Глава пятая Пробуждение
На пороге дома сырая ночь обслюнявила мерзко холодным и влажным языком лицо. Но так даже легче, остатки сна испаряются без остатка, не то что летом. Бегун моментально взял нужный темп и потрусил через деревню в сторону леса. Все бы ничего, вот только кроссовки хлюпают и тонут в грязи, а в сапогах много не набегаешь.
Он пробегал мимо дряхлых домишек и навороченных новых строений за крепкими заборами, беспробудно спящих в четыре часа утра, без единого горящего окна. Даже матерые сторожевые псы сейчас дрыхли, а если и рыкали ошалело, то с явным опозданием. До леса добежал, не заглядывая в карту, фонарик из рюкзака не доставал, понятно и так, что другого маршрута быть не может. И привычно свернул не в сторону расчерченной тропинками рощи, а туда, где лежал «дурной», по выражению деревенских, заболоченный массив, куда народ совался разве что в ягодные сезоны. Пока бежал, мысленно себя инструктировал: нужно быть предельно осторожным, хватит с него и вчерашней встречи с веткой, что рассекла щеку до крови. Весь день пришлось отвечать на вопросы и бесконечно врать.
Конечно, он мог сказать, что бегает по утрам, это даже ложью не назовешь. Но Саша Дятлов для себя давно сформулировал одну важную вещь: если оставишь торчать наружу хоть хвостик неудобной правды, то рано или поздно кто-то ухватится за него и непременно вытащит на всеобщее обозрение всю неприглядную тушку. А хочешь, чтобы все было шито-крыто, будь любезен, не давай себе никаких поблажек. Не отказывайся от прежних занятий, чтобы выгадать хоть немного времени на отдых. Хотя баскетбол пришлось забросить, иначе тренер рано или поздно заценил бы разнообразные отметины на его теле и мог поднять тревогу, сейчас с этим строго.
Пока ему все удавалось, никто из друзей или приятелей ни разу не подметил: «Ты, Санек, какой-то не такой в последнее время». Вот только с Даной… тут дело куда сложнее оказалось. Когда ему невероятными усилиями удавалось выкроить чуть больше времени, чтобы сводить ее куда-нибудь, выяснялось, что Богданка не в настроении, капризничает и хочет домой. Когда все сваливалось сразу – уроки, тренировки, очередная олимпиада плюс ежедневная дикая усталость, – вот тут подруга и объявляла, что не прочь куда-нибудь сходить, если ему хочется, конечно. Эта тактичная формулировка означала, что в случае отказа он может с ней даже не заговаривать, как минимум, неделю.
На один из таких дней и выпал злополучный поход в кино… Саша даже застонал на бегу от неловкости, припомнив, как очнулся к середине фильма и мучительно не мог понять, где он и что происходит. Даже лучше, что Данка гордо покинула его раньше.
Он терялся, когда ловил на себе словно бы выжидающий взгляд ее серых, быстрых, как ртуть, глаз. Потому что слишком шатко было все в его жизни, чтобы хоть что-то пообещать этой девочке, такой избалованной, переменчивой… и такой необходимой. То, что он считал для себя главным, постоянно ускользало от него.
По шаткому мостику из уложенных рядком бревен он перебежал через мелкую речку, вот тут уж достал из кармана карту и включил фонарь. И в сердцах выругался, поняв, где сегодня ему предстоит побывать. Небольшой островок в самой заболоченной части леса всегда казался Саше вроде как заколдованным, потому что попасть на него было просто, а вот выбраться – наоборот. Ведущая к нему тропа петляла, но была четкой, в низинах даже мощенной досками. Ходили туда в ягодный сезон самые жадные до добычи и опытные местные, знавшие каждый уголок леса, пройти по их вешкам проблемы не составляло даже сейчас, в распутицу. Но, оказавшись на островке, вернуться на ту единственную тропу, что вела через болото, было трудновато. Да и начиналась тропа не у самого острова, а на расстоянии большого прыжка. Одно дело – прыгать с тропы на четко очерченный край островка, и совсем другое – назад, в неизвестность, рискуя влететь с разбегу в топь. Одним словом, все могло затянуться, а нужно было успеть на автобус в Питер – шел второй день олимпиады.
Был вариант оставить у тропы включенный фонарь, но запасного он не взял, да и вообще на этом чертовом островке технике доверять не стоило, все ломалось и гасло. Здесь точно обитали какие-то враждебные человеку силы, всеми силами желавшие если не сгубить, то хоть помучить вволю.
Парень ограничился тем, что, уже перейдя на островок, нашел в траве пять камней покрупнее, расставил с обеих сторон тропки, даже ветку приладил в направлении прыжка. И снова заглянул в бумажку с планом. Но на изображении островка никаких значков не стояло, а это значило, что ему самому придется разыскивать свои неприятности.
И вдруг в сырой давящей на уши тишине возник звук – низкое, полное угрозы рычание невидимого зверя. Оно все нарастало, так что Дятлов ощутил вибрацию внутри грудной клетки, и наконец взлетело к небу пронзительным воем. Отпинав в сторонку мысль о порой забредающих в лес волках, он отлип от иссохшего ствола, к которому интуитивно прижался спиной, вытащил из кармана складной нож, вытянул ногтем самое длинное и узкое лезвие, выставил вперед в правой руке, в левой – фонарь, и медленно двинулся вперед.
Примерно в середине островка высились две сосны, чудом сохранившие в себе жизнь, но заплатившие за нее уродством торчащих во все стороны отростков-ветвей, образующих нечто вроде широкого круглого навеса. Тьма под этим навесом сплелась в прильнувший к траве силуэт еще более черной лохматой псины, чей вой уже больше походил на предсмертный хрип удавленника.
Дятлов замер на месте, потом сорвал с себя куртку и намотал на левую руку. Перевесил рюкзак на грудь, сунул нож в карман джинсов, а фонарь оставил на кочке, направив на собаку. Постоял, собираясь с духом, и двинулся вперед.
Через секунду псина с победным рыканием уже сбила его с ног и зафиксировала пастью руку с курткой, навалилась на жертву и изо всех сил стиснула зубы. Рука моментально онемела, пальцы начисто потеряли чувствительность. Лежа на спине под собачьей тушей, парень правой рукой осторожно обследовал веревку на ее шее. Узел он нашел, но тот был мокрый и больше походил на камень, тут и двумя руками не развяжешь. Саша очень осторожно, по миллиметру двигая рукой, добрался до ножа в кармане, открыл его об землю и начал искать, где можно перерезать. Поначалу это казалось безнадежной затеей, веревка с такой силой захлестнула хребет и бок псины, что под нее невозможно было и палец подсунуть.
Дятлов полежал немного, прикидывая, как скоро нарастающая боль в руке, невозможность сделать полный вздох и смрадное дыхание прямо в лицо доведут его до такого состояния, что он попросту вонзит лезвие в бок собаки. Но, во-первых, животное не виновато, во-вторых, получит полное моральное право перегрызть убийце напоследок горло. Постарался, насколько возможно, передохнуть, наметить план действий и решил хоть немного сдвинуться к соснам, чтобы ослабить натяжение веревки.
При малейшем его движении рык десятикратно усилился, псина попыталась установить все четыре лапы на строптивую жертву. Но все же Дятлов продолжал елозить и загребать пятками землю, мокрая скользкая трава сейчас была его союзницей. Скоро ему удалось просунуть палец между веревкой и горячим собачьим боком и при этом не выронить зажатый ладонью нож. Приноровившись, он перепилил веревку, выдохнул и произнес:
– Свободна, теперь беги домой. Хозяин и мисочка ждут.
Та и не подумала ослабить хватку.
– Ладно, считай, что ты меня сделала, – пробормотал Саша, закрывая глаза и очень стараясь расслабить тело. – Допустим, что я умер, ты же, надеюсь, не питаешься мертвечиной?
И даже дыхание задержал. Утробное рычание сделалось вопрошающим, челюсти начали ослабевать. Наконец псина убрала лапы с недвижимого тела, обнюхала напоследок, и, разом потеряв к нему интерес, рванула прочь.
– Аккуратней на болоте, – только и сказал ей вслед Дятлов.
Он выждал немного, потом с трудом сел и несколько минут растирал левую руку, пока не вернул чувствительность пальцам. Встал и подошел к соснам, внимательно осмотрел то место, где была привязана собака. В метре от земли два искривленных ствола почти соприкасались, в узкое пространство между ними был втиснут скомканный пакет. Саша достал его, разорвал, извлек замшевый мешочек на завязках и заглянул в него: там в свете гаснущих звезд что-то тускло мерцало. Сунул в карман и отправился туда, куда ускакала псина.
На берег он вышел быстро, но тут же взвыл от досады не хуже кудлатого агрессора. Собака, торопясь домой, раскидала сложенный из камней указатель, ветка и вовсе исчезла. Дятлов подошел к краю трясины, примерился, широко шагнул на удачу – а что еще оставалось? Правая нога вроде как встала на твердое, зато левая провалилась по середину икры в болотную жижу. Это не стало бы проблемой, будь на нем сапоги, но сейчас кроссовка немедленно отяжелела, казалось, цепкие лапы трясины намертво впились в нее и потянули вниз.
Чертыхаясь, парень присел на корточки, дотянулся до ступни и попытался распутать шнурки, руками не удалось, пришлось снова пускать в дело нож. На этот раз он был не слишком аккуратен и ухитрился исколоть себе в нескольких местах ногу, прежде чем ее освободил. А потом уже почти бегом пересек заболоченный участок и рухнул боком в осоку, зацепившись о корень на последнем шаге. Подтянул ступню, потерявшую даже носок, внимательно осмотрел.
Самый глубокий порез около большого пальца не кровоточил, поскольку был залеплен грязью. Саша с досадой подумал о том, что почти все лето носил запасную пару обуви в рюкзаке, всего неделю назад выложил. Потом принялся мастерить из куртки и запасенной веревки временную обувку, заодно прикидывая, как бы не попасть в таком виде на глаза соседям, не поймут. В целях конспирации придется сперва выйти к заброшенной железной дороге, это еще лишние минут десять. Значит, никаких передышек по пути.
До дома он добрался за час, пробежал по улочке, к счастью, никем не замеченный, и нырнул за красные кованые ворота. На пороге избавился от лохмотьев куртки и от второй кроссовки, чтобы не заляпать пол, сунул все под крыльцо. И босиком прошлепал в дом. В прихожей прислушался: родители уже встали и обитали на кухне, сладко пахло сырниками, гудел, закипая, чайник. Но первым делом Дятлов взобрался на цыпочках по деревянной лестнице на второй этаж и сразу полез под душ.
Промытая рана начала кровоточить, потом перестала. Саша намыливался раз пять, зная, как навязчив запах болота и псины. Правда, от горячей воды стало дергать поврежденную зубами руку, четче проступили отметины, хорошо хоть их можно скрыть под рукавом школьного пиджака.
Он вылез из ванной и только тогда проверил время – раньше все равно не имело смысла. Убедился, что еще успевает, но только если вылетит из дома через десять минут. В темпе застелил постель, стараясь не потревожить крепко дрыхнувших на его подушке кота Фарша и кошку Пульку. Фарш, правда, глаза все же открыл, Дятлов тут же сунул ему на инспекцию руку, потом голову:
– Нюхни, брат. Шипеть не тянет?
Фарш понюхал и снова закрыл глаза, видно, собачатиной больше не пахло. И Саша помчался вниз.
Отец сидел, навалившись грудью на кухонный стол, медленно жевал сырник, а взгляд его был неотрывно устремлен на противоположную стену, отделанную светлыми деревянными брусками, как будто там разворачивалось только ему доступное кино. Оплывшее лицо отца то кривилось презрительно, то растягивалось в угрожающей ухмылке, губы шевелились. Он давно уже вел неведомо с кем этот беззвучный диалог… На сына лишь покосился мельком, – нет ли на лице новых повреждений, – не нашел и отвернулся со скучающим видом. Зато стоявшая у плиты мать так и впилась тревожными глазами. Сашка подошел к ней, протянул мешочек со словами:
– Это вроде твое, мам.
Мать, не глядя, сунула мешочек в карман халата, ласково сжала пальцы сына горячей ладонью, но он поспешил освободиться. И тут же мысленно отругал себя: с какой стати он злится на мать, сам же просил ее ни во что не вмешиваться. Отошел и сел за стол, тайком пристроил правой рукой на колени левую, вялую и онемевшую. Раньше ему даже хотелось, чтобы отец замечал его ушибы и раны, чтобы понимал, как тяжело ему пришлось, но теперь – нет, ни за что. Рывком запихнул в рот сырник, запил чаем и пошел к выходу, не слушая мольбы матери хорошенько поесть перед школой.
Не помню, чтобы мне когда-то снились кошмары, даже когда бывала расстроена, психовала из-за контрольной или очередной стычки с матерью. Это был первый случай, правда, во сне я не увидела ничего страшного, только услышала крик, ужасный, но короткий, а за ним какой-то грохот. А потом вдруг приснилось, будто какая-то бесформенная темная фигура, больше похожая на тень, приблизилась медленно и улеглась мне на ногу, навалилась так, что нога оцепенела и противно заныла. Я дернулась всем телом и проснулась.
И сразу обнаружила причину неприятных ощущений: ноутбук сполз со специальной подставки мне на правую ногу, пережал там все артерии. Кимки рядом не наблюдалось, и я шепотом обругала подругу, наверняка это она задела, вставая, не сам же спрыгнул. Вернула давно погасший ноут на место, растерла ногу и тоже встала. Горела в стороне настольная лампа, оставленная с вечера. А вот за окном все еще стояла ночная тьма. Я сверилась с будильником: всего-то полчетвертого ночи.
– Кимка! – заорала на всю квартиру осипшим со сна голосом. – Ты куда ускакала?!
Ответа не было, я направилась в сторону ванной, недоумевая, зачем подруге понадобилось подниматься так рано, – перед сном она сообщила, что отец заедет около пяти, и даже выставила на своем телефоне будильник, догадывалась, что мы точно заснем. А если заседает в туалете, то могла бы уже и отозваться.
Но туалет и ванная были пусты, и я забеспокоилась всерьез. В темпе осмотрела кухню, мамину спальню, даже кладовку, под конец выскочила в прихожую и уже лихорадочными движениями перебрала одежду на вешалке. Темно-розовое Кимкино пальто-разлетайка исчезло. Да, но ведь ее сапоги остались стоять в другом конце коридора на подставке для обуви, рядом с моими! Следующим моим действием было подергать входную дверь – что за дела, оба замка открыты!
Голова у меня шла кругом, в сознании мешались сон и явь. По всему выходило, что Кимка в страшной спешке вскочила с кровати, уронила на меня ноут и бросилась на выход. По пути сорвала с вешалки пальто, но не добралась до обувки, убежала в моих шлепках на бамбуковой подошве, и это в дождь, который уже сутки моросит почти без перерыва!
Такому могло быть лишь одно объяснение: ей позвонили из дома и сказали что-то ужасное, например, что их дом горит или беда случилась с кем-то из родителей. Ну, как вариант, с Вилли. Я вспомнила полный ужаса крик, который слышала во сне, только, похоже, не сон это был. В висках похолодело от тревоги за подругу, и я кинулась на поиски своего мобильного.
Телефон ждал меня на тумбочке у кровати, на нервной почве я долго не могла попасть пальцем на нужную кнопку, а когда вызов пошел, то сразу услышала любимый саундтрек Кимки из-под подушки, сохранившей даже отпечаток ее головы. И у меня появилось тревожное подозрение, что никакого ночного звонка не было, иначе не лежал бы телефон под подушкой так спокойно. Кимка унесла бы его с собой или выронила на палас у кровати. Хотя, что я торможу, это же легко проверить.
Последний входящий оказался от Кимкиной матери и был сделан вчера аж во время большой перемены. Окончательно потерявшись, я нажала на вызов, понимая, что вполне могу довести бедную Татьяну Валерьевну до инфаркта своими вопросами. Но другого выхода у меня не было, вдруг с подругой что-то случилось на ночной улице. А главное – почему она вообще там оказалась? Может, звонили на домашний?
Потянулись мучительные, тягучие гудки, а потом Татьяна Валерьевна ответила совсем не сонным и вроде как настороженным голосом:
– Да, слушаю.
– Это я, Дана, – затараторила я. – Скажите, а Кимка… то есть Лина, уже дома?
Пауза, потом короткий ответ:
– Она дома.
– Ой, как хорошо. – У меня появилась возможность вздохнуть полной грудью. – А то она убежала почему-то… у вас там все в порядке?
На этот раз пауза была еще длиннее, я успела даже алекнуть.
– Может, Богдана, как раз ты мне скажешь, что случилось у тебя дома? – спросила женщина подчеркнуто спокойно, но голос ее звенел от напряжения. – Мы с мужем очень хотим это знать.
– Ничего не случилось, что вы, в том-то и дело! Мы смотрели сериал, потом обе заснули. А потом я проснулась, а Лины нигде нет, хотя одежда тут, сапоги, телефон.
Тишина в трубке.
– Ой, а можно мне самой с ней поговорить? – сообразила спросить я.
– Нет, нельзя, – прозвучал быстрый ответ. – Лина сейчас в ванной. Послушай, Дана…
Пауза.
– Что? – пискнула я, готовая ко всему.
– Давай-ка я сама позднее с тобой свяжусь, когда пойму, что произошло. Ну, или Лина. А сейчас, прости, я должна заняться дочерью.
– Да, конечно, – пробормотала я в уже онемевшую трубку.
Машинально я отправилась на кухню, включила чайник, выключила, снова включила. Кимка сошла с ума? Может, у нее давно какие-то проблемы, типа ночных кошмаров, мы ведь вместе никогда не ночевали. Может, она проснулась и не поняла, где находится, запаниковала, бросилась наутек. Я слышала, есть такие люди, которые не вполне отличают сон от яви.
Да, но ночевать вне дома всегда запрещалось именно мне, не ей, злорадно подсказала память. Кимка, в отличие от меня, ездила на все школьные экскурсии, жила в гостиничных номерах с одноклассницами, сотни раз, к моей зависти, оставалась на всяких вечеринках с ночевками.
А может, что-то испугало ее? Странный, ни на что не похожий звук в ночи, неясная тень на стене, нечто мелькнувшее за окном? Может, ей показалось, что кто-то пытается проникнуть в квартиру, осторожно возится на лоджии?
А вдруг в нашей квартире по ночам и впрямь случается что-то необъяснимое? Может, мать потому и не разрешала мне никогда ночевать вне дома, боялась оставаться одна и у нее были на это веские причины? Ведь подругами в этом городе она так и не обзавелась и уйти из дома ей было некуда. Я-то сплю, по выражению матери, как дубиной по голове шарахнутая, вот и не в курсе ночной жизни квартиры.
Но все это чушь, конечно. Разве убежала бы Кимка, не разбудив меня? Даже если запаниковала, выскочила за дверь, то уж там точно подняла бы тревогу, стала бы звонить соседям, звать на помощь. Да и не стала бы моя скорая на решения мать жить в квартире, где непонятно что творится, враз бы переехала, хорошо, если не в другой город.
Звонок мобильного – Кимкиного! – заставил меня слететь с табуретки. Снова звонила Татьяна Валерьевна, голос у нее на этот раз был измученный, тусклый, и что-то шумело на заднем фоне.
– Дана, не разбудила?
– Да вы что, я и не ложилась. Как Лина?
– Не очень хорошо, – сдержанно сообщила женщина. – Сейчас ее на «скорой» везут в ЦРБ, мы с мужем едем следом.
А я-то надеялась, что все прояснится! Заорала со страху:
– Зачем в больницу, что с ней такое?!
– Пока ничего не ясно. Мы вызвали «скорую», когда сами не смогли ее успокоить, а врач посоветовал госпитализацию. Еще сказал, что могут быть повреждения, о которых мы не догадываемся, – тут она от страха громко икнула, – но Лина пока не дает себя осмотреть. Богдана, скажи мне правду…
– Какую?
– У вас там была вечеринка, мальчики? Из гимназии или кто-то еще, незнакомые?
– Да никого тут не было, только мы вдвоем! – завопила я возмущенно. – Можете прямо сейчас приехать и посмотреть, тут никого нет и все чисто!
– Тише, Дана, не кричи так. А вы что-то… пили?
Наверняка хотела спросить «употребляли».
– Что вы, нет конечно же! Ей же сделают анализы, сами увидите, что ничего такого!
– Тогда я просто не знаю, что и думать.
Тут я услышала, как на заднем плане что-то грубо и резко говорит Кимкин отец, словно автоматными очередями палит. Я отчетливо разобрала слово «лжет». Зашуршало, наверно, Татьяна Валерьевна прикрыла трубку рукой, выговорило торопливо:
– Ладно, Богдана, ложись и постарайся еще поспать. Все будет хорошо.
– Но вы мне позвоните, когда врачи скажут, в чем дело?!
– Обязательно. Все, отбой.
