Навия. Западня - читать онлайн

Глава девятая Самый страшный день

Правда, последующие дни трудно было назвать приятными, уж лучше бы я разбиралась с классной и одноклассниками. По ночам меня трясло, и мама протирала мне лицо и шею мокрым полотенцем. Горло обложило так, что я по несколько раз на дню страшно пугалась, что больше никогда не смогу сглотнуть. Через четыре дня стало легче, но я все равно почти все время спала, сил не хватало даже фильм посмотреть.

А потом наступил тот день, который мне никогда уже не забыть. Я проснулась утром и ощутила, что ничего не болит и глаза не слезятся от проникающего сквозь щелку между портьерами утреннего света. Зашевелилась слабо под ставшим слишком тяжелым одеялом, пытаясь принять сидячее положение. Почти сразу – и как услышала? – в комнату заглянула мама. Уже одетая на выход, с подкрашенными глазами и губами, поспешила мне на помощь, подложила под спину несколько резервных подушек. А я вдруг обратила внимание, какой у нее бледный и уставший вид, и спросила испуганно:

– Ма-ам, а ты куда собралась? В больницу? Тебе стало хуже?

Мать округлила глаза:

– Чего вдруг? На работу, там какая-то проверка, нужно хоть на часок показаться. Надеялась, что ты проспишь до полудня, как все эти дни, и даже не заметишь. Но я совсем скоро вернусь. Тебе подать нормальную еду или будешь подчищать запасы?

Она кивнула на приставной столик у изголовья кровати. Там дожидались своей участи несколько йогуртов и термос с клюквенным морсом, ореховая смесь на блюдце – больше я ничего не могла в себя впихнуть все это время. Я прислушалась к своим ощущениям:

– Пока это доем. А в обед можно и что-то другое. Только возвращайся поскорее.

Мать заулыбалась, провела рукой по моим спутанным волосам:

– Ладно, если раньше проголодаешься – суп уже готов, на плите, шарлотка в духовке. А в холодильнике еда разложена по порциям на тарелках, сунешь в микроволновку – и готово. Ну, я побежала.

И чмокнула меня в лоб, обдав запахом своих любимых духов и свежей выпечки. Еще с минуту я слышала звуки из прихожей, потом хлопнула входная дверь – сразу стало пустынно и одиноко. И ужасно тоскливо, так что я поскорее натянула одеяло на голову и снова задремала.

В следующий раз меня разбудил рингтон мобильного телефона. Звонил Сашка, он, как всегда, сразу приступил к делу:

– Слушай, я тут под твоим домом стою. Раз уж ты выжила, то, может, пустишь в квартиру?

– Откуда знаешь, что выжила? – уточнила я.

– Так я с матерью твоей был на связи, пока ты там загибалась. Тебя беспокоить было не велено. А сегодня позвонил, она сказала, что ты дома одна и вполне себе воскресшая из мертвых. Я смылся с уроков и сразу к тебе.

– Ладно, заходи. – И громко вздохнула, чтобы этот тип не догадался, как я рада. – Только погуляй минут пять, а то пока я до прихожей доползу.

– Понято, гуляю, – бодро откликнулся Дятлов.

Меня сильно покачивало от слабости, пока я упорно пробиралась через квартиру в ванную. Первым делом ополоснула лицо и тщательно почистила зубы, разодрала пальцами спутавшиеся волосы и сменила байковый халат на более приличный и новый, тронула блеском губы и щеки. Дождалась сигнала домофона и сразу отперла входную дверь, а потом отправилась в гостиную и устроилась на диване, прикрыв ноги пледом, – не приглашать же гостя в свою комнату, где все пропахло болезнью.

Сашка уже возился в прихожей, запирая дверь и шумно скидывая ботинки, а я с удивлением обнаружила, что сердце у меня так и скачет от волнения. Вот он возник на пороге гостиной, – румяный от холода, с влажными разлохмаченными волосами и вроде как ставший за эту неделю еще шире в плечах.

– Привет! Вовремя заболела, на улице просто мрак что делается, всю неделю ветрюга с дождем.

Да, мой друг во всем умел находить положительные стороны. Направляясь в мою сторону, он прихватил по пути стул и устроился рядом с диваном. Я подавила вздох, потому что надеялась, что он сядет на диван, возьмет меня за руку или положит свою руку мне на плечо. Ага, не на того напала.

– Что в школе? – спросила я довольно уныло.

– Тебе с подробностями? Вот на химии сегодня разбирали интереснейшую тему…

– Ой, молчи, я даже думать не могу об уроках, – выдохнула я. – И я вообще не об этом спрашивала.

– Тогда уточни вводные данные.

– Кимка ходит в школу? – с трудом выдавила я, отводя глаза.

Она ведь так и не позвонила мне ни разу с той ночи, не объявилась в ВКонтакте. Как будто и не было у меня никогда надежной верной подруги.

– Нет, – не очень охотно отозвался Сашка. – Я слышал, она в какой-то клинике в Питере лечит нервишки. Вилли говорит, ничего серьезного, он беседовал с врачом, тот вроде сказал, что у него основная клиентура – это ученики выпускных классов. Не справляемся мы с перегрузками, понимаешь ли…

– А Мажейкас сам ходит в школу?

– Ну, изредка. В основном каждый день таскается в Питер. Учителя закрывают на это глаза, типа против такой любви не попрешь.

Мне стало еще тоскливей, чем было, и я сказала, едва сдерживая слезы:

– Спорим, ты бы ко мне таскаться каждый день не стал в ущерб урокам!

– Огульное обвинение! – запротестовал Дятлов. – Ничем не подтвержденное, кстати, поскольку такой ситуации еще не было. Может, я бы вообще все забросил и жил под дверью больнички?

Конечно, это был обычный треп, но я в своем нервном состоянии нуждалась в четких ответах. Поэтому задала вопрос снова:

– А серьезно, Сань? Смог бы ты ради меня пожертвовать хотя бы учебой?

Дятлов вроде как понял, что я уже не шучу, посмотрел на меня искоса, поднял и резко опустил плечи:

– Ну, если бы я знал, что тебе это точно нужно…

Я разразилась саркастическим смехом, из-за остаточных хрипов в горле больше похожим на карканье:

– Откуда знал-то? Думаешь, я бы стала умолять? Или ты считаешь, что Кимка просила Вилли приезжать к ней каждый день, хотя наверняка безумно этому рада? Эх, Сашка… Вот ты вообще хоть задумывался, для чего живешь?

Тут я загнула, конечно, с последним вопросом. Сашка глянул на меня с неподдельным интересом, глаза округлились, как всегда, когда его что-то всерьез занимало. Он подумал и ответил с обстоятельностью, которой я от него уже не ждала:

– Сложные вопросы задаешь, Дан. С одной стороны, может, и хотелось бы знать, для чего небо коптишь, с другой – страшно. Прикинь, ответит мне глас с небес: отправляйся прямо сейчас на ближайшую помойку, увидишь там пьяную тетку с фингалами, которая роется в мусоре. И знай, что твое предназначение в том, чтобы вернуть ее к нормальной жизни. Не справишься или даже браться не захочешь – все, напрасно прожил жизнь, незачет.

И с таким серьезным и озадаченным видом он все это произнес, что я даже поежилась:

– Фу, перестань! Не может быть такое предназначение, это слишком ужасно!

– Ага, задергалась! – развеселился Дятлов. – Боишься, что и у тебя может оказаться не лучше. Вдруг, например, твое предназначение в том, чтобы сделать счастливым одного обормота?

– Какого еще обормота? Тоже с ближайшей помойки или того, который приперся меня навестить, сидит на моем стуле и несет невероятную чушь?

Сашка расплылся в радостной улыбке:

– Ну, насчет чуши, так это ты начала, но больным прощается. И да, может, того, что на стуле. Только не думай, Борская, что его так легко осчастливить, с помоечным парнем было бы гораздо проще.

– Да уж конечно! Только как-то не хочется. И почему же его так тяжело осчастливить? Неужели я ничем не могу его даже порадовать?

В последней фразе любой бы углядел намек и прекратил лишний треп, но Сашка – это Сашка, ему законы не писаны.

– Порадовать ты его точно чем-то да можешь, но это не то же самое, что осчастливить, – заявил он, но все же порозовел немного.

– Ну, можно же начать с малого, – парировала я. – И что бы конкретно его порадовало?

– Мм, дай подумать, – поднял голову к потолку этот разгильдяй. – Дашь время?

– Только не больше минутки, сам знаешь, я ненавижу ждать.

– В важных вещах торопиться не стоит, – строго глянул на меня Дятлов. – Так что придется потерпеть. И слушай, не возражаешь, если я со стула пересяду на твой диван, сама знаешь, мне на мягком думается лучше.

– Ну, если лучше…

Я чуть сдвинулась к спинке дивана, освобождая Сашке край. Он быстро переместился, сел на уровне моих коленей и словно невзначай взял меня за руку.

– Так тебе тоже думается легче? – спросила я и почувствовала, что от волнения онемели губы.

Кажется, мы двигались в нужном направлении. И тут грянул звук, от которого я чуть не свалилась с дивана.

Через мгновение я сообразила, что это всего-навсего зазвонил наш стационарный телефон. Просто он редко подавал голос, да и слышала я его обычно из своей комнаты или из кухни. Мне звонили только на мобильный, матери, наверно, тоже, а на этот только по всякой ерунде типа профилактики наших окон. Но как не вовремя! Сашка мигом вскочил на ноги, заозирался.

– Это телефон, он на столе под мамиными бумагами, – выдавила я с досадой. – Ответь, ладно, а то так и будет трезвонить.

– Ага, сделаю.

Дятлов мигом отыскал аппарат, который мать, похоже, использовала как подставку для своих рабочих документов, снял трубку:

– Да. Нет. Она болеет. Да, можете со мной.

Я подняла брови вопросительно и отчасти возмущенно, давая понять, что если звонят мне, то мне и стоит передать трубку. Но Сашка повернулся спиной и просто слушал, что ему говорят, не поддакивал, не переспрашивал. Потом очень осторожно вернул трубку на базу, постоял, опираясь о стол пальцами левой руки, и только после этого повернулся и посмотрел на меня. И по его лицу, по широко распахнутым, ставшим совсем черными глазам и побелевшим губам я поняла, что случилось ужасное.

– Что такое? – прошептала я.

Сашка мигом пересек пространство комнаты и вдруг сел на корточки прямо напротив моей головы.

– Дана, это звонили с работы твоей мамы. Они сказали, что ей неожиданно стало плохо, вызвали «скорую», но… Данка, ее не спасли.

– Что? Нет! – заорала я и попыталась вскочить на ноги, но друг оказался проворнее, подлетел с пола и обеими руками прижал меня к дивану и к себе. Я яростно сопротивлялась.

– Отвали, мне надо туда, к ней на работу!

– Нет, Дана, не нужно! – переорал меня Сашка. – Ты слабая после болезни, ты до двери не дойдешь – грохнешься. Там полно народу, они сделают все, что нужно, ты будешь только мешать.

– Но это же моя мама! – простонала я.

– Я понимаю, Данка, я все понимаю! Но тебе нужно остаться дома. Слушай, я должен съездить и отвезти ее паспорт, я пообещал. Я не сообразил сказать, чтобы сами подъехали. Ты примерно представляешь, где его найти?

– Сейчас найду.

Я вскочила на ноги, воспользовавшись тем, что Сашка немного ослабил хватку. Но немедленно в глазах сгустилась тьма, к горлу подступило из желудка что-то отвратительно едкое, а ноги я перестала ощущать. Подоспевший Дятлов успел подхватить меня и оттащить обратно на диван. Посидел так немного, потом совсем робко сказал:

– Давай теперь я, ладно?

– Хорошо, – сдалась я. – Зайди в мамину комнату, открой верхний ящик комода, там папка такая старая, на завязках, красная. Принеси сюда, я найду.

Сашка тут же сорвался с места и исчез за дверью, а появился обратно меньше чем через минуту, с папкой. Этого времени мне хватило, чтобы осознать, каково будет остаться одной после его ухода. Но все равно так лучше, мне нужно время, чтобы осознать, что произошло.

Паспорт я быстро отыскала, он лежал на самом верху, как и мой. Была у мамы и такая странность: она считала, что все ценные бумаги должны храниться в одном месте на случай чего-то непредвиденного. Чтобы сразу схватить и бежать, если что.

Сашка с паспортом в руках покачивался с пятки на носок, и взгляд у него был совсем потерянный.

– Слушай, давай ты кому-то позвонишь, чтобы пока побыли с тобой, чтоб не одна тут… а я быстро обернусь, обещаю.

Он вроде как сделал движение к телефону, но тут же досадливо сморщился. Наверно, думал вызвонить кого-то из семьи Кимов, забыв нынешний расклад.

– Никого не надо. Я держусь. Просто поезжай и возвращайся скорее.

– Не знаю… Ладно, слушай, возьму твой ключ, чтобы тебе не вставать, ладно?

– Да двигай уже! – рявкнула я.

Вся эта подготовка была мучительней даже того, что мне предстояло. Дятлов сперва попятился, потом рванул к выходу. Стукнула входная дверь, и я осталась одна со своим горем. Нет, наверно, настоящего горя пока не было, я просто не могла поверить в случившееся. Ведь мама такая сильная, такой боец. Возможно, случилась ошибка, и она просто в больнице, приходит в себя после обморока, так напугавшего ее сотрудников. Я с надеждой покосилась на телефон. Наверняка он скоро зазвонит, и все прояснится.

Чтобы отвлечься, я снова полезла в папку, но там не было ничего интересного, кроме документов, полисов, старых удостоверений. Наверху лежал блокнот-еженедельник в желтой кожаной обложке, довольно потрепанный. Я перелистала его и убедилась, что мама пользовалась им последние лет пять, но редко, не чаще раза в месяц, заполняла разлинованные листы своим бисерным почерком без наклона. В основном какие-то выписки, например десять способов использовать перекись водорода. Фамилии с адресами. Короткие впечатления от прочитанных и чем-то зацепивших ее книг. Краткие описания тех дней, которые маме, наверно, показались очень счастливыми, например, как мы целый день посвятили рыбам, были сперва в океанариуме, а потом в дельфинарии и закончили программу в рыбном ресторанчике «Песнь моряка» на Итальянской. А я уже и забыла этот день четыре года назад… вот вспомнила, и слезы потекли сплошным потоком.

Я все же долистала блокнот до последних заполненных страниц, держа его подальше от глаз, и увидела последнюю запись, сделанную, видимо, в самый разгар моей болезни. Даже почерк тут был не такой четкий, мама наверняка писала очень усталой и огорченной.

Слезы иссякли, я обмерла с открытым ртом, стараясь осознать только что прочитанное. Что могли значить эти строки? Впервые у меня в голове вдруг разом сложилась версия, вместившая все странности, связанные с матерью и мной. А что, если у меня какое-то врожденное заболевание, которое проявляется до восемнадцати лет? А потом, получается, можно не волноваться, раз мама ждала конца года, то есть первого января, то есть моего дня рождения. А Кныш и Конрад – фамилии ребят, больных тем же, и мама боялась, что я встречусь с ними и они мне что-то расскажут, напугают… мама ведь знает, какая я мнительная. Поэтому даже перестала общаться с родителями тех ребят, хоть и хранила их телефоны.

А вдруг по ночам со мной случаются какие-то приступы, характерные для этого заболевания? Потому мама и удерживала меня дома, хранила от чужих глаз. Хотя странно, если и были какие-то приступы, они никогда на мне не отражались, не помню, чтобы я просыпалась особо разбитой. Но вот Кимка увидела меня в таком состоянии и так испугалась, что теперь даже по телефону общаться не желает.

Меня трясло от возбуждения и страха. Несколько раз я хваталась за телефон, потом вспоминала, что звонить мне некому и посоветоваться не с кем. Лихорадочно листала ежедневник, но ничего в таком роде мне на глаза не попалось, вот только имя, втиснутое внизу одной страницы, – Женя – и телефон рядом с ним. Судя по тому, что мое отчество Евгеньевна, это вполне могли быть координаты моего отца. Я схватила свой мобильник и набрала номер раньше, чем дала себе время подумать.

Сначала долго шел сигнал, потом сильно запыхавшийся веселый голос ответил:

– Да, кто это?

Я молчала, думая о том, что не помню голоса своего отца, мы ведь десять лет не разговаривали. А он мой голос и не узнает, если не представиться.

– Говорите, – напомнил голос, и я решилась:

– Это я, Дана.

– Кто? – переспросили изумленно, но по враз охрипшему голосу я поняла, что угадала.

– Богдана Борская.

– А, привет, привет, очень неожиданно. – Он совсем растерялся, бедный мой папаша. – Слушай, Богдана, давай созвонимся через пару дней, понимаешь, я сейчас не в России, на курорте, тут роуминг просто зверский. Я сам тебе перезвоню по этому номеру, и мы обо всем поговорим…

– Я просто хотела сказать, что мама умерла, – произнесла я на одном дыхании. – Сегодня.

Пауза. Потом залп изумленных вопросов:

– Надя? Почему? Что случилось? Авария?

– Нет, болезнь. У нее нашли опухоль, только начали лечить, но…

– Ясно, – отозвался явно приунывший голос. – А я уж испугался, она ведь вечно гоняла как безумная. Хотя что я за бред несу, все равно ужасно. Нужно это осознать… – Пауза, потом торопливо, испуганно: – Я не смогу приехать прямо сейчас, просто никакой возможности. Со мной тут дети, и вообще… Но потом мы что-то решим с тобой…

Все ясно, он вообразил, что должен забрать меня к себе. Я выдержала мстительную паузу, потом сказала:

– Не нужно со мной ничего решать. Мама снова вышла замуж, так что у меня есть опекун. И незачем тебе приезжать.

Кажется, он просто возликовал, мой отец. Но сказал очень деловито, даже торжественно:

– Но я все равно приеду, как только смогу. Проконтролирую, как соблюдаются твои интересы. Извини, но сколько… сколько тебе лет сейчас?

– Через три месяца будет восемнадцать, – ответила я на автомате. – Не надо контролировать, никто меня не обидит, большая уже. Я просто сообщила, и все.

– Совсем большая. – Он задумался, потом заговорил как-то сбивчиво, глотая звуки, я даже с трудом его понимала. – Слушай, Богдана, думаю, тебе лучше знать, чтобы была какая-то определенность. В общем, я твой отец только по документам, не биологический. Это не снимает с меня ответственности, но все же тебе стоит знать, да… хотя, может, мама и так тебе рассказала…

Вот это была новость, я едва сдержала рвущееся восклицание, заменила его на неопределенное хмыканье. Наверно, он подумал, что я так выражаю недоверие, потому что совсем разгорячился:

– Когда мы только познакомились с Надей, тебе был год или около того. Да, я тебя официально удочерил, и мы договорились, что это будет нашей тайной для всех и для тебя. Но ты уже не ребенок, а жизнь мало ли как сложится… вдруг еще не поздно разузнать о твоей другой родне, и вообще…

Он вконец запутался и смолк.

– Да, наверно, лучше, – пробормотала я. – А ты что-то знаешь о моем настоящем отце?

– Да если бы! – отозвался он с какой-то непонятной горечью, словно эта мысль тяготила его днем и ночью все эти годы. – Я тогда всю голову сломал, чуть не рехнулся из-за этих вечных загадок. И знаешь, если уж совсем начистоту: Надя ведь тоже тебе не родная мать.

– Что?! – заорала я.

Отец – или кто он мне там – вроде как испугался, забормотал:

– Извини, может, не стоило, я просто хотел, чтобы ты поняла. Я любил твою мать, на многое закрывал глаза, но все эти недомолвки, ее нежелание что-то объяснять… именно это нас и развело в конце концов.

– Может, она просто не хотела признаваться, – проговорила я. – А на самом деле все же была моей мамой. Ну, так бывает, я читала.

Но он почему-то не согласился даже с таким вариантом, как будто решил уж точно меня добить:

– Нет, Богдана, это совершенно точно. Неудобно с тобой такое обсуждать, но поверь мне: до встречи со мной никаких детей у Нади быть не могло. Она сказала, что ты ее сестра. Выдала душещипательную историю, что родители погибли в автокатастрофе и она хочет, чтобы ты росла в полноценной семье, а не у сестры с ее мужем. Поэтому ты будешь теперь наша дочь. Но я с самого начала как-то не особо в это поверил. А потом, когда все это меня стало сильно тревожить, посмотрел в паспорте ее прежний адрес и навел справки.

– И что?

– Ну и то. Все как я думал. Родители ее замечательно жили-поживали с сыном, Надиным, выходит, старшим братом, и его семьей. Дочь не разыскивали, видимо, держали с ней связь. Ну или уже махнули рукой. Насчет младшего ребенка и вовсе бред – оба были сильно возрастные.

Я уже совсем ничего не понимала. Этот человек, теперь уже не мой отец, словно поставил целью стереть меня с лица земли, доказать мое неосознанное самозванство.

– Но есть же свидетельство о рождении, – пискнула я.

Человек громко свистнул мне в ухо.

– Липовое. В деньгах твоя восемнадцатилетняя мать не нуждалась, решать вопросы умела уже тогда. По ее версии, это было наследство от все тех же якобы погибших родителей.

– А ты… вы можете мне сказать тот адрес, где они жили? – зачем-то спросила я.

– Кто?

– Ну, мои дедушка и бабушка…

– Богдана! – Голос взлетел почти до визга. – Ты вообще слышишь, о чем я тебе толкую?! Они тебе не дедушка и бабушка, они, скорее всего, и знать не знают о твоем существовании! Когда мы с Надей только познакомились и я начал захаживать к ней в гости, ты даже не разговаривала нормально, только лепетала что-то на не пойми каком языке. Нервная такая была, всего пугалась. Надя каждую ночь спала с тобой, свечки какие-то вонючие жгла, запиралась. Точно было что-то нечисто. Думаю, те люди, которые передали тебя Надежде, и позаботились о свидетельстве, и с деньгами ей помогли.

– Все ясно, – пробормотала я и отключилась, потому что не могла больше говорить и вообще воспринимать информацию. Мой мир полетел вверх тормашками. Теперь я не только осталась одна, но вообще не понимала, кто я такая и откуда взялась.

Примерно через минуту телефон зазвонил вновь, высветился тот же номер. Я не хотела говорить, но все же ответила, чтобы покончить с этим.

– Дана, – совсем другим, вроде как пришибленным голосом сказал тот, кого я считала своим отцом, – прости, что вывалил это на тебя, разволновался, наверно. Я найду адрес и отправлю эсэмэской, думаю, тебе все же стоит связаться с теми людьми. Кто знает, вдруг они знают о тебе, ждут вестей от Нади…

Он что-то еще втолковывал на одной ноте, но я уже не слушала. Слишком много всего разом свалилось. Отведя телефон от уха, я рукой ощупала свое лицо, сама не понимаю зачем. Мне очень хотелось посмотреть на себя в зеркало и убедиться, что я не цыганка, не таджичка, не узбечка, меня не подбросили маме отчаявшиеся люди без жилья и документов. Я даже не заметила, как голос в трубке перестал звучать. Когда в квартиру ворвался Сашка, такой запыхавшийся и красный, будто бежал без остановки все это время, я ничего ему не рассказала. И не взяла в руки телефон, когда он негромко пискнул, доставив сообщение.