, – не очень.
– Что-нибудь посоветуешь из меню?
– А ты спортсмен?
– Я плаваю в свободное время.
– Тогда возьми шпинатную вафлю с креветками и авокадо. Безумно вкусная.
– Идет! А могу я угостить тебя десертом, Настя без «и»?
Странное ощущение. Меня никогда не угощал парень. Я вообще встречалась с мальчиком лишь однажды, когда мне только-только исполнилось пятнадцать. Мальчик был из соседней группы одиночников, и вскоре наш роман затих, придавленный соревнованиями, сборами и тренировками.
Вскоре нам приносят заказ. Я получаю прохладный коктейль в высоком бокале и тарталетку с сырным кремом и фруктами. Очень легкое и приятное сочетание. Или мне так кажется, потому что, окруженная вниманием Никиты, я расцветаю.
Мы болтаем о какой-то ерунде, и я уже почти решаюсь попросить разрешения прикоснуться, как вдруг слышу стук каблуков и нутром чувствую: это не к добру. Я готова поклясться собственной тростью, что рядом сейчас стоит Гаврилова.
– Флутцерша, – презрительно бросает она, смахивает со стола бокал с мохито, прямо мне на колени, и быстро уходит.
– Ни хрена себе, – изумленно выдает Никита. – Ща, погоди, я…
– Стой! – Я протягиваю руку и кладу ему на локоть. – Не надо. Все нормально.
– Это ты называешь нормально?! Кто она вообще такая?
– Мы вместе тренировались. В детстве дружили, попали в одну группу на катке.
– А потом?
– Потом стали конкурентками. Света получила травму на тренировке и решила, что это я все подстроила, чтобы занять ее место на этапах Гран-при. Я поехала вместо нее по решению федерации. Она с тех пор меня ненавидит.
– А как она тебя назвала? Это что-то обидное?
– Флутцершей? Лутц – это такой прыжок. Если его делать с неверного ребра, он очень похож на флип. Поэтому неправильный лутц часто издевательски называют флутцем. Я прыгала его неправильно.
– В который раз убеждаюсь, что женский коллектив – абсолютное зло. Вот прямо темнейшее! Если бы Толкин был умным мужиком, он бы сделал главным злодеем «Властелина колец» женский коллектив. Фродо, Сэм и Голлум, превозмогая и преодолевая, отважно карабкались бы к горе под смертельным взглядом бухгалтерии какой-нибудь фирмы.
Я смеюсь, и обида постепенно проходит. Только платье испорчено: мокрое, липкое. Говорят, оно красивое.
– Слушай, Насть, я покажусь, наверное, бестактным, но… как ты прыгала эти… флитцы… ну…
– Я ослепла четыре года назад, из-за аварии. Не знаю точно, что произошло… ожог или травма. Не помню. До этого я была фигуристкой.
– Ого. Прости, неприятно, наверное, вспоминать.
– Да. Не самая лучшая часть жизни.
– Но раз ты давно не выступаешь, почему эта деваха так на тебя выбесилась? Должно уж отпустить, ты всяко потеряла больше ее.
– Я не знаю. Наверное, ее ненависть очень сильная. Да и не только ее…
– Наверное, ты была крутой фигуристкой.
– Посредственность, – слышу я голос Алекса.
Прислоняюсь ухом к двери и вся обращаюсь в слух.
– Но она этап выиграла.
– Там не у кого было выигрывать. Кубок водокачки. Это раз и два – Гаврилова восстановилась, нельзя ее просто отцепить, потому что Никольская что-то там выиграла. Был уговор: Настасья заменяет Светлану. Светлану больше не нужно заменять. На этап едет она, на чемпионат мира – та, кто будет выше на чемпионате России. Все, решение окончательное.
– Ох, не нравится мне все это, – вздыхает директор. – Родители Никольской тоже в восторг не придут.
– Да плевать, Серег, Никольская деревянная. Растяжки никакой, центровка на вращениях нулевая. Аксель прыгает через раз, да и он ее не спасет, японка тоже прыгает. Сколько мы еще за лутц в протоколах будем получать? Ну, давай смотреть с точки зрения статистики. У кого больше шансов взять золото на этапе? У Никольской с флутцем и кривыми ножками или у Гавриловой с идеальным бильманом и лутц-риттом?
– Это единственная причина, по которой ты хочешь снять Никольскую?
– Что, прости?
– Да брось, девчонка в тебя влюблена. Скажи мне, что ты не прикладываешь ее со всей дури об лед, только чтобы она избавилась от этой влюбленности.
– Серега, ты не директор, ты – главная сплетница клуба. Я хочу медаль. Медаль, мировой рекорд и призовые. А еще контракт для Гавриловой, с которого тоже хорошо капнет. В кого влюблена Никольская и на что она рассчитывала, не мои проблемы. Работать надо было лучше.
– Я была посредственностью. Просто так получилось.
– А я вообще на коньках еле стою. Ковыляю, как маленький ребенок, знаешь, ножками внутрь. Такой гномик-кривоножка.
Я смеюсь, представляя себе эту картину.
– А как ты выглядишь?
– Черт, соврать, что офигенно, будет некрасиво, да? Ладно. Метр восемьдесят рост. Темные волосы. Карие глаза. В общем-то, и все… слушай, я не умею себя описывать. Один нос, два глаза, два уха, не торчат.
– А можно я сама? Руками?
– Давай, – с явным любопытством соглашается Никита.
Подставляет лицо, и я осторожно касаюсь самыми кончиками пальцев, изучаю и рисую портрет в воображении. Наверняка он безумно далек от оригинала, но это лучше, чем ничего.
– Ты симпатичный.
– Ты тоже. Оставишь номер?
Я замираю, застигнутая просьбой врасплох. За тот час, что мы сидим в ресторане, я уже смирилась с тем, что скоро приедет водитель и мы с Никитой расстанемся навсегда. Наверное, поэтому я ему и рассказала куда больше, чем обычно рассказываю о себе.
– Зачем тебе номерок слепой девушки?
– Затем, что с тобой интереснее, чем с большинством зрячих. А еще ты не смотришь постоянно в телефон. Черт… прости, это было бестактно, да?
– Все хорошо. Запиши номер сам.
Пока я диктую телефон, звонит водитель – ждет у ворот. Никита наотрез отказывается взять деньги за мой заказ, оплачивая не только десерт, но и салат, который я съела до того, как он пришел. И помогает дойти до машины. Неожиданно приятное ощущение, когда тебе несут сумку и за руку подводят к воротам.
– Тебе можно ходить на свидания?
– Мне же девятнадцать. Если я заявлю отцу, что пошла на свидание, он собьет люстру, подпрыгнув от счастья.
– Тогда приглашаю. Попробую достать билеты на «Принzzа».
– Супер! Я буду очень рада.
– Тогда до встречи.
Машина ползет по городу, усеянному пробками. Две минуты движения – пять минут стояния на месте. Но сейчас это даже не раздражает, на моих губах мечтательная улыбка. Даже если Никита никогда не позвонит, эти несколько дней, что я буду мечтать о встрече с ним, ценнее месяцев полной апатии. Я не привыкла к такому количеству эмоций.
Радость от возвращения на лед. Страх от того, что осталась одна. Разбередивший душу и старые воспоминания Алекс. Обида и унижение от Гавриловой. Робкая радость и, наконец, мечты о светлом будущем благодаря знакомству с Никитой. Я всегда смеялась над шутками про девушек, придумывающих имена будущим детям после первой же встречи с парнем. А сейчас сама превращаюсь в одну из них.
Снова звонит телефон. Наверное, это отец, и сейчас я ему нажалуюсь на Инну.
– Анастасия? Здравствуйте. Меня зовут Диана Копырева. Я – ассистент продюсера Геннадия Киреева, создателя передачи «В тренде». Насколько мне известно, четыре года назад вы тренировались в группе Александра Крестовского, верно?
– Да, а что такое?
– Мы хотим предложить вам стать героиней нашей передачи. Каждый месяц мы приглашаем гостя с интересной судьбой, какую-то яркую медийную личность, и делаем большое интервью. В связи с популярностью фигурного катания мы решили пригласить вас.
– Но я уже не действующая фигуристка. И… я слепая.
– Мы знаем, Анастасия. Именно поэтому предлагаем вам рассказать свою историю, донести до наших зрителей, что спорт – это не только взлеты, но и падения, крутые виражи. Мне кажется, вы сможете вдохновить тех, кто не делает ничего и говорит «не могу».
– Боюсь, я вынуждена…
«Гаврилова – чемпионка мира, а Никольская завершила карьеру. Вы серьезно спрашиваете, кто был сильнее?»
– …согласиться. Да, я приму ваше предложение.