Я жадно глотала ртом воздух, он растекался во мне кипятком и больно обжигал легкие. Каждый мой вдох сопровождался ужасной мукой, но кричать не хватало сил. Из меня лишь изредка вырывался слабый стон.
С трудом подняла голову и огляделась. Он уже ушел. Попыталась встать, но тело отозвалось нестерпимой болью. Решила немного прийти в себя. Я еще не полностью осознала, что произошло. Все это будто не со мной… так не бывает, не должно быть… казалось, болела каждая клеточка моего тела, от ногтей до кончиков волос. Но сильнее всего болела душа. Она медленно и мучительно умирала, причиняя невообразимые страдания.
Вторая попытка встать оказалась более успешной. Хоть и с трудом, мне удалось оторвать свое измученное тело от ледяной поверхности. Я смотрела на свои разбитые колени и ненавидела их. Если бы не они, возможно, всего этого не случилось бы. А впрочем, это совершенная глупость. Это наверняка случилось бы и при другом стечении обстоятельств.
К моему удивлению, больше ни синяков, ни ссадин не было, хотя, по ощущениям, меня разрезали на мелкие кусочки. О том, что произошло, говорила только алая кровь на внутренней стороне бедра.
Размышления прервал звук шагов. Я медленно легла на пол и закрыла глаза, старалась дышать как можно тише и реже, надеялась, он решит, что я умерла, и больше не тронет. Надежды оказались тщетными. Уже в следующее мгновение я почувствовала его дыхание у своей шеи. Сердце бешено колотилось. Едва он коснулся меня, как тело охватила судорожная дрожь, я хотела закричать, но меня словно парализовало от ужаса. Он взял меня на руки, я крепко зажмурила глаза, приготовившись к новой порции адских мук. Но ничего не произошло, и в следующую минуту я уже сидела в ванной. «Что он задумал, что опять будет делать?» – эти мысли терзали мне разум.
Он молча стянул с меня майку и бросил на пол. Тут меня прорвало, было ощущение, будто у меня только что отняли самое важное, что не осталось в жизни больше ничего. Эта майка была последним, что прикрывало мой стыд, последней тростинкой, за которую я цеплялась, а он отнял ее, отнял и бросил на пол. Я стала кричать, вырываться, мне было все равно, страха больше не осталось, точнее, не осталось сил на страх. Это был не мой крик. Он не мог принадлежать девочке, не мог принадлежать человеку. Это не я, это не со мной…
Это не я… к жизни меня вернула ледяная вода, хлынувшая на меня из душа. Ее потоки обрушились на мою голову, холодом своим смывая с меня последние остатки детства. Я замолчала. Все закончилось, моя душа, издав истошный крик, умерла. Больше не осталось меня, не осталось ничего.
Он искупал меня, смыл кровь. О том, что я еще жива, напоминали лишь пощипывающие от воды коленки.
Вот я, словно в кокон, завернутая в большое полотенце, вновь у него на руках, он несет меня в спальню, укладывает в кровать и заботливо укрывает одеялом. Его губы слегка касаются моего лба, и я остаюсь одна. Какая громкая, кричащая тишина, как тесно в этих стенах. Стены… они все видели, они все знают. Я постепенно погружаюсь на самое темное дно своего сознания и проваливаюсь в сон.
Не знаю, сколько я проспала, но, когда он прервал мой сон, за окном была уже глубокая ночь. Я почувствовала его теплую руку на лбу. Открыв глаза, я не сразу вспомнила, что произошло. Однако память вернулась, едва он коснулся меня взглядом.
– Проснулась? Хочешь чаю?
Его голос был наполнен покоем. Говорил он так, словно ничего не произошло, словно это не он несколькими часами ранее вынул из меня душу.
Я отрицательно помотала головой и натянула одеяло повыше, закрыв часть лица. Хотелось залезть поглубже в кровать, спрятаться от него, чтобы больше никогда не видеть, никогда не слышать и никогда, ни за что не касаться его.
Поверх одеяла он приложил руку к животу и с ноткой заботы в голосе спросил:
– Тебе все еще больно?
Вопрос был будто с издевкой. Можно подумать, его действительно волнует, больно ли мне. Ведь не волновало, когда он… А что он делал? Я даже не знала, как это назвать. Я осознавала, что это что-то очень плохое, грязное, то, что нельзя делать. Но никак не могла придумать этому название.
Я отвела глаза и еще больше закуталась в одеяло. Он попытался дотронуться до меня, но я резко отпрянула назад. Он тяжело вздохнул:
– Ты что-нибудь хочешь?
Конечно, я хочу… хочу, чтобы ты исчез, чтобы я исчезла, чтобы исчезло все это, чтобы всего этого не было.
Но я снова молча помотала головой. Все внутри меня кричало, мои мысли рвались наружу, а я слова не могла выговорить.
Он приобнял меня, и я замерла, дыхание стало тяжёлым, во рту пересохло, меня охватил ужас. Неужели опять… я боялась пошевелиться. Он поцеловал меня в макушку и вышел. Как мучительно долго тянулись эти секунды, отдалявшие его шаги от меня.
Как страшно оставаться наедине со своими мыслями. Что же пошло не так? Что привело к тому, в каком положении я сейчас нахожусь? Что я делала не так? Разве я не слушалась маму? Разве огорчала ее? Мама… почему ты не оказалась рядом? Почему не спасла меня? Чем я заслужила все это? За что мне причинили такую боль, за что растоптали, уничтожили меня? Разве такими должны быть мысли девятилетней девочки, разве они должны лишать сна ребенка?
Я помню каждую секунду того дня в мельчайших подробностях.
Помню нежно-голубое небо, знаете, такое, которого непременно хочется коснуться, попробовать на вкус, кажется, оно напоминает зефир. Такое небо никогда не предвещает беды. Помню палящее солнце, зной которого разливался по земле, проникая в самые узкие улочки, не щадя никого.
Я всегда любила лето, как, наверно, все дети, ведь это пора бесконечно веселых приключений и забав. Мое задорное настроение не омрачал даже отъезд мамы в командировку. Во-первых, это было всего на неделю, во‐вторых, я оставалась с дедушкой, а уж с ним мы найдем способ весело скоротать деньки.
Мама уже стояла у порога, когда я вышла.
– Аминка, ты хотя бы проводи меня, а то, смотрю, ты мое отсутствие и не заметишь.
– Мамочка, ты же сама сказала, что это ненадолго.
– Конечно, ненадолго, но я все равно буду скучать. А ты разве нет?
– Но, мамочка, со мной же останется дедуля. Думаешь, у меня будет время скучать?
Мама рассмеялась, крепко меня обняла, поцеловала и вышла. Во дворе ее уже ждал дедушка. Я закрыла дверь и вдруг неожиданно для себя поняла, что проведу без мамы целую вечность. Мне ужасно захотелось ее обнять. Я так испугалась, что она уже уехала, так и не обнявшись со мной. Выскочив за дверь и слетая вниз по ступенькам, легко преодолевая пролеты один за другим, я выбежала из подъезда и буквально бросилась в объятия мамы. Она пошатнулась, то ли от неожиданности, то ли от силы, с которой я накинулась на нее. Слезы блеснули на ее глазах.
– Я скоро вернусь, милая, обещаю, еще кучу подарков привезу.
Она вновь крепко обняла меня. Нас прервал дедушка:
– Амишка, ты что, хочешь, чтобы мама опоздала и никуда не уехала? А как же тогда наши шалости? – с нескрываемой хитростью сказал дедушка и, подхватив меня, поднял на руки. Конечно, мне нравилась такая забота, но ведь могли увидеть ребята со двора, уж тогда без дразнилок не обойдется, поэтому я запротестовала:
– Пусти, деда! Я же не маленькая, чтобы ты меня на руках носил.
– Конечно, не маленькая. Ты принцесса. А принцесса или на руках, или в карете, кареты у меня нет.
Мама наблюдала и умилялась. Пришло время уезжать. Она вновь заключила нас в объятия, нежно поцеловала и села в такси. Мотор машины негромко зарычал, будто прощаясь, и такси унеслось прочь.
Дедушка сумел развеять печаль от отъезда мамы, я была в предвкушении самой веселой недели в жизни. Дедушка меня очень любил и старался часто баловать.
После смерти отца мама с головой ушла в работу, а дедушка делал все, чтобы я этого не замечала. И у него это неплохо получалось. Я никогда ни в чем не знала отказа от него.
День выдался особенно жарким, но мне, как и другим детям, это было только в радость. Мы с ребятами веселились, заливая двор звонким смехом. И вот, переиграв во все известные нам игры, мы с ребятами устроились на лужайке, недалеко от дома. Над нами проплывали облака самой причудливой формы, а солнце нежно ласкало своими лучами наши лица. Казалось, вот оно, то беззаботное время, которое еще долго будет длиться, но… не для меня.
Мои размышления нахально прервал голос Адама, мальчишки-соседа, что часто играл с нами:
– Амишка, а ты видела, какие яблоки растут в огороде дяди Коли?
– Видела, но я туда не полезу.
Дядя Коля, наш сосед, русский дедушка, ужасно вредный, как мне тогда казалось. Его никто не любил, даже соседи не здоровались и старались держаться подальше от него. Дети его жутко боялись, подпитывали этот страх страшилки, в которых он якобы убивал детей и закапывал в своем огороде, от чего он всегда был невероятно богат урожаем. Конечно, это была лишь выдумка, но выглядел дядя Коля так, что проверить это никто не решался. По крайней мере, до сегодняшнего дня.
– Не знал, что ты такая трусишка, – с издевкой произнес Адам.
– Я не трусишка. А воровать – плохо.
– Так он и сам их не ест. Они просто падают и гниют. Они ему вообще не нужны. А раз не нужны, выходит, это и не кража вовсе.
Я не была уверена в правильности таких выводов, но отрицать их логичность не могла. Дядя Коля действительно никогда даже не собирал яблоки с огорода. Но мне нужно было найти причину, чтобы выйти из ситуации. И Адам это понимал, но ему нужно было меня высмеять.
– Все равно, это ведь чужое.
Я сказала это так неуверенно, что казалось, сама не уверена, впрочем, так оно и было.
– Признай, ты просто боишься.
Конечно, я боялась, но признаться этому задире Адаму, еще и в присутствии других ребят, я просто не могла.
– Ладно, пошли, но красть я ничего не буду. Я перелезу через забор, дойду до дерева и вернусь. Я покажу тебе, что никакая я не трусиха.
Адам рассмеялся. Он не верил, что я это сделаю, признаться, я и сама не верила.
– Да, ты и близко не подойдешь. Ты же девчонка, и этим все сказано.
Слова Адама заставили меня незамедлительно направиться в сторону дома дяди Коли, ребята рванули за мной.
Мы стояли у огорода – я, охваченная чувством страха, и толпа ребят, жаждущих зрелища. Поддразнивания Адама заставили меня взять себя в руки. В конце концов, подумала я, будь все это правдой, дядя Коля давно сидел бы в тюрьме. С этими мыслями я полезла на забор, самоуверенная улыбка этого наглого мальчишки таяла на глазах. Прыжок, и я внутри.
Ребята восторженно вскрикнули. Я была бесконечно горда собой, теперь меня уж точно никто не назовет трусишкой. Я дотронулась до дерева и было собралась выбираться из огорода, как меня посетила мысль, что было бы несправедливо не наградить себя спелыми яблоками, солнечные лучи так красиво играли на них, заставляя краски переливаться, что удержаться было невозможно. К тому же я их вполне заслужила. Я вернулась к дереву, ребята замерли, Адам был в ужасе, нет, он не боялся за меня, он боялся за себя, ведь то, что я делала, превращало его самоуверенность в пыль.
– Скорее, глупая, он же сейчас придет, – не сдержался Адам.
– Ну и что? Я же сказала, что не боюсь его.
Конечно, я лукавила, мое сердце билось так быстро, что едва не выпрыгивало из груди. Но пути назад уже не было. Дрожащими руками я ухватилась за ветку и полезла на дерево. Чем выше я забиралась, тем дальше отступал страх. Вот я уже уверенно сидела на верхушке и грызла яблоки.
– Принеси и нам, Амишка, – крикнул Адам, ребята зашикали, ведь его могли услышать. Уверена, он нарочно так громко кричал.
– Вот еще! Лезь сюда и бери сам.
Пришла моя очередь дразнить его. Я была уверена, ни у кого из ребят никогда не хватит смелости сделать это.
Вдруг послышался шум, и все ребята бросились врассыпную.
Он идет… именно в этот момент я поняла значение выражения «сердце ушло в пятки», голова загудела, сердце застучало в бешеном ритме, внутри все пульсировало. Я второпях стала спускаться с дерева, ветки больно царапали руки, но страх быть пойманной был гораздо сильнее боли. До земли оставалось немного, и я уже была готова прыгать, как ветка подо мной хрустнула, и я упала на землю. Было нестерпимо больно, я разбила колени и сильно ударилась животом о твердую землю, все тело ныло. Но и это было не самое страшное. Весь ужас был в том, что ко мне быстрыми шагами приближался дядя Коля.
Дядя Коля медленно перевернул меня на спину. Ужас не покидал меня, сковав сознание. Казалось, язык во рту распух, и я не могла сказать и слова.
– Ты же могла убиться!
Я впервые слышала, как он говорит, впервые видела его так близко. Его мягкий голос вмиг стер всю картину его грозного вида.
– Встать можешь? Голова не болит? Не тошнит?
Вопросы сыпались один за другим, но я все еще не могла говорить и просто отрицательно мотала головой.
Он поднял меня на руки и занес в дом, положив меня на мягкий диван, он тяжело вздохнул.
– Эх, старость не в радость, такую тростинку пять метров пронес и выдохся. А было время, как богатырь был, хоть сказки обо мне слагай.
Он так искренне улыбался, а мои глаза предательски выдавали страх. Дядя Коля это понял и спешно покинул комнату. Вернулся с полотенцем и бинтом в руках. Он аккуратно протер мои раны влажным теплым полотенцем и заботливо замотал их бинтами.
– Ну что, полегчало?
Он сказал это так виновато, словно это из-за него я упала.
– В доме ни йода, ни зеленки нет, бинт, и тот каким-то чудом нашелся. Давай-ка я отведу тебя домой, а мама уже сделает как надо.
Я молчала. Страх отступил, но я была шокирована поведением дяди Коли. Человек, которого боялись не только дети, но и взрослые, о котором сочиняли страшилки, на деле оказался самым обычным, весьма добродушным стариком. Казалось, таким его знаю только я.
– Идти-то можешь?
– Кажется, да.
– Ну, так давай руку, пойдем домой.
Он улыбнулся и протянул потемневшую, изрезанную морщинами руку. Я машинально подалась назад.
– Ты чего это, боишься меня?
– Да, то есть нет, то есть… о вас говорят…
Какая же я идиотка! Меня охватил стыд. Я стыдилась того, что так себя повела, стыдилась своих мыслей. Он ведь был так добр ко мне, а я обидела его своим страхом.
– Да, у нас любят посудачить. Но больно ты худая, не буду я тебя есть, можешь меня не бояться. Он посмотрел на меня, и я увидела, что глаза его, синие, чистые, как вечернее летнее небо, наполнены теплом. От его враждебности, которую, как оказалось, мы придумали сами, не осталось и следа. Я не могла поверить, что мы придумали все это только потому, что он был не таким, как все.
Я улыбнулась и, наконец, протянула ему свою руку. Он помог мне встать, заботливо приобнял и повел к дверям. Я шла в предвкушении того, как отреагируют ребята. Больше всего мне хотелось похвастаться своим новым другом перед задирой Адамом. Уж теперь, думала я, он точно не посмеет меня обидеть. Но мой план с треском провалился, как только мы вышли за дверь. У порога стоял дедушка. Он был в ярости. Я еще никогда не видела его таким.
– Ты в порядке? Он тебе ничего не сделал?
Дедушка схватил меня за руку и резко притянул к себе. Я едва не упала.
– Деда, ты чего? Дядя Коля…
Я была ошарашена.
– Ты что, старый, совсем из ума выжил? Ты кто такой, чтобы вообще ее трогать и тем более тащить в свою конуру?
Лицо дяди Коли покрылось мраком, казалось, я видела, как сверкает молния в его синих глазах. Он, не сказав ни слова, просто хлопнул перед нами дверьми.
Я была ужасно зла на дедушку, он только что обидел моего друга, обидел абсолютно незаслуженно.
– Он тебя не обидел?
– Нет! Это ты обидел его, – недовольно ответила я.
– Какого лешего, спрашивается, ты вообще туда полезла?
– За яблоками.
Сказав это, я ощутила чувство вины. Как я могла так плохо поступить с дядей Колей?
– С каких пор ты стала красть?
– Я не крала. Когда берешь то, что никому не нужно, это не кража.
Я говорила словами Адама и, хотя я прекрасно осознавала, какая это несусветная чушь, мне нужно было себя хоть как-то оправдать.
Дедушка удивленно взглянул на меня, я была все еще зла на него. Чего он вообще так взъелся на дядю Колю?
– Глянь, как колени разодрала. Не болят?
– Нет, мне дядя Коля помог.
– Значит, так, чтобы и близко к нему не подходила. Поняла?
Что он такое говорит? Я тут в голове слова перебираю, для извинений перед дядей Колей, а он… ну, конечно, дедушка ведь не знает, какой он на самом деле. Я предприняла попытку объяснить:
– Деда, он ведь совсем не такой, как о нем говорят. Он добрый.
Похоже, эти слова пробудили в дедушке еще больший гнев.
– Ты что, не слышала, что я тебе сказал? Чтобы НИКОГДА! Поняла?
Похоже, это было бесполезно, дедушка был непреклонен.
– Как ты вообще меня нашел?
– Как, как? Твоя ребятня на весь двор визжала, что тебя дядя Коля утащил домой и вот-вот убьет.
Дедушка повеселел, а мне после его слов стало только хуже, мне так захотелось рассказать всем, что дядя Коля вовсе не злодей, что он очень добрый, у него теплые руки и глаза цвета неба. Я плелась за дедушкой и раздумывала о том, почему же с дядей Колей никто не хочет дружить. Это открытие мне еще предстоит сделать, оно станет из числа тех, что изменят мое мировоззрение навсегда.
Дойдя до дома, я обнаружила, что рана стала кровоточить, алая дорожка вырисовывалась от колена к щиколотке.
Дедушка тоже заметил.
– Ай-яй-яй, больно, наверно? Ну-ка, мой раненый солдатик, идем, поглядим, что у тебя там.
Он снял бинты и отложил их в сторону.
– Так, ну это нужно хорошенько промыть. Там все в песке.
Я послушно отправилась в ванную и обнаружила, что вся моя одежда совершенно грязная. Раздевшись до трусов, я залезла в ванну, усевшись на краю, стала омывать ранки. Они неприятно пощипывали. Но я справилась, еще и без слез. С чувством исполненного долга я завернулась в полотенце и пошла в свою комнату. Я натягивала майку, когда вошел дедушка.
– Деда, подожди, я еще не одета.
– Давай раны обработаем, перевяжем, а потом оденешься.
– Нет! Ты чего?
Я была в растерянности. С 6 лет я даже маму в ванну не впускала, потому что считала себя уже взрослой.
– Так, Амишка, ну-ка, быстро ложись.
– Но я ведь уже взрослая, это некрасиво.
– Амишка!
Голос дедушки обрел оттенок ярости, и я поплелась к кровати.
– Ложись! – приказал дедушка.
Я послушалась. Легла и натянула на себя покрывало, что застилало кровать. Дедушка зачем-то лег рядом.
– Значит, взрослая говоришь?
Его голос звучал как-то странно, в нем появились какие-то темные нотки. Он коснулся рукой моей шеи.
– Деда, ты чего?
– Давай поиграем в игру? Во взрослую игру. А поскольку ты больше не маленькая, можешь называть меня Руслан, а не деда.
– Но деда…
Он приложил палец к моим губам.
– Не деда. Руслан.
– Да, д… Руслан.
– Вот так. Хорошая девочка. А теперь поиграем. Только это будет наш с тобой секрет. Никому о нем не рассказывай.
Почему-то мне было страшно от всего происходящего. Мое сердце так и норовило выпрыгнуть из груди.
– Ты поняла? НИ-КО-МУ.
Я кивнула.
– Вот и хорошо.
Он тяжело дышал, острый запах табака вызывал тошноту. Прикосновения обретали странный, не знакомый мне характер. Он ласкал меня, но не так, как раньше, он блуждал по моему телу.
Его ледяные руки скользнули от живота к трусикам, он аккуратно приподнял их и стал меня трогать. Я замерла. Меня охватил стыд и страх. Я не понимала, зачем он это делает, но знала, что это очень плохо.
– Не надо.
Это все, что я могла сказать. Хотелось кричать, звать на помощь, но я впала в ступор, ком в горле почти лишил возможности дышать. Он закрыл мне рот рукой и стал жадно целовать, его щетина больно царапала мое детское тельце, но ему было все равно, его не интересовала моя боль, он превратился в голодное животное. С остервенением разорвав последнее, что прикрывало мою наготу, он сел сверху, больно сдавив мне ноги. Я зажмурилась, то ли от страха, то ли от стыда перед его обнаженным телом.
Слезы градом катились по щекам, но его это не останавливало. Впервые в жизни он был равнодушен к моим слезам.
– Не бойся, девочка моя, я не сделаю ничего дурного. Тебе понравится.
Учащённое дыхание придавало его шёпоту зловещий оттенок, вселяя в меня ужас перед предстоящим.
– Моя девочка, моя принцесса.
Я так привыкла слышать эти слова от него, но в этот раз они звучали по-другому и значили совершенно другое…
– Мне больно.
Казалось, я сказала это так тихо, отрывисто, что сама не услышала. Но он услышал. Услышал и моментально среагировал. Он встал, я с облегчением вздохнула. «Он понял, что мне не нравится, и решил не делать этого», но как же я ошибалась. Он подошёл ближе, протянул руки и поднял меня.
– Вставай на колени.
Я недоумевала. Что происходит, что он от меня хочет?
– Вставай, я сказал!
На этот раз он схватил меня за локоть и притянул к себе. Я послушно встала на колени. Он встал напротив меня, обвел рукой линии моего лица и схватил меня за волосы. Стало больно, я зажмурилась.
– Открой рот.
– Что?
– Открой рот, я сказал.
Я вновь послушалась, и это стало ещё одним согласием, которое мучило меня всю жизнь, которое отягощало мое чувство вины.
Вдруг я почувствовала что-то во рту, дышать становилось все тяжелее, рвотные позывы усиливались, края рта болели, я боялась открыть глаза, боялась увидеть то, что он делает. Он держал меня за волосы, то притягивая к себе, то отталкивая назад. Не хотела смотреть.
Сейчас мне кажется, я понимала, что он творил, но не верила, не хотела убеждаться в этом. Вдруг мне стало нестерпимо больно, и я открыла глаза… с ужасом поняв, что он все это время мне запихивал в рот, я не смогла сдержаться, меня стошнило прямо на него. Разъярённый, он отшвырнул меня в сторону, больно ударившись головой о стену, я отключилась. Никогда ранее я не знала мужской ярости, не ощущала на себе мужского гнева.
Когда пришла в себя, он уже сидел рядом. Мы встретились глазами. Я вдруг осознала, это уже был не мой любимый дедушка, не мой ангел-хранитель, это был чужой мужчина, грязный, похотливый, подлый, это было воплощение зла.
Я залилась слезами. Страх, обида, боль, ненависть. Во мне смешались все эти чувства, они переполняли меня, рвались наружу, и я отпускала их слезами. Он лёг рядом, вновь закрыл мне рот рукой и навалился на меня всем своим телом. Я попыталась вырваться, но под его весом ничего не могла сделать. Сил сопротивляться больше не было. Я закрыла глаза, перенеслась куда-то очень далеко, мне хотелось почувствовать себя в безопасности, хотя бы в мыслях. Вдруг меня пронзила страшная боль, словно тысячи острых лезвий оказались в моем теле. Я взвыла. Он сдавил мне шею рукой и продолжил. От боли я потеряла связь с реальностью. Казалось, я то теряла сознание, то вновь приходила в себя. Стоны… я слышала только его стоны, отдаленно… совсем близко… громкость росла по мере того, как я приходила в себя. Толчки прекратились, вспотевшее тело наконец слезло с меня. Сознание уносило куда-то вдаль. Я безмолвно лежала на холодной поверхности. Сил не хватало даже на то, чтобы дышать. Казалось, я умерла, надеялась, что умерла…
Конечно, вспоминая все это сейчас, я думаю, почему же я не открыла окно, не позвала на помощь, почему не убежала, почему не кричала так громко, чтобы меня услышали соседи, почему, почему, почему???
Я сама виновата, виновата в том, что была напуганным ребёнком, не сумевшим себя защитить…
Дни после тянулись нестерпимо долго, я не выходила из комнаты, боясь снова встретиться со своим ужасом. Он больше меня не трогал. Заходил лишь занести еду, которой я даже не касалась. Я старалась не трогать ничего, к чему он прикасался. Если нужно было в туалет или одолевал голод, я вылавливала момент, когда он покидал дом, прошмыгивала в кухню, брала фрукты или йогурты, быстро съедала и бежала обратно. В таких условиях я жила пять дней. Все время лежала в постели, едва услышав шаги, я тут же закрывала глаза и притворялась спящей. Я слышала, как он говорил ребятам со двора, что пришли навестить меня после происшествия с дядей Колей (я и забыла совсем про него), что я болею и ко мне нельзя. Он не говорил со мной. Только за день до приезда мамы. Как четко помню я его слова, я тысячи раз перематывала их в своей голове, не понимая, чем же они напугали меня и вселили такое тяжелое чувство вины. Я помню, как уверенно звучал его голос, как расплывалось в улыбке его морщинистое лицо, помню блеск его глаз. Он вел себя так спокойно, что казалось, ничего страшного он не делал, напротив, это я повела себя неправильно, и теперь по милости своей он скроет это от мамы.
– Маленькая моя, я тебя люблю, даже несмотря на то, что произошло. Ты взрослая девочка и должна уметь хранить секреты. Это наш с тобой секрет, и никому не нужно об этом говорить. Ты ведь не хочешь, чтобы все знали, какая ты глупышка, чтобы все знали, что ты больна, а ведь ты больна, иначе тебя бы не стошнило, у тебя бы не пошла кровь.
– Но ведь нужно сказать маме, – взмолилась я. Хотя, конечно, я понимала, что маме нельзя говорить в первую очередь.
– Нет, малышка, маму ты только огорчишь. Ты ведь этого не хочешь? К тому же мама может не только наказать тебя за все это, но и уложить в больницу, и ты больше не сможешь играть со своими друзьями, ходить в школу.
Слезы затуманили мне глаза, я так надеялась, что расскажу все маме, и она меня защитит, спрячет, сделает хоть что-нибудь. Я так хотела выплакать эту боль, мама ведь всегда могла помочь, она была способна залечить все раны. Тогда ему удалось внушить мне чувство вины. Оно душило меня, я вспоминала, ведь я сама соглашалась на все это. Нет. Я не смогу сказать маме.
Он понял это. Его маленькие черные глазки заблестели, он расплылся в улыбке и поцеловал меня в лоб.
– Хорошая девочка.
По приезде мама, конечно, заметила изменения в моем поведении, но, поговорив со мной, решила, что все из-за ее отъезда, я и не отрицала. Дедушку я избегала, он объяснил это тем, что стал строже ко мне, поскольку я уже взрослая и это просто мой бунт. А затем следовал переходный возраст, на который успешно списывались все беды. Мама работала с утра до позднего вечера, часто оставалась на дежурства, так что она многого просто не могла заметить. Из жизнерадостной девочки, чей смех заливал весь дом, я превратилась в замкнутую серую мышку. Я стала бояться всех взрослых, особенно мужчин, старалась вообще как можно дальше держаться от людей. Шли годы, страх перед словами дедушки сменил страх причинить боль маме. Когда мне исполнилось 14, я стала многое вспоминать и понимать. Все это ведь началось задолго до тех событий. Я вспоминала, как он меня трогал, как прижимался ко мне, пока я спала. И это обрело совершенно иной, грязный, омерзительный смысл.
Спустя 2 года случилось непредвиденное. Оказалось, я не единственная жертва его похоти. Сначала не побоялась рассказать одна девочка, а затем заговорили и все остальные. Подумать только… сколько жизней он сломал, сколько жизней сломала я своим молчанием.
Это было холодное осеннее утро, небо затянули серые тучи. Краски вокруг совсем померкли, и уныние проникало в каждый уголочек квартиры. Раздался громкий стук в дверь, стоящий по ту сторону буквально выламывал ее. Мама встала из-за стола и спешно двинулась к дверям. Едва она успела открыть дверь, как некто ударом в грудь сбил ее с ног. Я вскочила и подбежала к ней. На пороге стоял дядя Зураб, наш сосед, отец девочки, с которой я дружила. Мы были в недоумении, он кричал, спрашивал, где дедушка. Но из-за шока мы не могли разобрать смысл его слов. А затем… там, за дверью, я увидела зареванную Камиллу, и меня осенило… Я встала и подошла к ней. Мне хотелось обнять ее, обнять и выплакать всю эту боль, разделить ее, сказать, что я знаю, каково ей, что я тоже это пережила. Я так хотела взять ее за руку, чтобы не дать утонуть в этой горечи, в которой тонула я. Но в ее красных от слез глазах читалась ненависть ко мне, ведь я была частью семьи этого подонка. Меня оглушало собственное молчание, оглушали ее глаза, полные боли и ненависти. Я не слышала и не понимала происходящего вокруг, крики, брань, все это было фоном. В реальность меня вернула пощечина. Я подняла глаза и увидела, что последовала она от дяди Зураба.
– Маленькая дрянь! Ты знала все! Таскала ее к себе домой специально для этого извращуги. Я уничтожу всю вашу семейку!
Он был похож на разъярённого зверя, но меня это не пугало. Мое сердце разрывалось совершенно от другого чувства – от боли. Я вновь переживала тот кошмар. Внутри все сгорало, моя душа кричала: «Я не виновата! Я не виновата! Я тоже перенесла это… я не виновата». Но мое существо не могло ничего выдать, кроме горьких слез. Сил стоять больше не было, я упала на колени.
Я не помню, что произошло дальше. Помню лишь то, что, когда пришла в себя, в доме стоял ужасный шум. Я увидела дедушку, рука его нелепо свисала, а застывшее бездвижное тело расплывалось по дивану. Врачи «Скорой» констатировали смерть. Он умер… я не могла поверить. Вот так взял и умер. И ничего ему теперь за это не будет. Мы остались здесь страдать, переживать эту боль изо дня в день, а он просто ушел, и все… я бросилась к нему, мой крик в мгновение заставил всех замолчать.
– Вставай! Вставай! Ты не можешь умереть! Вставай!
Рыдая, я впивалась ногтями в его плечи и пыталась поднять, я трясла его со всей силой, будто пытаясь разбудить, но его отяжелевшее, холодное тело никак не поддавалось. Он не должен умереть, не сейчас…
Я вспомнила все, вспомнила свою беспомощность, свою безнадежность, и вся эта горечь выливалась в истошные крики. Как он может умереть, не ответив за все злодеяния, умереть вот так просто?!
Следующим же днем его похоронили. Какая ирония… помочь в этом деле отозвался только ненавистный дедушке дядя Коля. Он ни разу ни о чем не спросил, не сказал ни слова. Но его небесно-голубые глаза были красноречивее любых фраз. Они были полны сожаления, нет, не к дедушке, а ко мне с мамой. Он понимал, что теперь нам не будет жизни в этом городе и придется бросить все и уехать. Уехать далеко, сбежать от себя.
Мама никогда не затрагивала эту тему, то ли от стыда, то ли от страха перед правдой. После переезда она еще больше ушла в работу, а я, исполненная ненавистью к себе, за свое молчание, влачила жалкое существование на этой земле. Я не понимала, кого я ненавижу больше – дедушку, который оказался настолько нравственно прогнившим, или себя, за свое молчание, по причине которого было сломано столько жизней.
Я всю жизнь пыталась выстроить стену между тем днём и будущим, но каждая попытка разбивалась о жестокую реальность. Я не могла ничего поделать с тем, что во мне, еще 9-летнем ребёнке, навсегда изменилось представление о природе человеческой натуры.