После четвертого курса университета я был вынужден досрочно сдавать экзаменационную сессию по семейным обстоятельствам. Cдал все успешно – и экзамены, и зачёты, кроме одного спецкурса, по-моему, «Размещение производительных сил», который вёл профессор Пробст. Я очень активно занимался этим предметом и на последнем занятии профессор сказал, что я заслужил за хорошую работу зачет-автомат и что он поставит мне его в зачетную книжку на следующей неделе. Однако профессор был вынужден уехать в командировку, и в деканате сказали, что вернётся только через неделю.
Поскольку сроки поджимали, я очень расстроился и в подавленном состоянии шел по коридору факультета. Вдруг мимо меня сломя голову куда-то неслись мои однокурсники. Я остановил одного из них, и он сказал, что профессор Плетнёв принимает аналогичный двенадцатичасовой специальный курс. «Побежали к нему, может, поставит. Какая разница, кто распишется в твоей экзаменационной книжке», – рассудил мой однокурсник.
В аудитории собралось человек 70. Профессор собрал все экзаменационные книжки и приступил к опросу студентов. По тому, как он их спрашивал, стало ясно, что у профессора в жизни шла черная полоса. Он был не брит, о чем свидетельствовала трех-пятидневная рыжая щетина. На лице читались следы похмелья. Надо отметить, что он был очень талантливым и умным человеком, написал несколько монографий, пользовался уважением среди сотрудников и коллег-преподавателей.
Опрашивая студентов по курсу, он, конечно, «вставлял шпильки» и каждый раз в соответствии с индивидуальными особенностями студента. Например, вызвав Алика Симоняна, он спросил: «А тренер Московского “Спартака” Никита Симонян не ваш родственник?». Тот ответил: «Нет, не мой». Кто-то из студентов крикнул: «Но Алик тоже спортсмен, правда, легкоатлет – спринтер». «Хорошо, ставлю зачёт. Декан любит спортсменов», – с пафосом произнес профессор.
Я оказался в двойственном положении. С одной стороны, мне нужно было оформить зачёт, с другой – я не хотел быть осмеян перед однокурсниками. Для этого подготовил тираду и, когда очередь дошла до меня, быстро вымолвил, как бы взяв «бразды правления» в свои руки: «Уважаемый, Эрик Пантелеймонович, – сказал я, – меня не было на двух последних занятиях по причине досрочной сдачи сессии по семейным обстоятельствам, но я прочитал все лекции, одолжив их у своих товарищей». Вдруг Плетнев прервал мою речь и громко прокричал: «Меня не интересуют ваши текущие проблемы. Меня интересует почему вы – Олег Эрикович, а я – Эрик Пантелеймонович?». В аудитории воцарилась гробовая тишина. Я был должен как-то реагировать на заданный мне вопрос. И отреагировал: «Этот вопрос надо адресовать вам, уважаемый профессор, ведь вы – Эрик Пантелеймонович, а я всего-навсего – Олег Эрикович». Аудитория разразилась гомерическим хохотом, а мне на стол плюхнулась моя зачетная книжка с проставленным зачетом по спецкурсу. Видимо, преподавателя удовлетворил мой ответ.
Сдав сессию за год, я погрузился в ностальгическое настроение. А когда закончился процесс сдачи зачета, и профессор Плетнев вышел из аудитории, я подошел к нему и спросил: «Эрик Пантелеймонович, а почему вы – действительно, Эрик Пантелеймонович?». Дыхнув на меня свежим коньячным запахом, он ответил: «Я родился в 1925 году, а, как известно, в те времена давали злободневные имена. Вот родители и назвали меня Эрик, что означает: электрификация, революция, индустриализация, кооперирование. Но это не самое злободневное имя. Например, уважаемый профессор Козодоев Иван Иосифович своего сына, который тоже родился в те времена, назвал Трактором. Ха-ха-ха, Трактор Иванович Козодоев».
09.06.13 г.