Провожать друзей в трудный и опасный путь, на край бездны, – событие тревожное и торжественное, вот и решили устроить небольшой банкет, хотя Николай Иванович и запретил употребление алкоголя, ребята упросили его разрешить выпить по сто грамм хотя бы тем, кто не принимает участие в экспедиции.
– Ну, что за дурацкие привычки, отравлять себя алкогольным ядом по случаю каких-либо событий? – возмущался Николай Иванович. – Пора менять стереотипы, ну до каких же пор человек будет рабом этого зелья?
Первый тост на таких мероприятиях всегда произносил самый старший из нас, Василий Петрович.
– Давайте, ребята, выпьем за вас, за вашу молодость! – произнес он.
– Да, какая молодость! – возразил Николай Иванович, – уже и седина, и лысина пробивается.
– Рано, Коля, ты себя в старики записал! Пока руки держат штурвал – ты молодой, а спишут с летной работы, так сразу, считай – старик, даже если и сорока нет. Молодость и старость – это не возраст, это состояние души, а какое может быть состояние души, когда летной работы лишили, душа, она в небо просится.
Звон бокалов, как звон колоколов разнесся в комнате, сразу стало тепло и уютно, обстановка располагала к разговорам и размышлениям.
– Как пойдете? – спросил Василий Петрович. —Через международный аэропорт, как в прошлый раз?
– Нееет, – ответил Николай Иванович, дожевывая бутерброд, – цены там дикие, прошлый раз нас как липку ободрали, сервис, правда, тоже на уровне, но нам на Ан-2 много не надо. Пойдем через Тангар, так и ближе и дешевле.
– Ой, ребятки, там горы, если погода прижмет, вы на своем Ан-2 там не выкрутитесь.
– А мы в плохую погоду лететь не будем, – сказал Жан Поль, – мы прогноз проанализировали, все рассчитали.
– Прогноз, прогнозом, – возразил Петрович, – а может быть всякое, в горах погода быстро меняется, иной раз и не сообразишь, откуда что берется.
– Так, к горам нам не привыкать, – сказал Николай Иванович, – горы, вот они, рядом.
– Это горы свои, родные, тут вы каждый бугорок знаете, а там – чужие, неведомые. Каждые горы свой характер имеют.
– Ничего, дойдем.
– В Тангаре аэропорт высокогорный, 1500 над уровнем моря, – продолжал Петрович, – заход сложный. Километров за пятьдесят до Тангара – два маяка, один работает на частоте 320, второй – 705, пойдете с курсом 180, выйдете в створ этих двух маяков, потом, когда первый маяк пройдете, настраивайте второй канал на частоту 418, увидите его слева. Если вдруг стрелка вправо уйдет, не обращайте внимания, это отраженный сигнал от гор, вправо не ходите, там горы, когда этот маяк будет под 30 градусов слева, разворачивайтесь влево, и идете на него, курсом 150. Освободившийся канал настройте на 360, когда пройдете маяк, разворачивайтесь вправо, опять курс 180 на маяк, после прохода этого маяка курс 220, на дальний привод полосы, частота 695, и вы на посадочном.
Николай Иванович встал, взял портфель с картами и схемами захода, посмотрел, ворча что-то себе под нос, и, наконец, объявил:
– Все точно! И частоты и курсы! И откуда, Петрович, Вы всё это знаете, и всё на память, без шпаргалки?
– Так, я же не всегда дедом Василием, аэродромным сторожем был, я и на международных трассах летал. В Тангаре садились в облаках, при минимуме погоды, там один раз пройдешь, на всю жизнь запомнишь.
– Насколько я помню, – сказал Николай Иванович, – наш «Аэрофлот» в этот район никогда не летал.
– А я не в «Аэрофлоте» тогда летал, – ответил Василий Петрович, – в одной американской авиакомпании. Два раза пришлось мне там побывать, первый раз на Дугласе, второй раз уже на Боинге.
– Вот, это да! – воскликнул Рудольф. —Когда же Вы успели, Василий Петрович?
– А, – отмахнулся Петрович, – долго рассказывать.
– Расскажите, расскажите! – накинулись все на старика. Жан Поль налил рюмку, и незаметным движением подвинул ее к Петровичу.
– Ну, ты хитрец, Жан, – покачал головой Петрович. Он поднял рюмку, – давай, давай, и остальным наливай! От, француз, от, хитрая бестия, думаешь – я сейчас выпью, раздобрею и на рассказы потянет? Да, если я начну рассказывать, то и ночи не хватит, о моей жизни романы можно писать!
– Ну, хоть коротко, самую суть, Петрович, ну все же вас просят!
– Ладно, – ответил Василий Петрович, – расскажу, в общих чертах, а подробно, как-нибудь потом. Если, конечно, вам интересно будет. Он выпил, закусил основательно, и начал свой рассказ.
– До войны был я летчиком-испытателем, а когда началась война, попросился на фронт. Воевал неплохо, но на все имел свое мнение, и высказывал его где надо и где не надо.
Когда один летчик таранил бомбардировщик, в нашей части провели партсобрание, посвященное его подвигу. Многие выступали, что-то говорили, но я молчал. Нет, думал, не буду на рожон лезть со своим особым мнением. Но последняя фраза замполита меня просто добила, закончил он свою речь словами Горького: «Безумству храбрых поем мы песню!». Наступила тишина, а я тут и пробурчал себе под нос: «Безумству храбрых поем мы реквием». В полной тишине голос мой прозвучал как раскат грома, все замерли.
– Что, что ты там говоришь? – сказал замполит, – а ну, иди сюда, на трибуну, и всем расскажи, что ты по этому поводу думаешь!
Делать нечего, вышел я на трибуну, да и сказал, что безумство – плохой помощник в бою, воевать с умом надо. Сказал, что преклоняюсь перед мужеством героя, но ничего хорошего не могу сказать о его летном мастерстве. Выйти один на один с бомбардировщиком, с полным боекомплектом, расстрелять все в белый свет, как в копеечку, и потом пойти на таран? Разве этому мы должны учить наших летчиков? Конечно, «хейнкель» – крепкий орешек, задняя полусфера защищена хорошо, и сверху и снизу, завалить его не просто, а кто говорил вам, что будет легко? Воюем с сильным, опытным, матерым противником, тут одной храбрости мало, необходимо мастерство, точный расчет и безукоризненная техника пилотирования. А если летчик, идя в атаку, думает только о том, как бы в штопор не свалиться, о какой победе может идти речь? И если будем платить самолетом за самолет, то скоро и летать будет не на чем.