– Ну уж ты как хочешь, Николай Иванович, а я здесь, в Берлине, больше одной ночи ни за что не останусь. Чтоб завтра же в Париж ехать! С первым поездом ехать, – говорила Глафира Семеновна. – Немецкая земля положительно нам не ко двору. Помилуйте, что это за земля такая, где куда ни сунешься, наверное, не в то место попадешь.
– Да уж ладно, ладно, завтра поедем, – отвечал Николай Иванович. – Пиво здесь хорошо. Только из-за пива и побывать стоит. Пива сегодня попьем вволю, а завтра поедем.
– Я даже и теперь-то сомневаюсь, туда ли мы попали, куда следует.
– То есть как это?
– Да в Берлин ли?
– Ну вот! Как же мы иначе багаж-то наш получили бы? Как же забытые-то в вагоне саквояжи и подушки выручили бы? Ведь они до Берлина были отправлены.
– Все может случиться.
– Однако ты видишь, по каким мы богатым улицам едем. Все газом и электричеством залито.
– А все-таки ты спроси у швейцара-то еще раз: Берлин ли это.
Николай Иванович поднял стекло кареты и высунулся к сидящему на козлах рядом с кучером швейцару.
– Послушайте… Как вас? Мы вот все сомневаемся, Берлин ли это?
– Берлин, Берлин. Вот теперь мы едем по знаменитая улица Unter den Linden, Под Липами, – отвечал швейцар.
– Что ж тут знаменитого, что она под липами? У нас, брат, в Петербурге этих самых лип на бульварах хоть отбавляй, но мы знаменитыми их не считаем. Вот Бисмарка вашего мы считаем знаменитым, потому в какой журнал или газету ни взгляни, – везде он торчит. Где он тут у вас сидит-то, показывай. В натуре на него все-таки посмотреть любопытно.
– Fürst Бисмарк теперь нет в Берлине, господин.
– Самого-то главного и нет. Ну а где у вас тут самое лучшее пиво?
– Пиво везде хорошо. Лучше берлинский пиво нет. Вот это знаменитый Бранденбургер-Тор, – указывал швейцар.
– По-нашему, Триумфальные ворота. Так это, брат, есть и у нас. Этим нас не удивишь. Вы вот их за знаменитые считаете, а мы ни за что не считаем, так что даже и стоят-то они у нас в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют. Скоро приедем в гостиницу?
– Сейчас, сейчас, ваше превосходительство.
Карета остановилась около ярко освещенного подъезда гостиницы. Швейцар соскочил с козел, стал высаживать из кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввел их в фойе. Второй швейцар, находившийся там, позвонил в объемистый колокол. Где-то откликнулся колокол с более нежным тоном. С лестницы сбежал кельнер во фраке:
– Sie wünschen ein Zimmer, mein Herr?
– Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, – отвечал Николай Иванович.
– Der Herr spricht nicht deutsch, – кивнул швейцар кельнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: – За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.
– Это то есть за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка – полтинник?
– Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.
Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом легкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.
– Ай, ай! – взвизгнула Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? – ухватилась она за мужа, трясясь, как в лихорадке.
– Это, мадам, подъемный машин, – отвечал голос швейцара.
– Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюсь… Впотьмах еще бог знает что сделается… Выпустите…
– Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.
– Николай Иваныч! Да что ж ты молчишь, как истукан!
Николай Иванович и сам перепугался. Он тяжело отдувался и, наконец, проговорил:
– Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доедем.
Через минуту подъемная машина остановилась, и швейцар распахнул дверцу и сказал:
– Прошу, мадам.
– Тьфу ты, чтоб вам сдохнуть с вашей проклятой машиной! – плевался Николай Иванович, выходя на площадку лестницы и выводя жену. – Сильно перепугалась?
– Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и невесть куда нас тащат. Место чужое, незнакомое, вокруг все немцы… Думаю, вот-вот в темноте за горло схватят.
– Мадам, здесь хотель первый ранг, – вставил замечание швейцар, как бы обидевшись.
– Плевать я хотела на ваш ранг! Вы прежде спросите, желают ли люди в вашей чертовой люльке качаться. Вам только бы деньги с проезжающих за ваши фокусы сорвать. Не плати им, Николай Иваныч, за эту анафемскую клетку, ничего не плати…
– Мадам, мы за подъемную машину ничего не берем.
– А не берете, так с вас нужно брать за беспокойство и испуг. А вдруг со мной сделались бы нервы и я упала бы в обморок?
– Пардон, мадам… Мы не хотели…
– Нам, брат, из вашего пардона не шубу шить, – огрызнулся Николай Иванович. – Успокойся, Глаша, успокойся.
– Все ли еще у меня цело? Здесь ли брошка-то бриллиантовая? – ощупывала Глафира Семеновна брошку.
– Да что вы, мадам… Кроме меня и ваш супруг, никого в подъемный карет не было, – конфузился швейцар, повел супругов по коридору и отворил номер.
– Вот… Из ваших окон будет самый лучший вид на Паризерплац.
– Цены-то архаровские, – сказал Николай Иванович, заглядывая в комнату, которую швейцар осветил газовым рожком. – Войдем, Глаша.
Глафира Семеновна медлила входить.
– А вдруг и эта комната потемнеет и куда-нибудь подниматься начнет? – испуганно произнесла она. – Я, Николай Иванович, решительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчас же нервы сделаются, и тогда, смотрите, вам же будет хуже.
– Да нет же, нет. Это уж обыкновенная комната.
– Кто их знает! В их немецкой земле все наоборот. Без машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? – спрашивала она швейцара.
– О нет, мадам! Это самый обыкновенный комната. Глафира Семеновна робко переступила порог.
– О господи! Только бы переночевать, да вон скорей из этой земли! – бормотала она.
– Ну, так и быть, останемся здесь, – сказал Николай Иванович, садясь в кресло. – Велите принести наши вещи. А как вас звать? – обратился он к швейцару.
– Франц.
– Ну, хер Франц, так уж вы так при нас и будете с вашим русским языком. Три полтины обещал дать на чай за выручку наших вещей на железной дороге, а ежели при нас сегодня вечером состоять будете и завтра нас в какой следует настоящий вагон посадите, чтобы нам, не перепутавшись, в Париж ехать, то шесть полтин дам. Согласен?
– С удовольствием, ваше превосходительство. Теперь не прикажете ли что-нибудь из буфета?
– Чайку прежде всего.
– Даже русский самовар можем дать.
Швейцар позвонил, вызвал кельнера и сказал ему что-то по-немецки.
– Глаша! Слышишь! Даже русский самовар подадут, – сказал Николай Иванович жене, которая сидела насупившись. – Да что ты, дурочка, не бойся. Ведь уж эта комната неподвижная. Никуда нас в ней не потянут.
– Пожалуйста, за немцев не ручайся. Озорники для проезжающих. Уж ежели здесь заставляют по телеграммам обедать, то чего же тебе?..
– Ах да… Поужинать-то все-таки сегодня горячим будет можно?
– О да… У нас лучший кухня.
– И никакой телеграммы посылать сюда не надо? – спросила швейцара Глафира Семеновна.
Швейцар посмотрел на нее удивленно и отвечал:
– Зачем телеграмма? Никакой телеграмма.