С момента нашего разговора прошли сутки.
Перед уходом, с инициативы Павла Сергеевича, женщина, что я видел ранее, выдала мне ключи от пустующей однокомнатной квартиры на краю города. Никаких инструкций касательно моих дальнейших действий я не получил. Ну, кроме одного – никуда не лезть и не высовываться.
Встреча с чекистом оказалась весьма продуктивной. Во-первых, выяснилось, что он мне не враг. Пусть и в друзья его не запишешь, но хотя бы – не враг. Во-вторых, я узнал, что если бы Лисицын тогда не вмешался, скорее всего, я бы уже лежал где-то в лесочке, присыпанный землей. В третьих я понял, что комитет уже осведомлен о присутствии на АЭС посторонних лиц и того факта, что для всего предприятия имеется непосредственная угроза.
Ну и на сладкое – заявление о том, что чекисты взяли диверсанта с бомбой. Уж не знаю, насколько это правда, но вряд ли он стал бы врать. Никакого смысла во лжи не было в принципе.
Ничего существенного он больше не сказал, и мы разошлись.
Вот только меня все не отпускала одна мысль – если диверсанта взяли, кто же тогда устроил поджог дома? Вывод напрашивался сам собой – работает не один человек, а целая группа. Есть свой человек в комитете, причем влиятельный. Черт возьми, да тут целая банда обосновалась.
Уж не знаю, чем руководствовались эти люди, но некоторые их решения и действия казались мне какими-то хаотичными, поспешными. Как-то все бессистемно, необдуманно.
Но итоги были неутешительными – меня почему-то воспринимали как угрозу. Быть может, считали каким-нибудь внештатным сотрудником КГБ?
Сейчас передо мной никаких серьезных задач не стояло. Петров с головой ушел в расследование серии убийств – случилось еще одно, пятое по счету. Но меня это не волновало – у каждого свои проблемы.
По мнению комитетских получалось, что они предотвратили диверсию. И честно говоря, по истории я не помнил, действительно ли что-то подобное было в сентябре восемьдесят пятого или нет. Скорее всего, потому, что это держалось в секрете. И не факт, что подобное вообще было.
Но вряд ли враг на этом остановится, очевидно же. Чекисты взяли лишь исполнителя. Пешку.
Еще один погиб, разбившись о понтон. Значит, уже минус два. Сколько же их там на самом деле?
Определенно, будут еще попытки устроить аварию, но вряд ли гэбэшники это понимают. Угроза никуда не делась и ее масштабы куда серьезнее. Двадцать шестое апреля по-прежнему является тем самым днем «икс». Однако тут можно размышлять очень долго…
Если провести мозговой штурм, то вряд ли идея с бомбой будет реализована повторно. Я еще больше закрепил свою уверенность в том, что для следующей попытки непременно будут использованы сразу несколько факторов. И дефекты реактора стоят далеко не на последнем месте. Враг определенно больше не допустит такой ошибки.
А что касается коллеги по несчастью… Не было у меня уверенности, что Андрей Петров передумает. Сложный он какой-то, на своей волне. Для того, чтобы он решился помогать мне, должно возникнуть серьезное обстоятельство, вот только какое?
Нет, использовать какие-то левые махинации, чтобы склонить его на свою сторону, я не собирался. Это низко и подло с моей стороны. Он должен решиться сам, я не вправе навязывать свое мнение.
Вообще, его ответ тоже неоднозначный. Он вроде как и не согласился, но и не отказался. Однако напоследок упомянул, что я могу рассчитывать на его помощь. Сказано это было так, что и выводы можно сделать какие угодно. Впрочем, время еще есть – кто знает, вдруг вмешается какое-то серьезное обстоятельство, которое заставит его передумать?!
Следующие несколько дней было тихо.
Связь с внешним миром для меня почти прервалась.
Как и сказал Андрей, со всех стендов «Их разыскивает милиция» мой фоторобот действительно пропал. Вчера, при вечерней прогулке, случайно наткнулся на милицейский патруль, который не обратил на меня никакого внимания.
Деньги из схрона Лисицына заканчивались. И хотя тратил я их только на питание в столовой, долго это продолжаться не могло. Ни о какой работе и речи быть не может…
Фактически, я все еще был дезертиром. Павел Сергеевич ничего не сказал о моем возвращении в учебный центр, а значит, это обстоятельство под серьезным вопросом. Правда, почему молчала комендатура, мне было совершенно непонятно. Капитан Жмыхайло, получив в ноги пару резиновых пуль, должен был дать какой-то ход инциденту, но почему-то не дал. И это напрягало. Ему что, заткнули рот? Или убрали, как ненужного свидетеля?
Черт возьми, насколько же глубоко влияние того человека, что стоит за всеми этими делами?! Даже не верится, что в Союзе могло происходить подобное.
Однако не стоит недооценивать контрразведку иностранных государств. История знает такие случаи, когда предпринимались просто немыслимые многоходовки.
В любом случае, сейчас я находился в подвешенном состоянии.
Если с «полковником Андреем» работать было относительно просто, то с отцом Генки дела обстояли иначе. Я предполагал, что он один из местных начальников отдела внутренней безопасности, однако разговоры с ним проходили в другом свете. Особой лояльности ко мне он не испытывал, просто ограниченно делился информацией. Да и с чего бы? Думаю, он вообще не стал бы со мной возиться, если бы не тот факт, что я спас его сына.
Все, что касалось деятельности учебного центра на станции, было скрыто под завесой тайны. Пожалуй, неведение – самое худшее. Вопросов по-прежнему было много, а ответы получить было просто не у кого.
Почти три дня я безвылазно сидел в квартире, покидая ее только для того, чтобы пообедать или поужинать. Все остальные перемещения мне ограничили. Точнее, не ограничили, а порекомендовали ограничить. Это разные вещи. Но я был уверен, за мной все равно кто-то наблюдает и докладывает, куда нужно, обо всех действиях.
Однажды, когда я уже собирался ложиться спать, раздался телефонный звонок.
Событие поставило меня в тупик – кто мог знать о том, что я здесь? Кто вообще станет сюда звонить?
Квартирка-то маленькая, совсем не обустроенная. Из мебели только стол, стул, да кровать. Все.
Подошел к телефону, выждал несколько секунд и взял трубку.
– Да?
– Чего так долго, Савельев?! – раздался оттуда возмущенный голос. Сразу его узнал. Лисицын.
– В ванной был, – соврал я. – Что-то случилось?
– Можно и так сказать. Наверняка ты в курсе, что на ЧАЭС взяли диверсанта несколько дней назад. Так вот, никаких существенных показаний он не дал. А сегодня утром неожиданно помер.
– Как так? – удивился я. Удивился, скорее для вида.
– Неизвестно. Проводят экспертизу, но это займет немало времени. В общем, у меня к тебе есть дело.
Я промолчал, потому что заподозрил неладное.
– Да ты не нервничай, Савельев! – голос у Лисицына звучал странно. – Твой бывший командир, старший лейтенант Паршин, не внушает нам доверия. Предполагаю, что он получал от кого-то соответствующие указания спровоцировать конфликт. Развалить взаимоотношения между остатками подразделения. Гнездова убрали не просто так, а для того, чтобы на его место поставить своего человека. Его, Паршина!
– Не совсем понятно… Какова моя роль в этом?
– А вот это тебе не понравится, – загадочно произнес Лисицын. Затем просто положил трубку.
Секунд тридцать я стоял как статуя, с прижатым к уху куском пластика.
Выругался – интриган хренов. Что за игры? Если я молодой, это не значит, что мной можно вертеть как угодно.
Остаток вечера прошел без каких-либо событий, поэтому я лег спать. Сон поначалу не шел, но, в конце концов, я все-таки задремал. Спал плохо, постоянно просыпался.
А утром я подскочил с кровати словно ужаленный – в дверь настойчиво постучали. Очень настойчиво.
– Кто? – спросил я, не открывая замка.
– Полевая почта! – ответили с той стороны.
В глазок я разглядел знакомую физиономию Лисицына. Тот был в гражданской форме одежды.
Открыл дверь, жестом пригласил войти. Но тот с порога заявил:
– Нет, я тут не для этого! Держи! – он решительно сунул мне конверт, после чего развернулся и ушел. Послышались удаляющиеся гулкие шаги на лестнице.
Пожав плечами, я закрыл дверь. Разорвал конверт и вытащил наружу три черно-белых фотографии. На одной из них был изображен старший лейтенант Паршин в гражданской форме. Судя по всему, фото сделано со стороны втайне. На втором фото он же, в кафе «Припять». За одним столиком с ним сидел какой-то человек в плаще. На столе стоял чемодан. А на третьем снимке тот же незнакомец в плаще, только теперь было хорошо различимо его лицо.
– Да зараза… – с досадой выдохнул я, опознав запечатленного на фото человека.
Швырнул фотографии на стол. Уставился в потолок.
Это был тот самый поджигатель, что разбился о понтон. Ошибки быть не могло – у меня хорошая память на лица.
Получился замкнутый круг. Разобраться в хитрых переплетениях, интригах было просто невозможно. Я не мент, совсем не детектив. В голове гудело от обилия происходящего. Невольно возникало желание бросить все и убраться куда-нибудь подальше от всей этой неразберихи.
Но вместе с этим возникал вопрос, а зачем Лисицын вообще передал мне эти фотографии?
Имелся и второй вопрос – тело поджигателя наверняка нашли, все-таки в портовой зоне достаточно рабочих. Почему не было огласки?
Перевернул фото, на одном из них значилось: «Лазурный», сегодня в 10:00.
Нахмурился – надоела эта игра в шпионов. Устроили никому не нужный цирк.
Неожиданно меня затошнило. Решил выбраться из дома, немного прогуляться. Сейчас была суббота, погода спокойная и солнечная. Заварить бы чашечку кофе, выйти на балкон и понежиться на солнышке. Да только ни кофе, ни балкона у меня не было. А была масса вопросов и осознание, что я в дерьме. Несмотря на то, что вроде как соприкасаюсь с КГБ по некоторым вопросам, одновременно я понимал – никому до меня дела нет.
Они взяли диверсанта. Наверняка командование обрадовалось, бдительность тут же снизилась. А ведь это только начало сложного процесса, первая попытка противника исполнить задуманное. Дальше будет хуже.
Вполне возможно, что заварившаяся каша – из-за меня. Вполне возможно, что я своими действиями спровоцировал их действовать иначе, раньше срока. Хоть подразделения «Барьер» больше и нет, наши парни находятся в числе тех, кто охраняет ЧАЭС. Как минимум Артем Горчаков… Я ведь успел сообщить ему о своих подозрениях, и он понял меня правильно. Этот будет начеку, если его как-то предупредить. Но что может один человек? Впрочем, никаких особых надежд на своих бывших сослуживцев я не возлагал…
Выбравшись на улицу, я полной грудью вдохнул свежий воздух. Выдохнул.
Голова слегка закружилась, но это нормально. В кровь резко попало большее количество кислорода – последствия того, что я сидел в четырех стенах.
Вообще, квартира, в которой я обосновался, находилась почти на самой окраине Припяти. Девятиэтажный дом с номером семь располагался на пересечении улиц Гидропроектовской и Семиходской. Район почти пустой, ничего интересного здесь не было.
Направился в сторону улицы Героев Сталинграда, откуда можно было спуститься на Лазарева. Никакой конкретной цели у меня не было, просто хотелось пройтись и привести мысли в порядок. Вполне возможно, что кто-то из комитетских сел мне на хвост – мне было все равно. Я настолько устал от высиживания в четырех стенах, устал прятаться, что просто забил на указания. С какого перепугу мне исполнять чьи-то команды? Комитетчики сами не понимают, что происходит и какова реальная угроза.
Да, если засесть в нору и молча выжидать, то, возможно, КГБ все и разрулят сами, хотя я не верил в подобный исход. Вполне может сложиться, что авария произойдет не двадцать шестого апреля, а раньше или позже – ведь ход событий уже был нарушен. Опять же, можно только гадать, как будут развиваться события дальше.
Только сейчас пришло в голову, что если раньше у меня было преимущество – я знал дату, время и место. То теперь, все с ног на голову перевернулось. Когда угодно, где угодно. Если в прошлой жизни объектом был энергоблок номер четыре, то сейчас им мог оказаться любой из оставшихся. И кто знает, вдруг к тому времени успеют достроить и запустить третью очередь?!
Дерьмо! Я, если взглянуть на обстановку в целом, по-прежнему, ни на шаг не приблизился к решению проблемы. Только обрастаю новыми… Топчусь на месте.
Размышляя, я незаметно добрался до перекрестка, свернул к центру города.
Вдруг услышал звук сирены. Оглянулся – через перекресток проезжал белый рафик скорой помощи. Он свернул влево, завернул во двор, прямо передо мной. Затем почему-то развернулся и сдал назад. Приостановился.
Из окна водителя высунулся пожилой мужик грузинской наружности. По крайней мере, нос принадлежал именно этой нации.
– Слушай, дарагой! Гдэ тут дом номер шыстнадцать, а? Первый день работать, путаюсь ищо. Сделай добрае дело, памаги, а?